Андрей Столяров - Детский мир (сборник) Страница 45

В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.

Он махнул, отгоняя от себя что–то зудящее.

— Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? — спросил я. — Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтоб отдать свою душу вечности, которая — пустота? То есть, Богу, как мы ее называем…

— Может быть, — сказал Зоммер, оглядываясь. — Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует. — Он потрогал мизинцем, по–видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами. — Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели…

Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.

— Прощайте, — сказал я.

Зоммер на меня даже не посмотрел, — он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться — провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что–то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка — высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван–чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по–видимому, приспосабливаясь.

Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие–то птицы.

Даже комары отлетели.

Я зачем–то потрогал коричневую спеклость предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.

И все стихло.

Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей — это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.

Вероятно, она уже приняла походный порядок, и сейчас могучий бронированный клин надвигался на замершую в обмороке речную излучину.

Меня это, впрочем, не волновало.

Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.

Времени было достаточно.

Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…

ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ

Выстрел ударил рядом, за неровным кирпичным уступом, который загораживал человека, прячущегося в тени. Человек этот вздрогнул и мгновенно отпрянул. Но стреляли, по–видимому, наугад. Пули он не услышал. Только на противоположном конце двора что–то лопнуло, посыпались звякающее осколки, вероятно, попали в окно первого этажа, свет там погас, а к квадратам стекла прилипла непроницаемая чернота.

И сразу же за кирпичным выступом прошипели:

– Что ты делаешь? Ты с ума сошел?..

– Показалось, – ответил второй, гораздо более спокойный голос.

– Показалось, – раздраженно сказал первый. – Хобот велел взять живым. Если ты его хлопнешь, то Хобот тебя самого – хлопнет…

Невидимый собеседник еле сдерживался.

– Возьмем, возьмем, – так же спокойно ответил второй. – Не волнуйся, некуда ему деться. Ладно, пойдем, посмотрим. Ты – по правой стороне, а я – по левой…

Человек, который прятался в темноте, увидел, как из–за выступа появилась жуткая, слепленная из мрака фигура, осторожно перебежала открытое пространство двора и, прижавшись к стене, снова исчезла во мраке.

Ему показалось, что в руке блеснул пистолет.

Значит, они вооружены, подумал он. Они вооружены, но убивать меня не собираются.

Это обнадеживало.

Впрочем, не особенно.

Он протиснулся мимо баков, крышки которых стояли торчком, и, обогнув громоздкий, пузатый буфет, выброшенный, наверное, еще в прошлом веке, очутился перед косым закутком, ограниченном дряблой фанерой и горой очень старых гвоздистых досок, облепленных штукатуркой. За досками начинался проход в соседний двор – такой же темный и неприветливый, с беспорядочно разбросанными по воздуху желтыми прямоугольниками окон. Света от них почти не было, и тем не менее в углу двора угадывалась черная впадина арки, ведущая на параллельную улицу.

Можно было рискнуть и перебраться туда. Но рисковать человек не хотел, и поэтому, всматриваясь до боли, стараясь не наступить ни на что, перелез через хаос досок, топорщащихся гвоздями, и, нащупав руками кирпич стены, присел за громадой буфета, так что фанерная туша совсем загородила его.

Кажется, ему удалось уйти.

Кажется, удалось.

Он облегченно вздохнул. И тут же замер – потому что дыхание вырвалось, как у тифозно больного: сиплое, нечеловеческое, булькающее пленочными мокротами. Омерзительное было дыхание.

Его затрясло.

Боже мой, подумал он. Боже мой, почему именно я? В чем я виноват, и за что такое мучение? Я не хочу, не хочу! Сделай что–нибудь, чтобы они от меня отвязались. Боже мой – если только ты существуешь…

Он знал, что все мольбы бесполезны. Ему никто не поможет. Разве что произойдет настоящее чудо. Но чудо уже произошло. Чудо заключалось в том, что когда он свернул на улицу, ведущую к дому, и увидел напротив своей парадной двух мужчин в расстегнутых синих рубашках и в поношенных джинсах, как будто специально протертых по длине наждаком, то какое–то внутреннее озарение подсказало ему, что это пришли за ним. Мужчины были совершенно обыкновенные, незнакомые, молодые, даже, видимо, физически не очень крепкие, и они, казалось, не обращали на него никакого внимания: оживленно переговариваясь и показывая куда–то в другую сторону, но он сразу же понял, что это за ним, и растерянно побежал – чувствуя, как слабеют ватные ноги. А мужчины, затравленно обернувшись, побежали вдогонку.

Собственно, откуда они взялись?

Человек шевельнулся, чтобы переменить неудобную позу. Он не знал, откуда они взялись. Скорее всего, это были «люмпены». Леон рассказывал. Последнее время «люмпены» сильно активизировались. Правда, доказать что–либо определенное не удалось, но буквально за три недели исчезли двое серьезных работников. Исчез Фонарщик, отвечающий за экстренное оповещение, и исчез Аптекарь, который в своей лаборатории пытался наладить какую–то химиотерапию. Кустарно пытался, в одиночку, но все же пытался. И даже, кажется, получил обнадеживающие результаты. Теперь химиотерапией заниматься некому. Но исчезновение Фонарщика было особенно неприятно. Фонарщик знал клички, секретные коды и адреса. Вся структура таким образом оказывалась засвеченной. Если только Фонарщик не проявил стойкость и не ушел из жизни молча. Но это – маловероятно. Так что, скорее всего – именно «люмпены». Между прочим, об этом свидетельствует и кличка «Хобот». Ведь «люмпены» кто? Уголовники. Соответственно и клички у них – «Хобот», «Корыто»… Однако, не факт. Здесь могла работать и сама Система. Это тоже рассказывал Леон. Правда, не очень внятно. Якобы Система чрезвычайно чувствительна к отклонениям. И пытается отрегулировать эти отклонения самыми различными средствами. Сначала – слабо, потом – сильнее. Честно говоря, не слишком этому верится. Как это, например, Система чувствует? Она, что, живая? Или, может быть, у нее существуют какие–то специальные методы наблюдения? Но тогда это уже не Система, а Государство. Разумеется, можно отождествлять Государство с Системой, но тогда не требуется особой терминологии. Государство есть Государство. И оно имеет законное право на регуляцию. Чтобы обеспечить стабильность. Чтобы обеспечить безопасность граждан. И к тому же Государство вряд ли будет действовать такими примитивными способами: уголовники, пистолет. Государство может сделать тоже самое вполне официально. Через милицию, например, или через органы госбезопасности. Нет, Леон здесь явно что–то напутал. Система, видимо, ни при чем. Скорее уж можно предположить, что здесь работают сами леоновские «гуманисты». А что? Вполне правдоподобно. Он ведь с «гуманистами» не договорился? Ведь – нет. Помогать им не будет? Никакого желания. А определенными сведениями о «гуманистах» он располагает. Скажем, о том же Леоне: внешний вид, место работы. Довольно ценные сведения. Ведь Леон занимает в организации не последнее место. И, конечно, должен бояться, что его расшифруют. Так что получается очень логично. А впрочем, не все ли равно? «Люмпены», «гуманисты», Система. Какая разница? Важно, что все это навалилось на него и загнало в тупик, из которого он теперь не может выкарабкаться.

Человек насторожился, потому что до него донеслись невнятные голоса. Собственно, голоса уже доносились какое–то время, но, пришибленный мыслями, он не отдавал себе в этом отчета. А теперь они стали несколько громче – размытые, бултыхающиеся, но отдельные слова разобрать было можно. Что–то вроде: Положи!.. – А затем, через секунду: Займись своим делом!.. – И одновременно раздавался лязг, как будто от металлических соприкосновений. Было непонятно, откуда они доносились. Вероятно, из помещения, наружная стена которого выходила во двор. Но тогда здесь должно быть какое–нибудь боковое отверстие. Иначе странно. Однако, никакого бокового отверстия не было. Во всяком случае, в темноте он его не видел. В конце концов, какое это имеет значение? Отверстие – не отверстие. Разве об этом сейчас надо думать? Надо думать о том, как жить дальше. Как отсюда выбраться и как вообще существовать. Вот о чем сейчас следует думать.