Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега Страница 45

Спустя пятнадцать минут Ваня держал в руках старую, склеенную из отдельных кусочков почтовую открытку, на лицевой стороне которой красовался римский Колизей. На обороте полудетским неустоявшимся почерком было написано: «Я даже здесь скучаю о тебе. Надеюсь, скоро увидимся. Твоя С». Обратный адрес отсутствовал.

Заодно Нюрка прихватила целую папку отцовских рукописей и несколько дюжин писем, на которых имелись автографы знаменитых литераторов и известных государственных деятелей. За все эти сокровища, достойные Пушкинского дома или аукциона Сотби, она просила стандартную цену — тысячу рублей, причем не сразу, а частями.

О находке были немедленно поставлены в известность Цимбаларь и Людочка. Не прошло и часа, как открытка уже предстала перед ясными очами лучших экспертов особого отдела. Ввиду чрезвычайной срочности дела Людочка не отходила от них ни на шаг (Ваня и Цимбаларь тем временем курили на лестнице).

Выводы технической и товароведческой экспертизы оказались таковы: открытка была напечатана в одной из стран Западной Европы около двадцати лет тому назад и действительно прибыла сюда международной почтой из Италии.

Что касается почерка, то он принадлежал особе женского пола в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, обладающей порывистым характером и отменным здоровьем, окончившей только среднюю школу и при этом не отличавшейся прилежанием в учебе. Например, в слове «здесь» она совершила сразу две грубые ошибки — «сдес».

На вопрос Людочки: «Допускаете ли вы, что автором текста могла быть иностранка?» — эксперт ответил уклончиво. Дескать, такое возможно, но маловероятно. Во всяком случае, неизвестная девушка какое-то время училась в советской школе.

Тем не менее Людочка уселась за компьютер и распространила зону поисков сначала на Италию, а затем и на другие западноевропейские страны. Однако имена Софья, Софи и София оказались там настолько популярны, что эту кучу информации пришлось бы разгребать несколько месяцев.

Расследование опять зашло в тупик, хотя, вне всякого сомнения, находка открытки являлась большой удачей. Теперь существовала полная уверенность в том, что загадочная Сонечка не плод поэтической фантазии, а реально существующая личность.

Между тем к Людочке присоединился Цимбаларь, отпустивший Ваню попить пивка (ведь заслужил, мерзавец!). Узнав последние новости, прямо скажем, неутешительные, он посоветовал уточнить некоторые детали биографии Уздечкина, связанные с его общественной деятельностью на ниве развития и укрепления международных отношений. Поскольку все официальные источники находились под рукой, сразу выяснилось, что примерно в тот же период времени престарелый поэт выезжал в Париж на Международный конгресс демократических сил (бывшему начальнику гарнизонной гауптвахты было там самое место).

Конечно, это ещё не доказательство, что с курносой Соней Уздечкин познакомился именно в Париже, но такая версия вполне имела право на существование. Придерживаясь её и дальше, можно было предположить, что, несмотря на сомнения эксперта, пассия поэта являлась иностранной гражданкой, поскольку среди членов делегации числились только три женщины, младшей из которых минуло сорок, а юные советские девушки в ту пору встречались на улицах Парижа не чаше, чем инопланетяне.

Цимбаларь, как видно находившийся сегодня в ударе, дал новый совет: выяснить, не гастролировал ли в это время во Франции какой-нибудь советский театр, музыкальный коллектив или, на худой конец, цирк.

Проверка заняла немало времени, но принесла отрицательный результат — в период проведения конгресса советские артисты если и выезжали за рубеж, то исключительно в страны народной демократии и в Юго-Восточную Азию.

И вдруг Цимбаларя осенило. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

— Я знаю, каким образом простая советская девушка могла очутиться в Париже, а потом в Риме! Она прилетела туда на самолёте «Аэрофлота» в качестве бортпроводницы... Как Уздечкин добирался на свой конгресс: воздухом или по железной дороге?

— Воздухом, — ответила Людочка, ругая себя в душе за то, что не додумалась до такой самоочевидной вещи.

— Вот видишь! Там они и познакомились. Маститый поэт прочитал пару слезливых стишков, а наивная дурочка сразу втюрилась в него... Надо искать стюардессу Соню, летевшую тем же рейсом, что и делегаты конгресса.

Однако все старания Людочки оказались тщетными — компьютер подобной информацией не располагал. Пришлось Цимбаларю отправляться в архив Министерства транспорта и связи, где хранились все документальные фонды бывшего советского «Аэрофлота».

Уезжая, он клятвенно пообещал, что добудет нужную информацию ещё до того, как Людочка успеет пообедать.

Цимбаларь появился только под вечер, когда наиболее расторопные граждане ухитрились уже и отужинать. Список членов экипажа авиалайнера, доставившего Уздечкина в Париж, он, конечно же, не нашёл, слишком много воды утекло с тех пор, однако заполучил штатный перечень обслуживающего персонала (то есть бортпроводников и бортпроводниц), допущенного к полётам на международных авиалиниях.

Увы, все упомянутые в перечне Софьи были бабами в самом соку, иначе говоря, на возрасте, о чём свидетельствовали не только даты их рождения, но и графы, указывающие на наличие семьи и детей. Возможно, они и слыли красавицами, но уж никак не юными.

— Час от часу не легче, — хмуро молвил взмыленный Цимбаларь. — Неужели мы опять потянули локш... в том смысле, что взяли ложный след?

Людочка невесело пошутила:

— Это можно узнать, только вернув амулет прежнему владельцу. Если след действительно ложный, то в ближайшее время с нами ничего не случится, а если, наоборот, верный — на нас сразу навалятся и понос, и золотуха, и неразделённая любовь, и много чего ещё, о чём сейчас даже подумать страшно...

Завершив все положенные лечебные процедуры и даже соснув часок после обеда, Кондаков занялся скрупулёзным изучением творчества поэта Уздечкина, чью книжку Людочка то ли забыла по рассеянности, то ли просто оставила за ненадобностью.

Все обнаруженные в тексте намёки, полунамёки и откровения он собирался записывать на отдельном листке, но по истечении нескольких часов так и не сумел сделать ни единой пометки. Людочка проштудировала книгу самым тщательным образом, прилежно собрав каждую крупицу полезной информации.

Да, молодёжь поджимала со всех сторон, и мысль об уходе на пенсию, которую Кондаков прежде гнал от себя, в последнее время посещала его даже чаще, чем ностальгия о брошенном без присмотра садовом участке.

В стихах он разбирался гораздо хуже, чем в следственной практике или в материальной части стрелкового оружия, но всё же понимал, что большинство произведении Уздечкина — это благоглупости, конъюнктурщина и компиляция. Во времена, когда люди принимали за должное эрзац-колбасу, эрзац-ботинки и эрзац-идеи, им можно было легко всучить и эрзац-стихи, лишь бы только на них стоял штамп: «заслуженный поэт» либо «неоднократный лауреат».

Особенно слабым выглядело стихотворение, называвшееся «Ноябрь».

Стынет в жилахАлая кровь.Льют дожди.Осень тучи пригнала.Мне тоскливо.Ежится лист.Я один стою у причала.

При чём здесь причал, недоумевал Кондаков. Неужели только для рифмы? А почему ёжится лист, если в ноябре ему давно пора облететь с дерева? Просто чушь какая-то! Ни уму, ни сердцу.

Потом, совершенно случайно, он наткнулся на другое семистишие, на первый взгляд ещё более бессмысленное. Название «Сумерки» подходило к нему как нельзя лучше.

Сверчки выводят рулады,Алмазы сверкают в небе,Ласкает лицо прохлада,Объяла просторы нега.Мне хочется тихо заплакать.Есть мир, где и счастья не надо.Является летняя ночь,На душу нисходит отрада.

Кондаков недоумённо хмыкнул, перевернул страницу, но тут же вернулся назад. Что-то здесь было явно не так, и он ощущал это не только чутьём сыщика, но и инстинктом старика, привыкшего везде искать подвох.

Несколько минут Кондаков внимательно изучал оба стихотворения, для чего лист с «Сумерками» даже пришлось вырвать и приложить к «Ноябрю». Затем он позвонил Людочке, которая как раз в этот момент собиралась покинуть свой кабинет.

— Сашка Цимбаларь ещё не смылся?

— Нет, — ответила девушка. — Пошёл опечатывать сейф.

— Попроси его немножко задержаться.

— А что такое?

— Стал я, значит, на досуге перечитывать творения Уздечкина и усмотрел в них одну странность, — нарочито сдержанным тоном произнёс Кондаков. — Сразу у двух стишков начальные буквы складываются в имя «Саломея». Ну ладно, если бы это случилось раз. В поэзии всяких совпадений хватает. Но два раза — это уже система... Вот только забыл, как такое стихотворение называется.