Николай Андреев - Игра без ставок Страница 46

Так вот, тьма — это тьма. У неё свой, ни на что не похожий, особый цвет. Наверное, это похоже на новенький, только что уложенный асфальт, который плавится из-за нестерпимой жары, оплывает, так и норовя хватануть прохожего и отнять его ботинок или туфлю. А ведь никто не знает, что там, за этим тоненьким слоем битума, будто бы тающего, норовящего подделаться под вкусное эскимо — и так им и не ставшего.

Да, тьма — это тьма… Она повсюду, она всеобъемлюща… Но как же она оказалась вокруг?

Помню…

Детство помню. Песочница. Соседские дети играют. И только захочется присоединиться к ним, тебя отталкивают, колотят по макушке пластиковой лопаткой, кидают песок в глаза и говорят: «Уйди отсюда! Ты — плохой! Ты плохой! Я не буду с тобой иглать!». Они ведь ещё не знают слова «странный», «не такой, как все», в отличие от взрослых. Да и мысли у них другие. У детей цвета, цвета, цвета! Краски, красная, синяя, фиолетовая — и ещё тысячи других, названья которых даже ещё не выдумали. Мысли детей — это водовороты, тайфунчики, ураганчики, в которых краски мешаются с лицами, звуками, словами и немножко — с конфетами и мороженым. Да, совсем чуть-чуть, ведро-другое. Разве это много? Ну мам, разве это много?

Школу помню. Скрип мела о доску, шершавое дерево только что сделанной на уроках труда указки. Спринты, подтягивания, отжимания… Пытайте меня лучше десятью контрольными по алгебре или геометрии, чем сдачей нормативов по бегу! Да, в школе дети, превращавшие в подростков, мыслили иначе. Всё меньше цвета и красок, всё больше лиц, всё больше предметов — но всё более тусклых, серых, невнятных. А ещё — девочки (или мальчики), поцелуи, портфели, которые обязательно нужно помочь донести до дому (но ведь портфель — это совсем не главное, только бы хозяйка его об этом не догадалась). А ещё учителя… Их мысли были похожи на мысли моих родителей: вечный вопрос «Сколько осталось до зарплаты», «Как мне это надоело!», «Сколько же меня будет мучить этот проклятый Сергеев!». Да, взрослые мыслили словами, фразами, лицами, и лишь иногда — красками, совсем-совсем редко.

Ближе к выпускному дети, давно ставшие подростками и вот-вот готовые превратиться в юношей и девушек, забыть, что значит — мыслить красками. Многие из них думали о будущей работе, об учёбе в ВУЗе, о соседках по парте или девчонках-парнях из параллельного класса. Так смешно думали, что я краснел и больше не хотел видеть их мысли — а потом всё-таки становилось интересно и чуть-чуть, единым «глазком», снова смотрел эти образы и картины, подёрнутые туманом неизвестности, неопытности и недосказанности.

А потом, на самих экзаменах, и мысли путались, теперь думали только словами или, хуже того, датами событий, примешивая к этому страхи и переживания. Зато, отмучившись, как им было хорошо! Ни единой мысли, только слово «Отдых!». Нет, даже так: «ОТДЫХ!!!».

Выпускной… Помню его так, будто он не просто случился секунду назад — а всё ещё «случается» со мной. Душный, битком набитый зал, отовсюду мысли-краски, мысли-слова, мысли-образы, радость на лицах и — уже появлявшаяся тоска: «Мы ведь можем больше не встретиться!». Многие так и не увиделись после того дня…

А потом был университет. Там я кое-кому решился сказать, что вижу все эти краски, слова, образы, имена в чужих мыслях — мне не поверили. Меня сперва проверили… А потом — то же выражение на лице, что и у детей в песочнице: «Ты плохой! Я не буду с тобой иглать!». А ведь… я её любил, этого ребёнка, которая считала себя взрослой, но ведь мысли её были детскими. Краски… Они ведь такие красивые — мысли-краски…

Большой мир. Он не был таким уж большим, на самом деле. Работа, комнатка в родительской квартире, однокурсники, встречи выпускников в первую неделю каждого февраля. И — серость. Серые мысли, серые люди, серые звуки, серый мир. Он не большой, мир, он — серый. Он просто серый…

Только раз мысли стали цветными, цвета рождающегося солнца. Какую-то штуку где-то создали. «Конец света!», «Прорыв в науке!», «Лишняя трата денег!», «Бред!», «Брехня!», «Зелёные человечки уже замыслили его взорвать!» — такие мысли-слова были в каждой голове. И всё из-за какой-то штуки, названия которой-то и не выговоришь.

А потом, резко, из ниоткуда, раз и навсегда — тьма. Всюду — тьма. И ни одной мысли. Даже мысли-слова! Даже мысли-буквы! Холодно. Одиноко. Скучно. Очень-очень-очень скучно…

Надо было что-то делать, надо было что-нибудь придумать, дать первую мысль-краску этой тьме… Но с чего начать? Надо думать…

— Я не хочу быть один! — и тьма вспучилась светом, распадаясь хлопьями под напором красок. Красный, оранжевый… Фиолетовый… Здесь были все-все цвета! Я столько никогда не видел сразу! И водоворот этих мыслей-цветов увлёк меня: я начал рисовать ими компанию себе. Я начал рисовать мир…

Голосуй за!

В низкую дубовую дверь постучали два раза. Хозяин дома, чернобородый гном, чертыхаясь, резким движением открыл дверь. На пороге, заслоняя солнечный свет, стоял эльф в серебристом камзоле и широких шёлковых штанах, украшенных рунами.

— Чего пришёл? — гном никогда не любил посетителей. А особенно таких…

— Я имею честь представлять кандидата в Городской совет Пайка Айка. Могу ли я пройти в дом?

— От кандидата? — гном поскрёб свою лысую голову. — Ну, заходи, коль не шутишь.

— Благодарю, — эльф кивнул и, согнувшись в три погибели, прошёл в еле освещённую комнату.

Большую её часть занимали точильные камни, бочки эля и стол, на котором стояло несколько пивных кружек. Гном кивком предложил эльфу сесть на один из табуретов, одновременно наполняя кружки элем.

— Досточтимый Айк, — начал было эльф, но гном его резко прервал.

— Да мне плевать, какой он там, этот твой Пайк! Ты пей, пей, — гном протянул эльфу кружку. — Что он с таверной собирается делать-то?

Эльфа хоть и застало врасплох такое поведение, но виду он не подал. Вопрос-то был вполне предсказуемым.

Разговор зашёл о единственном в городе питейном заведении. Гном был его завсегдатаем, сидя в таверне всё время, свободное от работы в домашней мастерской. Естественно, ремесленника более всего волновало именно это.

У эльфа был давно заготовлен ответ.

— Цену на спиртное снизят втрое, а закуску будут подавать бесплатно! — а кто, по-вашему, не заинтересуется дармовщинкой?

— Вот это по-нашему! — гном ухмыльнулся, хлебнув эля. — Твой Пайк Айк может считать, что я уже отдал за него свой голос.

— Премного благодарю. А теперь позвольте откланяться…

— Э, нет! Сначала пропусти по паре рюмашек! — гном кивнул на полные кружки эля. Там было явно больше пары «рюмашек»…

— Ну что же, желание избирателя — закон!

Эльф провёл в доме гнома целых три часа и вышел, лишь когда солнце давно перевалило за горизонт.

Всё это время они пили за… за… словом, за всё. Но эльф твёрдо держался на ногах: догадался прихватить с собой кольцо из рога единорога. Оно как раз устраняло любые эффекты от алкоголя… Правда, если бы пьянка продолжилась ещё на пару часиков…

Эльф, которого в городе все называли просто Лас, сверился со списком избирателей, которых ещё должен был посетить. Всего их на этот день оставалось двое: орк Грыш, подмявший под себя всех воров города, и маг Джаф Серебряк, занявший городскую колокольню.

Вообще-то, волшебник намеревался поселиться в башне. Он так и сделал. И даже прожил в ней целую неделю. А потом Городской совет выгнал его оттуда, сославшись на ветхость здания. По сей день в той башне располагается винная лавка.

Теперь же Серебряк, прожив долгое время в колокольне, заработал две привычки: вставать за три минуты до того, как звонарь отобьёт час рассвета, и убивать всех голубей, что увидит вокруг.

Лас, пригладив волосы, направил стопы к довольно-таки респектабельному двухэтажному особняку с кованой оградой, ворота которой сторожило пятеро орков в чёрных кожаных камзолах и штанах.

— Какое у тебя дело к Дону? — Грыш заставлял всех называть себя именно так, и воры в точности выполняли волю своего главаря.

— Я являюсь полномочным представителем кандидата в Городской совет Пайка Айка, и хочу донести до Дона программу моего шефа! — эльф поклонился.

Всё шло точно по задуманному плану: с орками надо говорить именно так, чтобы они ни слова не поняли. Может, тогда вам посчастливится выжить при встрече.

— А, — орк промычал, а потом кивнул с умным видом. В общем-то, это у него не вышло. — Тогда проходи. Трыш тебя проводит.

— Благодарю, — Лас направился за низким орком, вошедшим в особняк.

Сразу за дверью открывался просторный холл, заставленный всякими вазами и статуями. Стен не было видно за десятками и сотнями картин, на них висевших.

— Миленько, — хмыкнул Лас, поднимаясь по мраморной лестнице.

Миновав несколько комнат, они оказались у лакированной кедровой двери, из-за которой слышались голоса.