Александр Сивинских - Имя нам – Легион Страница 47

Василиса здорово поругалась с начальством по поводу использования именно ее подчиненных в заведомо опаснейшей операции, и примчалась в казарму злющая донельзя. Пригласив Филиппа с Генриком в «Красный уголок», выпалила:

– Так, красавцы. Предупреждаю сразу, я абсолютно не согласна с тем, что мне предстоит сейчас сказать. Тем не менее. Вас настоятельно приглашают сунуть башку в петлю… То есть сделать вылазку в расположение врага. Вы, будто бы, уже бывали там ранее и даже небезуспешно. Это правда?

– Правда, – сказал Генрик.

Филипп только кивнул.

– Дорогу помните? Хорошо. Зачем ходили, тоже помните? Ну так вот, эти слюнтяи из «Корпуса мира», чье задание вы выполняли, не вернулись. А уходили, между прочим, по вашим следам. Угадайте, что мне сказали в штабе, когда я спросила, кто их должен оттуда вытаскивать?

– Саркисян и Капралов? – с радостным изумлением спросил Филипп.

– Не понимаю, что вас так развеселило, – вскипела Василиса. – Да, именно Саркисян и именно Капралов. Разумеется, вы вправе отказаться. Более того, мне бы крайне хотелось, чтобы вы отказались. Мне не нравится, когда мои солдаты встревают в подозрительные авантюры, чреватые непредвиденными последствиями. Особенно, если я не могу их проконтролировать, – отчеканила она, глядя Филиппу в глаза.

– Так пойдемте с нами, – простодушно предложил он.

– Следует понимать, что вы, Капралов, уже готовы к совершению этой глупости?

– О, да. Особенно, если мне будет обещано такое же вознаграждение, как в прошлый раз. Я, мастер лейтенант, не отказался бы в ближайшее время расслабиться где-нибудь в теплых краях. Надоело, знаете ли, поминутно видеть одни солдатские морды. Море, пальмы и девочки топлесс – вот тот незамысловатый набор радостей жизни, который мне более по душе. А вам? Пойдемте с нами! – повторил он.

– Идти с вами я не имею права. И желания тоже не имею. К тому же девочки топлесс меня мало интересуют. Саркисян? Каков ваш ответ?

– Я пойду, конечно. Гражданские ваши ребятишки, может и слюнтяи, и все такое, но спасать их шкуру – наш прямой долг. Как-никак мы тоже виноваты в их неудаче. Пусть и косвенно.

Василиса пробурчала себе под нос несколько энергичных фраз на родном языке, шумно выдохнула и сказала:

– Так я и думала. Рада, что не ошиблась в вас. Саркисян, разрешаю пригласить кого-нибудь еще. Агитируйте. У Капралова это хорошо получается. Пусть вас будет хотя бы четверо. Но не более.

Однако четвертого найти не удалось. Даже вернувшийся в строй Волк, узнав предварительный план операции, отказался:

– Вот если бы со стрельбой и взрывами, тогда другое дело. А шнырять по-тараканьи – благодарю! Я уж лучше на полигон…

– Выступаете завтра в полдень, – сообщила легионерам Василиса, когда они явились для напутствий и инструктажей. – Пока разрешаю отдыхать. Одно условие. Ваших пьяных рож личный состав видеть не должен. Расслабляйтесь на природе. С Сильвером я договорилась, выпустит без вопросов. Осип Осипович тоже в курсе. Заначки ваши он уже приготовил, забирайте. Отбой – в час, не позднее. Подъем – в девять. Брысь!

Филипп нес на плече баян, а Генрик и Бородач волокли сумку с припасами. В сумке время от времени позвякивало. Все трое при этом облизывались и заговорщицки переглядывались.

«Ох, и погуляем, – говорили их довольные физиономии. – Ох, и оторвемся!»

«Ахтамар» семьдесят девятого года был, безусловно, великолепен. Особенно под «гусарский бутерброд» – ломтик сыра между двумя долькам лимона. Собственно, коллекционный коньяк был бы хорош и без «гусарского бутерброда». И вообще без чего бы то ни было.

По первой выпили и закусили молча, соглашаясь с немногословным тостом Генрика: «За успех предприятия!» Посидели, наслаждаясь переливами волшебного тепла по телу. Хитро улыбнулись друг другу, перемигнулись заблестевшими глазками, и повторили. Поцокали языками, покивали понимающе, косясь на бутылку.

– Черчилль был совсем не дурак, – выразил общее мнение Бородач.

Генрик расцвел, гордясь тем, что армянский коньяк предпочитают исключительно не дураки. Филипп добавил меду:

– Не иначе, в нем имелась толика армянской крови. Особенно, если судить по хитроумию, – уточнил он.

– А что, – кивнул Генрик, – пожалуй. Только… возникает закономерный вопрос. Отчего такой видный мужчина не носил усов?

– Ара, это же элементарно! Маскировка, ара. Как иначе управлять англичанами? – удивился Бородач.

– Ох уж этот английский снобизм, – покивал Филипп. – Им бы нашего сержанта в премьер-министры…

– Меня-то зачем? – спросил, медленно раздуваясь от счастья, претендент на высшую британскую власть.

– Ну… – протянул Филипп, мучительно ища ответ. – Ну, влить горячей крови в их рыбьи сердца и горячего семени… не будем уточнять, куда.

– А, – сказал Генрик. – Понятно. В Великобритании премьер-министр совмещает широко известную деятельность с деятельностью, от общественности тщательно скрываемой. В частности, с донорской. Оч-чень любопытный факт, и крайне заманчивое предложение. Буду думать.

– Вот так государственные секреты становятся достоянием гласности, – прокомментировал Бородач, разливая драгоценную жидкость по емкостям. – И-и-и, вздрогнули!

Выпили, вздрогнули, зажмурились блаженно. Еще посудачили о пустяках. Вспомнили старые анекдоты, блеснувшие в коньячном свете небывалыми гранями. Смеялись над ними, хохотали, ржали, как безумные – аж до упаду. Падать было легко и не больно. «Ахтамар» способствовал. Но как-то, до обидного внезапно, закончился.

– В этот самый момент и вышел на поляну, слегка покачиваясь и дымя титанической «козьей ножкой», бритоголовый ефрейтор, сжимающий в руках волшебный сосуд замысловатой формы, – возвестил Саркисян.

Бородач вышел, улыбчиво кланяясь. Волшебный сосуд замысловатой формы оказался удлиненной бутылкой «Белого Аиста».

– Тираспольский, – гордо сказал он, сковыривая пробку. – Я, между прочим, оттуда родом.

«Белый Аист» взмахнул крылами, закачал поднявшимся ветром солдатские головушки. Улыбки стали шире. Приднестровский коньяк был безоговорочно признан главенствующим над молдавским.

– И все-таки «Суворов» гораздо круче, – с видом знатока разглагольствовал Бородач. – Гораздо! Когда вернемся с победой, привезу из увольнения именно его. И гори они огнем, премиальные! Вот тогда оцените.

– Да мы и этот ценим, – гудел Генрик, разливая по новой. – Поверь трехтыс-сячелетнему опыту армянского народа. Твой «Аист» – птица что надо.

– Слов нету, – соглашался Филипп, бодро опорожняя стаканчик. – Белый прямо таки монстр!

В рот попало далеко не все. Было жаль, но как-то не слишком. Он промокнул подбородок платком и полез в сумку. «Мы, чай, тоже не лаптем щи хлебаем».

– Вот она, родимая, – Филипп потряс над головой плоской фляжкой из нержавейки. – Чудо уральских лесов. Слеза Хозяйки Медной горы. Струя Великого Полоза. Ржаная. Самогонка. На. Кедровых. Орехах. Шестьдесят шесть оборотов. Одна капля валит с ног медведя. Две – лося. Три скотине не дают – смертельно! Желающие испробовать найдутся?..

«Аист», оказывается, уже улетел (за младенчиками, пошутил Генрик, вызвав приступ гомерического хохота), и желающие, разумеется, нашлись.

– Мы, между прочим, и не терялись, – сообщили они.

– Что медведь, – говорил Бородач, прихлебывая «кедровку», словно десертное вино, – что лось – все едино. Мелюзга. Вы слонов поили?

– От чего же, милок, мамонты-то вымерли? – воскликнул Филипп.

– Эх, суровый народ эти уральцы, – покивали в такт сержант и ефрейтор. – Таких гигантов вусмерть споили.

– А закусывать надо было, – пробормотал Филипп, остервенело жуя огненную бастурму, – закусывать!..

Надвигалась ночь, и они разожгли костер. Удивительно, но никто при этом не опалил бровей или чубов. Потом сидели, нанизав на прутики кусочки домашнего свиного окорока, выставленного Филиппом на закусь к «струе полоза», и подогревали их над огнем.

– Спеть, что ли? – спросил Филипп.

– Спой, конечно, – ответили ему. – Давно пора.

Для затравки он спел «Эй, ямщик, поворачивай к черту!». Слушателям понравилось. Они одобрительно заорали и принялись с силой хлопать ладонями по коленкам. Филипп, в целях развития успеха, выдал: «Пуля-дура вошла меж глаз мне на закате дня. Какое дело мне до вас, а вам до меня». На ресницах растроганных наемников повисли скупые мужские слезы. Ободренный адекватной реакцией друзей, Филипп почувствовал себя едва ли не мессией, ведущим схватку за заблудшие души с Врагом человеческим, и прорыдал «Враги сожгли родную хату».

– Давай теперь что-нибудь повеселей, – попросил пригорюнившийся Генрик. – Стыдоба смотреть на себя – сопли до полу!

Филипп подумал и дал: «Вот лежу я молодец под Сарынь-горою».

Носы шмыгали и глаза влажно блестели. Молодец, лежавший под Сарынь-горою, звался Стенька Разин, груди ему придавили крышкой гробовою, руки его сковали медные замки. Он ожидал Суда, терзаемый змеями, и его было по-человечески жалко.