Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Псы господни Страница 49

Видимость была плохая – в режиме ночного видения постоянно шла засветка от костров и каких-то факелов, в обычном режиме не видно было ни хрена. Но высококвалифицированные операторы на десантном корабле-доке «Сан-Марко», стоящем в десяти километрах от берега на траверзе Могадишо, все-таки сумели уловить момент, когда капитан Кантарелла покинул питейное заведение в районе Яхшид, где делать ему было совершенно нечего. В этом районе белому человеку нельзя было появляться без риска для жизни, и если капитан все же там появился – он это сделал не просто так.

– Ведите его. Мне нужно знать его маршрут.

– Да, синьор.

– Вот подонок… – Директор Манфреди отвернулся от экрана, несмотря на то, что в зале боевого управления нельзя курить, трясущимися руками достал сигаретную пачку. – Чертов сукин сын! Сволочь!

– Предают только свои… – философски заметил контр-адмирал Паоло Бьянкомини. – К тому же у нас сейчас нет ничего, одни подозрения. Телефон чист, отпечатков пальцев на закладке нет. Если мы спросим, зачем он ходил туда, выяснится – снять бабу. Или даже встретиться с агентом, и агент сразу найдется. Это если нам разрешат задавать вопросы. Ты думаешь, нам разрешат их задать?

Директор чиркнул спичкой, и она сломалась в его в руке. Закурить контр-адмирал так и не дал – отобрал пачку с сигаретами.

– Нет, ну какого хрена ему было нужно? А? Какого, мать твою, хрена? Он капитан фрегата в том возрасте, в котором я еще и первого лейтенанта-то только получил.

– А ты не думаешь, что он как-то связан со всей этой дерьмовой историей с наркотой? Или полагаешь, что тогда все всплыли?

– Черт бы его побрал. Тогда мы тут что делаем?

– Выполняем приказы. Только и всего.

Директор задышал – шумно, как загнанная лошадь.

– Я больше не могу. Прошу отправить меня… с понижением, куда угодно. Хоть адмиральским баркасом командовать, синьор контр-адмирал.

– У тебя срок когда выходит?

– Четыре месяца еще. Но я не дотяну.

Контр-адмирал пожал плечами:

– Сам просишь. Должен же кто-то за это ответить.

– А этот сучонок?

– Забудь. Раз и навсегда.

Пограничная зона

Абиссинская территория, район города Феерфеер

Несколько дней спустя

Город Феерфеер на границе между двумя государствами выполнял примерно ту же роль, что и Доло Одо, только торговля шла в основном на сомалийской стороне и город сам был на сомалийской стороне. Раньше, когда работал порт, здесь проходил один из двух торговых маршрутов до Аддис-Абебы, второй вел в Аддис-Абебу из порта Джибути, маленькой колонии Франции в стратегически важном месте – Аденском заливе и проливе, известном как «Врата Скорби», Баб-эль-Мандеб. Сейчас порт Могадишо не работал и на десятую часть своих возможностей, французское Джибути стало третьим по товарообороту портом континента, а город Джибути строился примерно теми же темпами, как и русский Бейрут после восстания там. Сейчас город Феерфеер был еще одним местом, где цвела пышным цветом контрабанда, было полно беженцев, стояла стена и по обе стороны от нее – вооруженные солдаты. Мир ушел с этой земли, и непонятно было, вернется ли он сюда когда-нибудь снова…

Примерно в километре от границы на обочине дороги стоял конвой, причем такой, при виде которого водители грузовиков опасливо сбрасывали скорость и жались к обочине, а пешие торговцы и пастухи и вовсе обходили это место десятой дорогой. На обочине один за другим стояли три черных как смоль запыленных «Даймлер-Бенц G», три роскошные и очень прочные машины, как нельзя лучше подходящие для африканских условий эксплуатации. Следом за ними стоял носатый бронированный «Магирус», причем не бурского производства, а настоящий, германский. В кузове на прочной турели стоял автоматический гранатомет, а на круге над просторной, двухрядной, как у пожарного автомобиля, кабиной водителя – еще и крупнокалиберный пулемет. И у того, и у другого дежурили солдаты – белые солдаты. Германские солдаты из Африканского корпуса и возможно даже – германские парашютисты или егеря.

В третьем «Мерседесе» сидящий в одиночестве на заднем сиденье немец в очередной раз посмотрел на часы, потом пробормотал привычное «швайне». Было прохладно – черные машины считались в Африке самыми престижными, потому что в них не могло не быть кондиционера. Сам немец был среднего роста, с худым, суровым, чисто выбритым лицом, коротко постриженными светлыми волосами, ему явно было около сорока лет, скорее больше сорока, чем меньше. На нем была коричневая, с короткими рукавами рубашка Африканского корпуса без знаков различия и такого же цвета аккуратно отглаженные брюки. Этого немца хорошо знали во всем регионе, и те, кто знал, боялись, а те, кто знал его хорошо, боялись еще больше. Это был сам рейхскомиссар безопасности Абиссинии, рейхскриминальдиректор Манфред Ирлмайер, находящийся в длительной служебной командировке высокопоставленный сотрудник гестапо – четвертого управления РСХА, Главного управления имперской безопасности. Здесь он одновременно курировал и полицию, и местную службу безопасности, и службу безопасности посольства Священной Римской империи, чей штат насчитывал две тысяч человек, и все они пользовались дипломатической неприкосновенностью. Рейхскриминальдиректор Манфред Ирлмайер был королем и даже богом в своем маленьком мирке, он не подчинялся никому, даже послу – только начальнику четвертого управления РСХА генерал-майору полиции Элиху и начальнику РСХА генерал-полковнику полиции Кригмайеру. Он любил знать все и обо всех, находился на месте службы уже двенадцать лет и не подал в Берлин ни единого рапорта с просьбой о замене, он любовно копил картотеку на всех местных и на немцев, и можно было быть уверенным, что, если ты перепьешь шнапса и устроишь дебош на улице, это обязательно найдет отражение в картотеке доктора Ирлмайера. Он не любил указания из Берлина, потому что полагал, что лучше знает, что нужно делать здесь во благо Германии, а те умники с Принцальбрехтштрассе – просто выделываются, чтобы обеспечить свою карьеру. И уж конечно, он не заслужил того, чтобы ему передавали сомнительные указания за подписью генерала Элиха и приказывали их исполнить, не объясняя, что к чему. Исполнить-то он их исполнит, на то он и немец, но предпримет и свои меры безопасности.

Он снова глянул на часы. Да что же это такое?

Рейхскриминальдиректор поднял трубку, которая находилась между сиденьями, набрал номер второй рефературы. Ответил, как и должен был, начальник рефературы-2 доктор Курт Зайдлер, его правая рука. Официально он отвечал за административные, правовые и финансовые вопросы, но все в Аддис-Абебе знали, что при отсутствии Ирлмайера делами заведует доктор Зайдлер, как бы ни называлась его должность. И это не обсуждалось.

– Слушаю, доктор Ирлмайер.

– Доложите.

– Полиция работает по усиленному плану безопасности, аэропорт и все дороги взяты под усиленное наблюдение. Производится проверка документов на улицах. Никаких инцидентов зафиксировано не было.

– Усилить бдительность. Особое внимание на аэропорт. Снимайте на пленку всех прибывающих пассажиров.

– Есть.

– Усилить бдительность, – повторил Ирлмайер, – может произойти все, что угодно.

Прослуживший здесь десяток с лишним лет рейхскриминальдиректор знал, как все начинается в Африке – внезапно, и как все заканчивается – большой кровью…

Он не понимал, что происходит. Не понимал, кого он должен встретить лично и как у человека, перешедшего границу, могут оказаться сведения, имеющие отношения к безопасности рейха. Но поскольку ему приказали приехать сюда, сидеть и ждать – он приехал сюда, сидел и ждал…

Человек, которого они ждали, появился с двадцатиминутным опозданием. Это был человек в простом темном балахоне, подпоясанном веревкой – одежда, характерная для монастырей, которых было немало и в православной Абиссинии[69]. На ногах у него были грубые сандалии из веревок и старых автомобильных покрышек, и выглядел этот человек как странствующий монах.

Фельдфебель на автомобиле отрывисто крикнул что-то, и разомлевшие от жары солдаты подобрались, а двое германских солдат, стоящих постом впереди машин – заступили дорогу решительно шагающему монаху.

– Хенде хох! – сказал один солдат, выступая вперед, второй страховал его, отступив назад и в сторону. Это были просушенные, прокаленные жарой, с въевшимся в кожу загаром тупые и упрямые солдаты Африканского корпуса рейхсвера, и любой африканец знал, что если они что-то приказывают, то лучше это выполнить. Потому что с тех пор как нога тевтона ступила на африканскую землю, терпения у них стало меньше, а презрения к местным – еще больше.

Человек, одетый как монах, послушно поднял руки, и солдат обыскал его. Он искал оружие – такое понятие, как «пояс шахида», который как раз хорошо прятать под монашеским балахоном, здесь еще не прижилось.