Братья ветра - Тэд Уильямс Страница 49

Он посмотрел на меня, впервые с того момента, как мы покинули дом Даниади.

– Ты так думаешь, да? Ты слуга, Памон, и даже не принадлежишь к моему народу. Что тебе известно об их воспоминаниях? Они до сих пор не простили Нерудада из Хамака, умершего еще до того, как мы покинули Сад. Неужели они с радостью меня примут? Я почти убил их любимца. – На мгновение я увидел нечто более глубокое и пугающее за кислым выражением его лица – злобную пустоту во взгляде золотых глаз, которую он обычно скрывал – и я подозреваю, не без причины. Этот взгляд, полный холодной ярости, изменил Инелуки, и впервые в жизни я начал бояться брата Хакатри.

Я больше не мог смотреть в глаза Инелуки и, повернувшись к моему господину, предложил ему напиться. Он попытался поднять руку, чтобы взять чашку, но боль была такой сильной, что он ее уронил и молча ждал, когда я поднесу воду к его губам.

– Брат, – сказал Инелуки, – это моя вина, но я клянусь, что…

– Нет! – не слишком внятно сказал Хакатри, но мы без труда его поняли, открыл глаза и посмотрел на брата. – Никаких клятв. Ни о чем не клянись… – Он снова попытался поднять руку и на этот раз сумел сделать жест, означавший: да пребудет с тобой мир. – Гнев… порождает гнев.

– Смертные, точно кролики, бежали, бросив тебя одного в решающий момент! – Я видел, что Инелуки борется с собой, стараясь говорить взвешенно. – Разве я могу не испытывать к ним ненависти, почти столь же сильной, как к себе?

– Гнев… порождает гнев. – Больше мой господин ничего не смог произнести, его веки опустились, и он до конца вечера молчал.

Я не мог представить себя без Асу'а, Смотрящего-на-Восток, или время, когда еще не был построен великий город, но и мир без лорда Хакатри для меня не существовал. Я полагаю, главный урок, который способна преподать нам судьба, состоит в том, чтобы не доверять очевидным вещам.

За долгие годы, что мне довелось служить моему господину, я подходил к великому Асу'а с разных сторон. На лодке по Океанской дороге, когда мы плыли по реке в широкий зеленый залив Лэндфол, через цветущие луга севера, в то время как ширококрылые журавли кружили над крышами дворца и самыми высокими башнями, словно листья на ветру.

Но именно это возвращение я запомню навсегда, путешествие из Березового холма, когда мы несли моего раненого, страдавшего от неописуемой боли господина домой, в город с белыми стенами.

Разноцветные флаги многих кланов трепетали над высокими башнями и уходившей в облака Башней Соловья, над огромными, но изящными, изогнутыми стенами Зала Тысячи Листьев и стенами из сверкавшего островного мрамора, белого, словно только что выпавший снег. Когда я сейчас думаю об Асу'а, я вижу великий город, каким он был в тот день, именно таким Асу'а сохранился в моей памяти. И пусть стоит он вечно над мысом в заливе, точно маяк для всех обладателей добрых сердец.

По числу зида'я и тинукеда'я, и даже одетых в темное хикеда'я, ждавших нас у городских ворот, сторонний наблюдатель мог подумать, что мы возвращаемся после победоносной войны. Мы действительно одержали верх над нашим врагом и заплатили огромную цену, но народ Асу'а вряд ли слышал о Черве до того, как пострадал Хакатри, так что наше возвращение было не триумфальным, а траурным. Моего господина любили, и весть о его ужасных ранах мигом разнеслась по городу. Собравшиеся хранили молчание, пока мы несли его мимо них на носилках.

Некоторые пели песни – старые гордые мелодии вроде «Оды Сенайаны» или трогательные строки «Сада воспоминаний», где говорилось о гибели Друкхи и Ненаис'у. Последняя песня меня расстроила, и мне хотелось крикнуть тем, кто ее пел: «Мой господин еще не умер! Он будет жить! Он совершит великие деяния!» Но я, как всегда, молчал.

Амерасу и Ийю'Анигато вышли в своих обычных одеяниях, словно хотели подчеркнуть, что никакого праздника не будет, и встретили нас у Лестницы Тан'джа. Они сопровождали нашу печальную процессию, когда мы поднимались на верхние этажи дворца за носилками, в которых несли Хакатри. Он едва слышно дышал, но в себя не приходил. Мать моего господина подошла, чтобы к нему прикоснуться, но в последний момент вспомнила про ужасные ожоги и отдернула руку.

Мне показалось, я заметил слезу, блеснувшую на ее щеке, когда она убирала руки, спрятав их в длинные рукава, но полной уверенности у меня не было. Я никогда не видел, чтобы высокопоставленные зида'я плакали.

Лорда Хакатри принесли в его спальню, где уже ждала почти дюжина целителей. Пока Инелуки, я и остальные осторожно вынимали Хакатри из носилок – несмотря на все наши старания, мой господин стонал, если кто-то к нему прикасался, – целители внимательно за всем наблюдали. По большей части их лица были золотыми, но я увидел среди них и нескольких белокожих хикеда'я. Когда впервые за две с лишним луны Хакатри оказался в своей постели, они собрались вокруг него, словно стая чаек, дерущихся из-за рыбы. Я едва не заплакал.

Меня просто оттолкнули в сторону. Теперь он принадлежал целителям, а Памон Кес перестал быть полезным.

Луна Голубки уступила место лунам Соловья, Выдры и Лисы. День за днем жена Хакатри Брисейю обреченно сидела рядом с его постелью, а целители покрывали тело моего господина сильными мазями и поили успокаивающими настойками. Я стоял у двери спальни и слушал, но крики боли иногда становились невыносимыми. Я навещал его всякий раз, когда появлялась возможность, и по мере того как Сезон Роста входил в силу и погода улучшалась, Хакатри начал постепенно приходить в себя, хотя мучительные боли оставляли его лишь на короткое время.

Кроме Брисейю и его матери, Са'онсеры, проводивших часы рядом с ним, от него практически не отходили леди Атуке из Нежных Рук, лучшая целительница Асу'а, и магистр Джиккийо из Ордена Песни хикеда'я, которого прислала королева Утук'ку, чтобы он лично лечил Хакатри. Один или сразу оба знаменитых целителя постоянно находились возле моего господина, хотя Атуке не особенно нравился Певец, как называли себя члены Ордена Джиккийо.

Джиккийо был слепым, глаза у него затуманились и стали такими же белыми, как кожа. Ко всему прочему, он носил только белое, волосы давно стали совершенно седыми, и его призрачное присутствие вызывало у меня беспокойство. Он говорил тихо, что было только к лучшему для моего страдавшего господина, и я множество раз находил целителя, который что-то напряженно шептал Хакатри, но сразу замолкал, как только я входил в спальню,