Евгений Гаркушев - Кодекс чести Страница 5

– Дворянчик, – сквозь зубы процедил пьяный худощавый тип. Когда он повернулся к нам лицом, я понял, что он лет на пять старше других. Может быть, даже старше меня. – Мочи дворянчиков!

Кровь бросилась в голову – что себе позволяет эта пакость? Мало того что он угрожал нам – он еще и пренебрежительно отозвался о всем дворянском сословии. Впрочем, уже несколько лет сословные различия официально отменены Конституцией – есть граждане и жители, не важно, каков род их занятий, на статусе это не сказывается. Но это не значит, что дворянин, который преданно служит Родине, перестает чувствовать себя дворянином.

В руке худощавого появился какой-то короткий предмет. Самострел. Запрещенное оружие. Даже ношение его карается каторгой.

– Осторожно! – крикнул я Андрею.

Но тот заметил опасность в тот же момент, что и я. Повернувшись к бандиту боком, он все же бросился вперед.

Я не мог допустить, чтобы случайно привлеченный гражданин пострадал из-за моей нерасторопности. Мне нужно было опередить Андрея на несколько шагов. Поэтому я рванулся к вооруженному преступнику.

Тот перевел взгляд с Андрея на меня, вскинул руку и выстрелил. Боль обожгла бок – но я мог двигаться. Андрей ускорился – кто знает, может, у худого не просто самострел, а самый настоящий пистолет? И в нем несколько зарядов. Или самострелы есть еще у кого-то из компании самоубийц? Потому что стрелять на улице может только человек, подписавший себе приговор на каторжные работы. Стрелять в гражданина – потенциальный самоубийца. Стрелять в шерифа, полицейского, любое должностное лицо… Ну, не знаю – это уже случай клинический. Пожизненная каторга – единственный возможный исход подобных действий.

Парни тем временем поняли, что ничего хорошего им ждать не приходится. События развивались стремительно, и только один успел сообразить, что лучшее – просто попытаться убежать. Срок каторги меньше. Здоровяк хлестнул Андрея букетом. Точнее, попытался хлестнуть. Хороший фехтовальщик без труда ушел от удара и в движении всадил под ребро противнику несколько дюймов стали. Бил в легкое, чему учат во всех хороших фехтовальных школах. Убивать жителя совершенно ни к чему. Им займется полиция – зачем брать на себя грех, ответственность, обязанность судить?

Еще один парень взмахнул короткой дубинкой – видно, ею они ранили торговца. И где он только ее прятал? Под широким клетчатым пиджаком – такие сейчас вошли в моду у жителей?

Я тоже ушел от удара. Почти ушел – он пришелся вскользь по руке, вызвав вспышку боли в раненом боку. Ударил шпагой в руку с дубинкой, обезоруживая противника. Мог промахнуться и тогда получил бы по голове. Но попал. Повернулся к бандиту с самострелом, хлестнул его клинком по лицу. Тот свалился на землю, зажимая глубокий порез. Андрей погнался за четвертым членом шайки, но я остановил его:

– Постережем этих. Они сдадут дружка. А еще лучше – найди телефон, вызови полицию…

– Рации нет?

– Нет.

Голова кружилась. Рубашка пропиталась кровью. На дальних аллеях кричали: «Полицию! Полицию! Шерифа ранили!» Какие-то люди спешили к нам по темному парку. Я не выпускал клинок из рук, но это были не дружки бандитов – простые жители, которые хотели жить в мире и порядке. В отдалении завыла какая-то женщина – не иначе, родственница одного из бандитов, которому светила каторга минимум на семь лет – за ограбление киоска, за участие в вооруженном сопротивлении шерифу, за недонесение о незаконном хранении огнестрельного оружия жителем – если удастся доказать, что сообщники знали о самостреле.

Открытый «Руссо-Балт» полиции приехал через четыре минуты. К тому времени с меня успели снять рубашку. Рана оказалась не слишком страшной – картечь задела вскользь, только что крови много… Кровотечение я пытался остановить собственной рубашкой – от не очень чистого платка, предложенного кем-то из жителей, пришлось отказаться, перевязочных материалов у прохожих не нашлось. Андрей, фамилия которого оказалась Дорофеев, поехал с нами давать показания, санитары забрали раненых – теперь с ними будут работать полицейские дознаватели.

Если бы я был в бронежилете и с револьвером – мы обошлись бы гораздо меньшей кровью… Однако хорошо, что хорошо кончается.

Дженни доела последний кусочек жаркого, взяла в руки бокал, посмотрела на меня сквозь вишневую жидкость.

– О чем задумался?

– Вспомнил, как меня ранили, уже после армии. Когда я был шерифом. И как я первый раз встретился с надежным другом.

Солнце вышло из-за облака, ярко сверкнуло в хрустале. Свежий ветер порывом ворвался в открытое окно – запахло зеленью и цветами, надвигающейся грозой. Вечером может пойти дождь. Скорее всего пойдет – на горизонте клубились черные тучи.

– Твой противник был хорошим фехтовальщиком? – спросила Дженни.

– Нет, шерифов не вызывают на дуэль. Если шериф или его помощник ведет себя неподобающим образом, его быстро смещают с должности.

– А потом?

– Как правило, убивают, – без лишних церемоний объяснил я. – Ведь он успел насолить многим. Недостойный человек мешает тем, кто с ним встречается, а недостойный человек не на своем месте противен всем.

Лицо Дженни вытянулось.

– Поэтому шерифы и их помощники, как правило, ведут себя более чем подобающим образом, – добавил я. – Мало того что их отбирают специально для этой работы – они понимают, какая ответственность лежит на них. И представляют последствия своих действий.

– Тогда кто на тебя напал? Бандит? Он хорошо дрался?

– Не знаю, как он дрался, – в меня он выстрелил.

– Где он взял оружие?

– Смастерил сам, наверное. У него был самострел, а не настоящий пистолет. Набитая порохом стальная трубка с картечью.

– И что с этим типом случилось потом? Где он сейчас?

– Понятия не имею. Может быть, умер. Скорее всего – на каторге. У нас нет смертной казни, но за нападение на представителя власти, да еще с огнестрельным оружием, наказание может быть только одно – пожизненные каторжные работы. Я выступил на суде и после этого никогда не наводил справки о нем. Зачем?

Дженни помрачнела и кивнула. Я не видел в наших законах ничего печального. Скольких людей мог бы погубить тот бандит? Сколько жизней поломать? Сейчас он под пристальным присмотром, трудится на благо общества. Если будет вести себя пристойно, в его содержании могут появиться поблажки. Но на свободу он уже не выйдет никогда. Слишком велик риск.

– Ты не держишь на него зла?

– Как можно обижаться на собаку, которая тебя укусила? Если она бешеная – ее нужно усыпить. Если у нее плохой характер – изолировать и заставить служить там, где ее злобность пойдет на пользу людям. Этот человек выпал из общества, когда решил применить запрещенное оружие. Он сам поставил себя вне закона.

– Права на ошибку нет ни у кого?

– За все ошибки надо платить.

– Понятно. Мне надо позвонить домой. – Дженни достала из сумочки мобильный телефон.

Я протянул ей трубку домашнего:

– Тариф проводных сетей гораздо дешевле. К тому же не надо тратиться на роуминг.

– А компьютером твоим можно воспользоваться?

– Конечно. Пойдем, я покажу, где он стоит.

Гроза прокатилась над городом в шесть вечера – как раз тогда, когда возвращались с работы многочисленные служащие. Мало кто взял с собой зонты, да они и не помогли бы против такого ливня. Пешеходы шли по колено в пузырящейся под мощными струями дождя воде, велосипедисты были мокрыми с головы до ног – вода летела из-под колес автомобилей, обдавая и тех велосипедистов, что пытались укрыться под легкими тентами, закрепленными над трехколесными машинами.

Мы с Дженни пили чай на балконе. Отсюда можно было видеть кусочек Железнодорожного проспекта и нашу улицу, по которой спешили редкие прохожие. Изредка проезжали автомобили – очень медленно, чтобы не влететь в какую-то яму на дороге и не обрызгать прохожих. Тщетно… Вода шла по улице рекой.

Было так приятно сидеть на свежем воздухе, полностью защищенными от буйства стихии, с дымящейся чашкой ароматного чая, и говорить о пустяках. Дождь колотил по козырьку над балконом, с шумом сбегал по водосточной трубе, шуршал в листьях черешни и ореха.

– Почти как у нас, – тихо сказала Дженни. – Такой же дождь. Такие же деревья. В детстве мне нравилось смотреть на дождь из окна. Хотя гулять в дождь меня никогда не выпускали…

– Да, когда становишься взрослым, дождь чаще всего – просто досадная помеха. Его не замечаешь или стараешься не замечать. И совсем редко удается им наслаждаться.

– А давай побродим по улице? У тебя есть пара зонтов?

– Есть, конечно. Но ливень стихает. Он вот-вот закончится – мы с тобой будем глупо выглядеть. И ноги промочим.

– Мне бы хотелось посмотреть на быт ваших жителей. Взглянуть на какой-нибудь «спальный» квартал, где обитают бедняки.