Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании Страница 5

— Шагай, шагай, — бормотал Ш., исходя в себе самом саркастическим своим норовом.

За кислотным цехом Ф. повернул, и автомобиль Ш. за ним следом. Высоко над головою трубы в тепловой изоляции тянутся, и в иных местах подтекает из труб что-то жидкое и невыносимое, только раздирая легкие удушливыми испарениями вблизи прохудившихся мест. Ш. наблюдал за скверной барсучьей походкою Ф., прибавившего шагу, он только приторную слюну свою сглатывал, которой был полон его неутомимый рот; жизнь его, возможно, приснилась ему и продолжала сниться, и ничего нельзя было поделать с ее ежедневными кособокими наваждениями. Ш. наблюдал, как Ф. говорил с кем-то, и хмурые собеседники его указывали — один в одну сторону, другой — наперекор первому. Ф. презрительно слушал, потом не дождавшись окончания разговоров, зашагал к машине.

— Ну что там? — навстречу приятелю высунулся Ш.

— Сам бы поразговаривал с этим сбродом, — с раскатистою неприязнью своей Ф. говорил.

— А ты на что?! — огрызнулся Ш., но из машины вылез послушно.

— Туда показывали, — неопределенно махнул рукой Ф., будто бы пренебрежением своим оправдываясь.

— И что там? — Ш. говорил.

— Вроде, Вэн Клайберн еще с вечера на бойлерную собирался.

— В задницу поцелуй своего Клайберна, — возражал Ш.

— Новый поворот темы! — усмехнулся Ф. своей сухою усмешкой, единственной из арсенала его нетерпения.

— Да пошел ты! — прикрикнул Ш. безразлично и после зашагал куда глаза его не глядели. Ни слова, ни полслова о жизни своей и сомнении не позволял он теперь себе; еще, возможно, мгновение, и он будет одною ногою в тоске, ощущал этот сатирический пешеход; он всегда был на стороне смерти и всех ушедших, и потому не мог позволить себе даже крупицы разумного и основательного. Ш. не оглядывался, Ф. немного помедлил, но все же пошел за ним следом. Ш. это было все равно, он не хуже приятеля своего мог разговаривать с любым потрепанным пролетарием.

Оба зашли они в цех с ртутным ядовитым воздухом и гулом огромных химических машин. В темном углу цеха рядами составлены были сотни бутылей, полные густого маслянистого реактива, двое рабочих с их тяжелым нетрезвым усердием тащили тележку, груженую мешками с сероватым порошком, и Ш., мимо проходя, потрогал рукою мешки. Трудовой люд провожал обоих приятелей своим осовелым взглядом; очень уж странным казалось такое неурочное явление.

— Он может быть в той конторке, — прокричал Ф., догоняя своего фальшивого собеседника.

Ш. равнодушно проследил указующее движение его пальца.

— Сам станешь, — говорил он, — глаголом жечь его задницу.

— Что ж ты Клайберна не знаешь?! — возразил Ф.

Ш. ботинками загромыхал по железным ступеням, устремившись своим безмолвным мускулистым телом к дощатой конторке. В целом, он примирился теперь с невооруженной душою своей и сомнениями.

9

Голова комиссара болталась, то и дело припадая сонной щекой к груди Неглина. Тот старался отстраниться, но деваться было некуда. Кузьма дремал с приоткрытым ртом, но временами просыпался и тогда иронически косил глазом в сторону комиссара и Неглина. От Кота все еще пахло съеденной ветчиной, и Неглина подташнивало от голода и отвращения. Он жалел уже о своем вечернем рвении, когда на глазах у Кузьмы и комиссара он был настоящим бойцом.

— Блаженны нищие духом, — для чего-то подумал он, впрочем, те, может быть, вовсе и не были блаженны, за это он не мог вполне поручиться или, возможно, он и не подумал — словом, все было не слишком определенно. Все, происходившее, будто писалось на черновике, будто бы оно еще рассчитывало на грядущего каллиграфа, умеющего построить и организовать все случайное и недостоверное. Ему показалось, что он провалился в какой-то коридор, где его престарелая и тихая мать доила козу своими заскорузлыми пальцами, и козу звали, он это точно вспомнил, как и сестру его старшую — Машкой, Машей; он еще хотел подойти к матери в порыве безрассудства и точности, ибо его все же лукаво поманили пронзительным звуком мультивибратора, но не успел и проснулся.

— А вы почему ничего пожрать не припасаете? — говорил комиссар со своими желчной усмешкой и тонким ядом бледного голоса.

— Нет, ну хорошо, Борис, во сколько тебе на совещание? — непокорно мотнул головою длинноволосый.

Неглин ожидал еще какой-нибудь перепалки, но выспавшийся комиссар был не в пример прежнему дружелюбнее.

— Тоже хочешь сходить? — осведомился комиссар.

— Да нет, я так, — возражал беззастенчивый и осмотрительный Кузьма.

— В десять тридцать, — отвечал комиссар.

Ответ сей повис в воздухе, Кузьма погрузился в раздумья, Неглину же сказать было нечего, от него никто и не ждал слова. Казенный их дорожный снаряд, потихоньку выехав на асфальт, подбирался все ближе к городу, расталкивая опадающий туман, предрассветную невесомую морось и весь прочий ортодоксальный скарб приближавшегося утра.

— Что бы ты ни говорил, Борис, — осторожно начинал Кузьма, — есть у меня на примете пара цыган, которых вполне можно было бы…

— Да ведь не лошади пропали! — сварливо говорил Кот. — Как ты это все объяснить можешь? Пропали ведь не лошади!

— Причем здесь лошади?

— Вот и скажи это шефу, — отозвался комиссар.

— Можно подумать, меня туда приглашают.

— Посади свинью за стол — она и ноги на стол, — возражал комиссар со своей неприятной крапивной насмешливостью.

— А как же мероприятие? — спрашивал еще Кузьма.

— Это ты меня спрашиваешь «как»? — огрызнулся Кот.

— Кого ж мне спрашивать? — говорил длинноволосый. — Кто у нас начальство?

— Ну и меня спрашивать нечего!.. — отвечал Кот.

Неглин силился быть неимоверным наблюдателем, он слышал дыхание Кузьмы, слышал он и тепло и запах, исходившие от неказистого тела комиссара, но с прежним отвращением он уже теперь почти сладил, и, если бы голод не унижал изнутри все измученное существо его, быть может, весь смысл его отшатнулся бы в сторону дружества. Все, что было, ушло, разумеется, но какой-то легчайший экстракт сновидений засел в мозгу и долго еще беспокоил его. Он размягчился и продрог, хотелось в теплый кабинет и поставить кофе… Они уже, кажется, были в самом городе, слышалась отдаленная стрельба-, редкими пунктирными строчками в холодной утренней тишине слышалась она-. Кузьма хрипел и кряхтел, освобождая изнуренное горло. За новым крематорием их остановил патруль, и Неглин, выпустив из салона комиссара, смотрел, как тот с едким лицом своим объясняется с военными, нервно и надсадно жестикулируя. После комиссар вернулся, и Неглину снова пришлось выходить, но в этом было уже избавление и начало рассвета, и кроме Неглина это также почувствовали и другие, ломота утра захватила и Кузьму, и их неулыбчивого водителя, и даже комиссар, утвердившись на своем месте, как будто что-то замурлыкал, впрочем, вполне беззвучно. Дома, стоявшие по обочинам дороги, все о трех и четырех этажах, становились с набухавшим, нарастающим днем все более плотскими и осязаемыми, как будто на глазах набираясь новой неразменной силы. В четвертом этаже одного дома, как видел Неглин, со стороны, выходящей на север, беззвучно отворилось окно.

10

Вокруг них сгрудились несколько пожилых рабочих с их безропотной, остекленелой мрачностью.

— Натриевая? — громко спрашивал Ш., ощупав один из холщовых мешков с грубым сероватым порошком, кучею наваленных возле уверенных ног его.

— Аммиачная, — возразил Вэн Клайберн, стоявший рядом с плечом фривольного товарища его Ф.

— Ну, это все равно, — отвечал Ш.

— Это даже лучше, — встрял поперек слова его Ф.

— Ее иногда используют как удобрение, — сказал один из рабочих с заячьей губой и с седою бородой, остриженной коротко.

— Мы ведь не в школе и не на уроке, — с четкостью смысла его неугомонно Ш. возражал. Голос его, сорвавшийся ли до фальцета или скатившийся в грузность, все равно сохранял тяжесть неумолимого значения его. Впрочем, он вовсе не уважал ни влечения тела своего, ни побуждения рассудка, ни импульсы крови, ни истечения желчи.

— Кстати, я еще не сказал «да», — сказал Вэн Клайберн.

Ш. повернулся и пошел, расталкивая рабочих вокруг себя. Всею спиною своей упругой он обозначил бешенство, и ему не препятствовал никто из угрюмых низкопробных пролетариев. Ярость его была всегда вблизи, совсем рядом, как будто за пазухой или в иных скрытных карманах его одежды.

— Походит и вернется, — заметил Ф. стоявшему рядом Вэну.

— Но и ждать его мне тоже некогда, — возражал тот, впрочем, не двинувшись с места.

Ф. вовсе не стал отвечать, неплохо знавший весомость своего изобретательного молчания.

— Ну, что встали! Расходитесь! — говорил Клайберн рабочим.

Некоторые из них и впрямь отошли, безропотно и беспрекословно. Ф. разглядывал оставшихся, их плечи, шеи и щеки, с брезгливою неприязнью к посторонней жизни в очертаниях плоти, и воронья избранность его глаза была достаточна сама по себе, безо всякого прояснения собственной силы и содержания. Будто влага по водосточной трубе, вниз, к земле, к ногам его стекала его уверенность, и ступни его, и щиколотки отяжелели этой уверенностью, в груди же его понемногу собиралась пустота и гулкая безмятежность.