Возгарка I - Ксения Ахметшина Страница 5

Эти кудесники призывали всю доступную силу, выворачивали души наизнанку и в иступляющем трансе пытались словами усмирить океан, будто дрессировщики непокорного льва. Но нет, не той породы им достался зверь. То не лев, не слон и даже не кашалот. Древний левиафан пробудился от вечного сна, голодный и злой, жаждущий пожрать всех, кого угораздило почесать килями его спину.

И реющим над его неохватной тушей альбатросам он тоже уготовил печальный исход. В тщетной попытке обуздать природный хаос, беспощадную силу, что намного могущественнее всех слов, когда-либо произнесённых под солнцем и луной, они забылись. Слишком ушли в себя, в единство творимого обряда, перестали воспринимать внешний мир с его, надо заметить, вполне очевидными угрозами.

Рёв вздымающейся водяной горы. Момент наивысшего пика, когда вселенная замирает в ужасе и кажется оглохшей. Крушение срывающихся с гребня масс, и лишь тяжеловесные буруны катятся к берегам, разбиваясь о рифы.

«Отлетали своё, птички», — мрачно подумал я и сплюнул на палубу в набежавшую через шпигаты пену. Капитан вдвинул все четыре колена подзорной трубы одно в другое и отвернулся. Лицо его омрачилось, надежда угасла, но голос звучал тат же твёрдо и резко, как прежде. В самом деле, пусть океан поглотил этих отчаянных самоубийц, но мы-то ещё были живы, для нас ещё не всё кончилось.

Я приставил медный раструб к губам и тоже продолжил рвать связки яростными командами.

Шкоты не отдавали сразу — хотя нервы у всех натянулись не слабже такелажа, — а не спеша потравливали, одновременно выбирая гордени и гитовы: сперва наветренные, затем подветренные, поскольку судно шло бейдевиндом. Убедившись, что топенанты реев закреплены, а брасы обтянуты, мы послали людей наверх.

Матросы по вантам заспешили на мачты и стеньги. Принялись в темпе подбирать отсыревшие паруса, укладывать их по-походному на реях и закреплять обносными сезнями, стараясь не сорваться в бездонные глубины.

Однако гибель колдовской троицы подкосила всех, кто имел несчастье её заметить. В костёр боевого духа плеснули хороший ушат морской водицы. Даже во мне зашкворчали угли сомнений, хотя море всегда было моей единственной страстью — кроме женщин, разумеется.

Но правильный ли выбор я сделал, когда предпочёл флот?

Ведь у меня было столько вариантов, все пути и дороги лежали передо мной. Ну, или почти все. Я родился в семье потомственных колдунов-аристократов. Вальдемар, повелитель воронья и мертвечины, пользуясь своей магией сумел подняться на самую вершину, а став вампиром сделал нашу семью повелителями Варнахарского герцогства. Герберт, мой отец, не принял вампирского бессмертия, но прожил два века на омолаживающих эликсирах. Он тоже блистал колдовскими дарованиями с яркостью сверхновой звезды.

С такими родственниками и мне пророчили великие свершения на чародейском поприще, но ничего не сбылось. Рождённый от старой крови, как же! Вальдемар пытался заниматься со мной, но искромётных талантов я не проявил. Да, мелочи получались, но не более. Меня никогда не распирало от неудержимого могущества, которое необходимо обуздать или оно тебя уничтожит. Нет, напротив, из меня магия выходила по капельке, как дистиллят из перегонного аппарата — но такой же ядрёности в ней не наблюдалось.

И нельзя сказать, что я питал хоть малейший интерес ко всем этим символам, камушкам, заклятиям. Вместо пыльных гримуаров я таскал из библиотечных закромов морские приключения и бегал на реку пускать самодельные кораблики. Признав своего племянника бездарью, герцог соблаговолил отправить меня на обучение в морской кадетский корпус. Затем была военно-морская академия, предвкушение великих подвигов и открытий, а после…

Оказалось, что адмиралтейство совершенно не готово рисковать жизнью единственного живого отпрыска династии фон Шнайт. Долгие годы меня не допускали на деки военных кораблей, держали лоцманом в порту Амельгарта. Но вот я оказался здесь, на судне, гибнущем под дядюшкиными хоругвями. Я добился своего.

Так пожалел ли я о сделанном выборе? Нет, всё же нет. Не пожалел тогда, восемьдесят три года назад, и не жалею до сих пор.

Просто очень страшно умирать, когда тебе всего двадцать пять, и ты едва сумел дорваться до мечты всей жизни. Обидно до боли, до корч, что именно она станет твоей погибелью, твоим убийцей и могильщиком в одном лице.

— Приготовить якоря к отдаче! — прогремела новая команда.

Безумный шум водных масс заглушил лязг тяжёлых кованых звеньев. Вскоре вода начала захлёстывать на борт через клюзы якорных цепей. Шипящая пена стекала по палубным доскам. Волны наваливались на нас тяжёлыми горбами, но пока нам всё ещё удавалось съезжать с их крутых вершин клотиками к небу: к грозовому, полному величественного гнева небу, не жалевшему ни грохота, ни смертоносного света молний.

Мы с ужасом наблюдали, как терпят бедствие наши товарищи. У шлюпа по левому борту от нас переломилась крюйс-стеньга, ударила о борт и завалилась в бушующие волны, повиснув на паутине снастей. Судно тут же дало крен, грозясь перевернуться, а через миг новая волна швырнула его на скалы.

Нас якоря тоже не держали — фрегат начало сносить к берегу. Корабль плохо слушался руля, волны перекатывались через палубу, утаскивая всё, что плохо закреплено и выбрасывая людей в ревущее жерло погибели. Унеслось прочь и злополучное ведро, по дороге выпростав содержимое на ошалевшего мичмана, который тут же получил возможность смыть этот позор.

Затем пришёл наш черёд испытать прочность дубовых досок. Судно бросило на возвышающиеся из воды тёмные громады рифов. Сокрушающий обшивку скрежет, застонали рёбра-шпангоуты, доски не выдержали… И нас накрыло отбойным валом, который с рёвом морского чудовища обрушился на палубу, переворачивая фрегат кверху килем.

Стихия приняла нас в объятия с суровой беспощадностью. Погружаясь в пучину, корабль тянул приписанный к нему экипаж следом, в холод и мрак глубоководной могилы. Но некоторые оказались привязаны к этому катафалку надёжнее других. Выхватив нож, я отчаянно пилил им пеньковую верёвку, которой полагалось спасать мою жизнь, а