Андрей Круз - На пороге Тьмы Страница 5

Я кивнул сочувственно и задал наиболее, на мой взгляд, важный вопрос:

– Федя, а где я?

– Под Углегорском, – ответил он, ухмыльнувшись как-то ехидно.

– Это в какой области?

– В Углегорской, – еще шире и еще более издевательски осклабился он.

– Гонишь? – спокойно поинтересовался я.

– Сейчас указатель будет, на въезде в город. Читать умеешь? Вот и читай.

Я ему поверил. Больно он радостный был – так бывает, когда кто-то правду знает, а кто-то дурак дураком, вроде меня сейчас. И собеседник заранее предвкушает, как ты «отправишься за ведром компрессии».

– Федь, скажи по-человечески, – попросил я, решив не выставлять себя дураком дальше.

– Если по-человечески, то не знаю, – вздохнул он. – Думаю, что никто толком не знает. Может, и на том свете даже, вполне допускаю. Мы это место Отстойником называем.

– Это почему? – опешил я.

– Ну так в двух словах и не опишешь. В общем, где еще может быть земля без людей? А тут ни единой живой души. В смысле из проживающих здесь всегда – только такие, как мы с тобой, провалившиеся.

– Не понял… а город откуда? – спросил я.

– А хрен его маму знает, – ответил Федя, вздохнув. – Тут все на месте – города, деревни, заводы, что угодно. А вот людей нет.

– Я ворон видел.

– Зверье есть. Даже медведей хватает с волками. И еще кое-кто есть. А людей нет, – ответил он.

– А куда они делись? – вконец озадачился я. – Вымерли?

– Вымерли бы – хоть кости бы остались. Нет – и все. Словно съехали неожиданно, все побросав где было. Причем давно. Ты из какого года сюда? Из двухтысячного попал?

– Ну да… – окончательно растерялся я. – А ты?

– А мы все из двухтысячного. Кто сегодня попал, кто вчера, кто десять лет назад – а все из двухтысячного. Впрочем, кого-то, кто попал раньше, чем за десять лет, я не встречал. Видать, недавно Отстойник открылся для посещения.

– Погодь, погодь, – прервал я поток непонятного гонева. – А вас тут много?

– Ну… в Углегорске тысяч уже семнадцать – восемнадцать, наверное. И в других городах живут. В окрестностях. На область тысяч пятьдесят наберется, я думаю.

– И все из двухтысячного? – уточнил я.

– Точно, – кивнул он. – Только дни разные. В какой день ты сюда попал, в такой и оттуда провалился. Сегодня двенадцатое октября там было?

Он ткнул перемазанным в масле указательным пальцем в потолок машины, словно подразумевая, что я свалился сюда с небес.

– Двенадцатое, – осторожно подтвердил я. – Октября.

– А я сюда три года назад попал, четырнадцатого ноября. Двухтысячного.

– Не наступило же еще… – растерялся я.

– Это у тебя не наступило, – опять ухмыльнулся он. – А у меня еще как наступило, три года назад.

– Погоди, погоди, – попробовал я зайти с другой стороны. – Ты что, хочешь сказать, что в двухтысячном в стране тысячи людей пропали? Десятки тысяч? И никто не чухнулся?

– Не, не так, – покачал он головой. – Все было не так.

– А как?

– Пропадает людей немного. А вот вариантов действительности, из которых они пропадают, бесконечное количество.

– И…

– И все они, кто провалился в двухтысячном, сыплются сюда. Как в помойку. Он так и говорит, что мы в помойке времен и миров. Поэтому и Отстойником назвали вроде как.

– А тут же жил кто-то? Они-то где? – чуть не закричал я, чувствуя, как извилины начали заплетаться веночком вокруг мозга.

– А вот этого не понял никто, – сказал он. – Тут по календарям, машинам, станкам и прочему – сорок восьмой год. Одна тыща девятьсот сорок восьмой. А если смотреть по тому, насколько все это состарилось, то получается, как понимающие люди говорят, что оно все без присмотра было лет пять-семь, не больше. А то и меньше.

– Понятно, – кивнул я и добавил: – Хотя ни фига не понятно.

– Мне оно тоже так, – проявил солидарность Федя. – Хоть я уже три года здесь. Почти: четырнадцатого ноября как раз три будет.

Федя замолчал, а я задумался так, что дальше некуда. Нет, с теорией множественности миров у меня проблем нет, я в любую теорию поверю, если она получит зрительное подтверждение – вроде как то, что сейчас получила. Вот как я в одном месте в сарай вошел, а в другом из него выбрался. Видел я такое раньше? Нет. А сейчас? Сейчас увидел. И даже поучаствовал, – чего же теперь не верить?

Правда, пока особой разницы с моим миром я не вижу: Федя ведь и гнать пургу может, развлекаться, импровизируя на ходу. Принял меня за бродячего психа, везет до психушки, а попутно прикалывается. Почему нет? Или просто за дурака принял: у меня морда так себе, вроде бандитской, что сразу за академика примут – никак не грозит. Хотя сейчас можно: сам открой академию – сам в ней и будь академиком. Без проблем, теперь таких много. Был завхозом на метизном заводе, уволили – стал академиком.

Хотя… кто на таких старых машинах просто так катается? Им место в музее, где с последнего экземпляра смотрители пылинки сдувать будут. И вот оружие, автомат этот, который пистолет-пулемет и который над головой висит. Я его сначала за ППШ принял, потом за ППС, да, видать, ошибся. Так вообще похож на ППШ – такой же штампованный дырчатый кожух на стволе, у дульного среза с наклоном, компенсатор это, чтобы не подбрасывало, тут все нормально. А вот дерева и нет почти, если не упоминать странное небольшое цевье под стволом и рукоятку управления огнем. Вместо деревянного приклада – откидной плечевой упор из гнутого стального прутка – выглядит грубо, но прочно.

И не диск, а рожок, к тому же придвинут близко к рукоятке управления огнем. Сильно придвинут. А рукоятка управления огнем как раз смещена вперед, и стоят рядом друг с другом, совсем как в «калаше». Ствол длиннее получился – это хорошо, пожалуй. Или просто так выглядит.

Да и вообще, о чем это я? Кто в мое время будет с пистолетом-пулеметом открыто кататься и на первых встречных его направлять? Это же срок с ходу.

– Слушай, что это у тебя?

Федя поднял глаза к потолку, опять ухмыльнулся и сказал:

– Если верить тутошним наставлениям, то пистолет-пулемет конструкции Шпагина образца сорок третьего года. А я про такого Шпагина и не слыхал.

– Ты чего? – удивился я. – Шпагин в Великую Отечественную своим автоматом прославился, как не знать можно?

– Видишь? Сие и означает, что мы с тобой из разных слоев. Про Великую Отечественную слышал. Здесь. И вот про Шпагина тоже уже здесь узнал. А у нас такого не было – ни Отечественной, ни Шпагина. Понял как? Англия с Германией воевали – и все.

– О-па…

– Ага, срослось одно с другим… Ничего, привыкнешь. Тут оно как бывает: вроде даже по слоям реальности земляки встретятся, из одного места, а потом раз – и что-то вылезает. И чаще всего получается, что все из разных.