Лариса Петровичева - Изгнанник Страница 5

– Бросайте пить, друг мой. Здешние настойки доведут ваш монастырь до беды. Вот уже и сияния разные мерещатся, и дети с неба падают. Сами понимаете, что это не дело, выдавать своих байстрюков за небесных духов. Ваше счастье, что я не вижу ереси там, где ее нет, а то гореть бы вам всем на костре за такие письма.

На щеках отца Гнасия появились густые мазки румянца, он стыдливо опустил взгляд и ничего не сказал. Вот оно что, подумал Шани, вот откуда взялся инквизитор в нашем медвежьем углу. Расследовал мое неожиданное появление, заодно и ведьму поймал. Недаром съездил.

Ему вдруг стало жаль отца Гнасия – настолько, что Шани повернулся к инквизитору и сказал, четко проговаривая слова:

– Знаете что? Не смейте так говорить. Отец Гнасий хороший человек и не пьет. Тоже, понаехали тут. Грязью порядочных людей поливают.

Румянец отца Гнасия смыло обморочной бледностью. Казалось, он сейчас потеряет сознание. Опешивший Грегор некоторое время рассматривал наглого юнца, будто не мог понять, что ему с ним сделать, а потом вдруг расхохотался и потрепал Шани по голове.

– Право, Гнасий, мне нравится ваш парень! – произнес инквизитор с беззлобной улыбкой. – За словом в карман не полезет. Знаете что? Как подрастет, отдавайте его в столицу, в инквизиторский академиум. Нам нужны такие смелые люди, которые плевать хотели на чины и звания.

Шани хотел было сказать, что учиться у инквизиторов ему и даром не надо, но в это время собравшиеся на площади взорвались восторженными криками. На ступени управы выволокли ведьму, и Шани застыл на месте, взглянув в ее лицо.

Это была Марта. Та самая Марта, голову которой Шани располовинил топором месяц назад.

Он глядел и не мог отвести взгляд. Кровь прилила к голове, и в висках застучало; Шани смотрел, и все увиденное до мельчайших деталей отпечатывалось в его памяти. Ведьма была рыжей и кудрявой, с россыпью веснушек на бледных щеках. Взгляд ее зеленых глаз лихорадочно метался по толпе и ни на ком не мог остановиться. Сквозь прорехи в желтом балахоне виднелись ссадины на коже – следы пыток. Губы ведьмы дрожали, словно она хотела молиться, кричать, просить о милости, и не могла этого сделать. Связанные руки со следами ожогов от запястья до локтя то сжимались в кулаки, то безвольно разжимались.

Конечно, перед ликующими односельчанами стояла не Марта. Мачеха давно гнила в земле, эта ведьма была лет на десять моложе, но сходство оказалось поразительным – такой же разрез глаз, тонкий аристократический нос, острые скулы, даже рыжие линии бровей.

Шани смотрел и не мог понять, где находится, что с ним, что он чувствует, что было тогда, а что теперь, настолько силен был водопад ощущений, который обрушился на него. Его бросило в жар, а потом в холод и снова в жар.

– Что она сделала? – спросил Шани и не услышал своего голоса. Зато вопрос услышал Грегор и ответил:

– Наслала порчу на жену своего любовника, хотела освободить место в чужой постели. Со всем возможным пылом служила Змеедушцу, портила урожаи в поселке. Эта отвратительная погода тоже ее рук дело, – Грегор говорил еще что-то, но слова уже не долетали до Шани. Какое-то время он еще держался на ногах и успел увидеть, как вспыхнули факелы в руках палачей, а затем площадь качнулась, уплыла куда-то в сторону, и Шани рухнул в грязь без сознания.

Его качало на волнах, то поднимая вверх, к чужим незнакомым созвездиям, то сбрасывая вниз, к самому сердцу тьмы. Так продолжалось довольно долго, но наконец мир обрел стабильность, и Шани услышал неторопливое шлепанье копыт по грязи, тихое фырканье лошадей и негромкую беседу. Пахло знакомым табаком: это отец Гнасий курил свою трубочку.

– Очень мило с вашей стороны, Грегор, что вы решили подвезти нас.

– Что вы, ничего особенного. У вас в монастыре есть нормальные лекарники? Похоже, у вашего парнишки горячка.

Чья-то рука легла на лоб Шани, потом пропала.

– Сожжение ведьмы всегда потрясает душу. Особенно когда видишь его впервые, – сказал отец Гнасий. Значит, я его все-таки видел, подумал Шани, поэтому мне теперь настолько плохо. Видел, но не помню, как не помню момент убийства мачехи. Память убрала его куда-то на дальнюю полку, чтобы я не умер от шока. Или не лишился рассудка.

– Да, люди часто теряют сознание во время казни, – подтвердил Грегор. – А ваш Шани смелый парень. Такую отповедь мне прочел, куда там высокому начальству. Подрастет – вы и правда подумайте о том, чтобы отдать его к нам. А то иногда такие приходят на обучение, – Грегор вздохнул и смачно сплюнул на обочину, – дерево как есть, прости Заступник, и ведьм боятся больше, чем какой-нибудь непромытый селянин.

– Посмотрим, – сказал отец Гнасий. – Ему только десять, пусть подрастет.

Инквизитор не стал спорить.

– Пусть. А вы, Гнасий, все-таки не пейте больше. Необязательно лично снимать пробу с каждой бутыли настойки, которую монастырь отправляет в столицу. А то письмо ваше наделало такого шума! Одни говорили, что надо благословлять народ на паломничество к святому месту. А другие – что надо сжечь Шаавхази как рассадник ереси. На ваше счастье, у нас не одни дураки и фанатики работают, мы умеем отличать алкогольные бредни от видений, насланных врагом рода человеческого.

Отец Гнасий молчал. Шани чувствовал, что ему очень стыдно. Впрочем, подумал Шани, надо просто потерпеть. У ворот монастыря они распрощаются, и инквизитор останется со своей правдой, а отец Гнасий – со своей.

Тогда, лежа в повозке, Шани понял еще одну вещь, которая определила всю его дальнейшую жизнь. Неважно, что ты знаешь и можешь, во что веришь, а во что нет. Нетрудно найти или придумать то, за что тебя могут отправить на костер. Поэтому пока лучше молчать и не задавать неправильных вопросов, чтобы потом, со временем, подняться над теми, кто имеет здесь власть, и уже ничего не бояться. Так что вперед и вверх, другого пути не существует.

Повозка дрогнула и остановилась.

– Смотрите, Грегор, – сказал отец Гнасий, – небо на востоке проясняется. Завтра будет солнечный день.

Впрочем, намерение Шани до поры до времени оставаться незаметным прожило недолго.

Виной тому была крестьянская повозка, которая через два дня после казни ведьмы появилась у стен монастыря. Шани, который все это время пребывал в состоянии подавленной задумчивости, отправился посмотреть на прибывших.

Поскольку Кривушки были податным поселком монастыря Шаавхази, то крестьяне частенько появлялись в монастыре с головами сыра, мясом, молоком и прочей снедью, от которой у Шани до сих пор болел живот. Организм, привыкший к земной молекулярной еде, изо всех сил сопротивлялся натуральным продуктам, начиная, впрочем, потихоньку адаптироваться. Кушай, что дают, или ложись и умирай. Монастырь не оставался в долгу перед поселком. Помимо церковных таинств, монахи лечили крестьян и обучали их детей чтению и письму, одним словом, все были довольны друг другом.

Приехавшие как раз нуждались в срочной медицинской помощи. Шани мигом оттеснили за спины любопытных монахов, и он урывками видел, как из повозки достают бледного до синевы парня, воет и заламывает руки от горя молодая женщина, должно быть, жена или сестра, а Авиль отдает короткие распоряжения, приказывая нести больного в лекарский зал. Мелькнула изуродованная окровавленная нога, и Шани ойкнул от страха. Один из монахов застонал и отскочил в сторону, готовясь расстаться с утренней трапезой.

– Что, Авиль? – спросил отец Гнасий, который уже спешил на помощь. Как человек с самыми крепкими нервами он всегда ассистировал Авилю. Тот поморщился и безнадежно махнул рукой.

– Ногу не спасти, – коротко ответил он. Женщина на мгновение умолкла, а потом зарыдала еще громче, перемежая мольбы с грязной руганью.

– Не спасти! – прикрикнул на нее Авиль, и женщина тотчас же замолчала, словно лишилась дара речи. – Будем отнимать, там уже ничего не соберешь. Кости целой нет!

Женщина стояла, раскачиваясь, словно сомнамбула, и сплетая пальцы в молитвенном жесте, а потом вдруг рухнула на колени и заголосила:

– Отцы, радетели, ну как же так! Заступника ради помогите, помрет ведь! Рубить будете – помрет. Я вдовой останусь, а дома семеро детей! Как же быть-то, какого святого молить!

Авиль устало вздохнул и махнул собравшимся. Повинуясь его жесту, двое послушников подхватили женщину и оттащили в сторону. Крестьянка продолжала причитать, но уже как-то бездумно, автоматически, словно внутренне успела смириться с потерей мужа, и теперь вела себя так, как требовал заведенный порядок. Муж вряд ли выживет, поэтому она плачет, кусает пальцы и путает молитвы и проклятия. Так положено, и от нее самой ничего не зависит.

Шани и сам не знал, почему решил податься в лекарский зал. Наверно, потому что никогда не видел ампутации. Их класс на лицейских уроках медицины водили в больницы, но там все операции проводили роботы, а хирурги просто стояли за мониторами и отдавали команды в случае редкой необходимости. А тут, должно быть, Авиль возьмет огромную пилу и станет пилить ногу несчастного парня. Шани вспомнил, как читал «Войну и мир», и какой страшной стала для него сцена в перевязочном пункте.