Пол Андерсон - Операция "Хаос" Страница 50

Сам Больян об этом так никогда и не узнал. В «Абсолютной теории пространства» юный венгр сделал первую серьезную попытку построениия неевклидовой геометрии. На самом деле все же он первым доказал, что аксиома о параллельных прямых не является логически необходимой.

К несчастью, его труд был опубликован только в 1933 году, и то в качестве приложения к двухтомной работе его отца. Работа была написана по-латыни и носила чудовищное название. Между тем независимо от Больяна сходные результаты были получены Лобачевским. Труды Больяна остались незамеченными.

Похоже, что его это охладило. Он поселился вместе с отцом, преподававшим в Реформистском училище Марты-Базареди.

Умер в 1860 году. Время его жизни совпало с эпохой нарождавшейся венгерской революции Кошута 1848 года, ее поражением и последовавшей за этим реакцией. Но в обнаруженных нами статьях ничего не говорилось о его участии в революции или хотя бы отношении к ней. Он видел отмену военного положения в 1857 году и рост либерализации. Правда, его страна не достигла полной национальной независимости, оставаясь в рамках двуединой монархии. Независимость была достигнута лишь через семь лет после смерти Больяна.

Хотел бы я знать, не подождала ли его душа этого события, прежде чем унестись в другие Вселенные?

Куда больше сведений нам удалось обнаружить о Лобачевском. Он родился в 1793 году в Нижнем Новгороде. Его мать овдовела, когда ему было семь лет. Они переехали жить в Казань. Семья отчаянно нуждалась, и все же матери удалось дать сыну хорошее образование. В возрасте восьми лет, сдав вступительные экзамены, Николай поступил в гимназию. В четырнадцать был зачислен в местный университет. В восемнадцать получил ученую степень.

В двадцать один был назначен ассистентом профессора, а в двадцать два сам стал профессором.

В его ведении оказались университетский музей и библиотека. Разницы между ними, в общем-то, не было — и там и там царили запустение и беспорядок. Ассигнования были очень малы. Лобачевскому пришлось немало потрудиться, но через несколько лет музеем и библиотекой гордилась вся Россия. Можно добавить, что при царе Александре в его обязанности, по-видимому, входила слежка за студентами. Он ухитрялся обходиться без доносов. И правительство было удовлетворено, и студенты обожали его. В 1826 году он стал главой университета, ректором. Он сам строил свой университет. Строил в буквальном смысле слова. Он так изучил архитектуру, что смог самостоятельно заниматься проектированием зданий. В 1830 году, когда разразилась холера, он принял более усиленные меры по поддержанию санитарии, чем это делалось по Казани в целом, поэтому смертность среди студентов была невелика.

В другой раз, позднее, половина города была уничтожена пожаром. Обсерватория и важнейшие здания университета оказались разрушены. Но Лобачевский смог спасти приборы, инструменты и книги. Двумя годами позже все утраченное было восстановлено.

Уже в 1826 году он начал разрабатывать неевклидову геометрию. Весть о его открытии того, что аксиома о параллельных прямых не является логически необходимой, распространялась по Западной Европе настолько медленно, что менее терпеливый человек уже полез бы на стену, но Лобачевский был слишком занят своими делами. Между тем весть все же распространилась. Когда она дошла до Гаусса, она произвела на него такое впечатление, что он рекомендовал Лобачевского в члены Королевского научного общества в Геттингене. Это произошло в 1842 году. А через четыре года Лобачевский был отстранен от должности ректора. Ему разрешили заниматься преподавательской деятельностью — и не более. Возможно, причину этого нужно видеть в его независимости и злобной подозрительности царского режима ко всему чужестранному.

Убитый горем, он искал утешения в том, что целиком ушел в занятия математикой. Зрение ослабло. Умер сын. Лобачевский работал, мечтал и диктовал свою «Общую геометрию». Эта книга — венец всей его жизни — была закончена незадолго до смерти. Умер он в 1856 году.

Разумеется, он был Святым.

— Нет, Стивен Павлович, не надо преувеличивать мои заслуги. Я уверен, что немало и ошибался, и грешил. Но милость Господня не имеет границ. Я был… это невозможно объяснить. Пусть будет так. Мне было позволено и дальше заниматься своим любимым делом…

На доске появились новые фразы. Янош временами стирал написанное, и мел скрипел снова. Те, кто знал французский (русский и венгр сочли, что этот язык им подходит больше, чем немецкий), постепенно начинали понимать, что происходит. Однако лишь я, деля с Лобачевским общее тело, понимал все в достаточной степени.

И по мере того, как росло мое понимание, я все более ощущал необходимость передать его остальным. А время летело.

Лобачевский отвечал:

— Нужно торопиться, и поскольку я согласен, что час поздний, а опасность ужасна, я буду вынужден использовать современную отрывистую манеру разговора…

Когда был получен ответ на последний вопрос, я подозвал присутствующих к себе. Все они, если не считать Джинни (а она сейчас выглядела весьма эффектно) и сидящего у ее ног Свартальфа, представляли собой довольно жалкое зрелище. Усталые, потные, осунувшиеся. Галстуки либо ослаблены, либо просто сняты. Прически растрепаны. У большинства в руках сигареты. Я сидел на стуле, глядя на них. Возможно, у меня был вид еще более ужасный. То, что сообщил мне влезший в мое тело Святой, было поразительно. Нет, это было просто кошмаром.

— Теперь все ясно, — заявил я. — Мы ошиблись. Бог ничего не приказывал своим Святым и ангелам. По крайней мере, в нашем понимании — не приказывал. Появление Святых объясняется нашей молитвой. Пастор, вы-то понимали все это и раньше. Но сознательно или нет, мы полагали, что являемся более значительными персонами, чем есть на самом деле, особенно по сравнению с силами Зла.

Лобачевский тут же поправил меня:

— Нет, для Него равно важно все. Но должна быть свобода выбора — даже для сил Зла. Более того, существуют соображения, в силу которых… Ну, думаю, тут не совсем подходит этот термин — «политика невмешательства». Не знаю, существует ли подходящая земная аналогия… Грубо говоря, ни Бог, ни Враг не желают своими действиями спровоцировать чрезмерно ранний Армагеддон. В течение вот уже двух тысяч лет они избегают прямого вторжения на… э-э… территории друг друга: Небо и Ад взаимно неприкасаемы, и такая «политика» в обозримом будущем не подлежит пересмотру…

Наша молитва была услышана. Лобачевский — Святой в прямом смысле этого слова. Он не мог сопротивляться нашей мольбе, да это ему и не запрещалось. Но и помогать нам в Аду он тоже не мог. Это запрещено. Он вправе, оставаясь в моем бренном теле, отправиться с нами туда, но лишь как наблюдатель. Только как наблюдатель, ничего более. Он очень сожалеет. Каждый Дух должен идти своим собственным путем, ибо… Неважно. В общем, в наш Континуум и в мое тело он вошел, преследуя иные цели.

Больян — другое дело. Он тоже услышал наш призыв. Ведь молитва была так свободно построена, что вполне могла быть обращена и к нему. Далее, он не приобщен к сонму Святых. Он говорит, что его душа находилась в чистилище. Подозревая, что мы понимаем это место лишь умозрительно, он объяснил, что это место, где душа не может непосредственно воспринимать мудрость Господню, но может самостоятельно добиваться своего совершенствования.

Во всяком случае, хотя пока он не взят на Небо, но он и не проклят. Таким образом, ему не запрещено принять в борьбе активное участие. Похоже, у него появился шанс на выигрыш. Он, понял, о чем мы просили в нашей молитве. Понял все, даже то, что мы не высказали словами. И, как Лобачевский, выбрал для воплощения мое тело. Но Лобачевский не знал о его намерениях.

Будучи святым, он обладал большей мощью и успел воплотиться на какое-то мгновение раньше…

Я остановился, чтобы закурить. Чего мне действительно хотелось, так это осушить галлон крепкого сидра. Глотка моя была словно высушена и забита пылью.

— Очевидно, в случаях, подобных нашему, Дух должен поступать согласно определенным правилам. Не спрашивайте меня почему. Уверен, что, если бы вам стали известны причины, вы бы нашли их достаточно вескими. В частности, полагаю, чтобы предохранить нашу смертную плоть от чрезмерного потрясения и перенапряжений. Одно из правил вполне очевидно. Больян, не обладая силой святости, не смог создать сколь-нибудь пригодное тело для воплощения. Помните, доктор Нобу, вы предполагали это недавно. Вероятно, даже если бы мы приготовили все нужные вещества, он не смог бы воспользоваться ими. Единственная для него возможность открыть себя людям — это войти в чье-то живое тело. Есть еще правило — душа не может перескакивать из одного тела в другое. Она должна оставаться в нем, пока не закончится то, из-за чего она вернулась на Землю. Больяну нужно было молниеносно принять решение. Мое тело было уже занято. Правила приличия не позволяли ему войти в тело э-э… женщины. А если бы он вселился в кого-то, кто не собирался вместе с нами отправиться в Ад, пользы от этого было бы немного. Хотя об этом в молитве и не упоминалось, в ее обертонах он уловил, что в экспедиции должен участвовать третий член мужского пола. И Больян устремился в его тело. Он всегда действовал быстро. И слишком поздно обнаружил, что вселился в тело Свартальфа.