Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 52

— Там, на поле, сейчас решается судьба Москвы. — Граф указал куда-то в сторону идущей битвы. — И от действий твоих конно-артиллеристов, Линг, зависит, победим мы Самозванца или нет. В твоих руках наша победа.

— Я понял вас, ваше высокопревосходительство, — кивнул Линг и, надев треуголку с посеревшим от гари кантом, умчался к позициям конной артиллерии, ускакал.

Вскоре откатились в сторону габионы, с позиций снялась конная артиллерия. Орудийные упряжки покатились по полю, сильно забирая на правый фланг, где их окружили драгуны Арзамасского полка. Таким вот табором они устремились прямиком к орде черни, осаждающей тылы передовых полков и медленно движущиеся колонных пехоты. Установив пушки, расчёты быстро забили их картечью и открыли огонь. Сотни мушкетных пуль вырывались из потемневших от долгого боя жерл, свинцовой метлой пройдясь по забывшимся от водки и крови мужикам. Тулупы с армяками, надетые для защиты, не смотря на жару, не спасали от картечи, бьющей практически в упор. Тем более, что многие в пылу боя посбрасывали их под ноги, да и драться они мешали. Мужики гибли сотнями, однако без страха кинулись на пушки. Чтобы тут же попасть под палаши арзамасских драгун. Бомбардиры же несколько изменили прицел, чтобы не попасть по драгунам, прикрывающим их, и обстреляли ядрами и шрапнелью тылы казаков и пугачёвских гренадер, наседающих на каре передовых полков. Чтобы шрапнелью не покалечить ненароком своих товарищей они применяли снаряды с удлинёнными запалами, что взрывались уже на земле. Они имели существенно меньшую убойную силу, однако если верно взять прицел — а уж это артиллеристы умели — то ни одна пуля не попадёт в своих. Так было и сейчас, хотя стрелять шрапнельными снарядами бомбардиры умели ещё не слишком хорошо.

— Что это творится, бригадир?! — кричал Кутасову Пугачёв, размахивая булавой, будто хотел тут же раскроить ею голову комбригу. — Твоими шрапнелями моих казаков и мужиков крошат!

Он уже отправил всю наличную кавалерию левого фланга, что ещё не была задействована в битве, а именно башкир Юлаева, совместно с татарами, казахами и прочими степными всадниками, что присоединились к его войску, чтобы те подавили конную артиллерию. Однако справиться со злыми драгунами Арзамасского полка легкоконные не могли. Раз за разом налетали они лавой на драгун, завязывалась короткая рукопашная схватка со звоном стали и треском дерева. И каждый раз лава откатывалась назад, а по полю метались кони, потерявшие всадников. Низкорослых степных лошадок среди них было гораздо больше, нежели крупных драгунских. А в тыл отступающим степнякам давали несколько залпов картечью конно-артиллеристы. Мушкетные пули выбивали из сёдел степняков в халатах, убивали под ними коней, но это не останавливало последних в стремлении исполнить приказ, а от таких вот залпов в спину они становились только злее. С яростью кидались они на драгун и конно-артиллеристов с оскаленными зубами, шашками наголо и опущенными к бою пиками с флюгерками и бунчуками конского волоса.

— Вот ведь дьяволы! — надрывался Пугачёв. Он ведь уже считал, что победа у него в кармане, однако теперь кровавое равновесие битвы снова закачалось, смещаясь на сторону панинской армии. Мужиков почти всех перебили, колонны пехоты Мансурова и Голицына подступали к окружённым полкам авангарда. Ударные батальоны схватились с быстро вырвавшимися вперёд, благодаря помощи конной артиллерии, добровольцами. — Громят нас, бригадир! Громят! И резервов уже нет!

— У Панина тоже практически не осталось резервов, — ответил Кутасов. — Он отправил свои обозы в тыл, кто-то же должен их прикрывать. Да и свежих частей у него нет, остались только сильно заморенные дракой. Теперь всё зависит только от нашего упорства и классовой ненависти наших солдат. Кто кого превозможет, тот и останется победителем сегодня.

Колонны корпусов Мансурова и Голицына потеснили бунтовщиков, осаждающих сбившиеся в каре полки авангарда, заставили их вернуться на прежние позиции и, на ходу разворачиваясь в шеренги, атаковали их широким фронтом. Их, чем смогли, поддержали измученные солдаты передовых полков, многие из которых дрались штыками или обломками тесаков — тяжёлые мушкеты поднять им было уже не под силу. Лейб-казаки Мясникова попытались обойти колонну добровольцев, ударить ей в тыл. Однако арьергардные батальоны не дали им сделать этого. Эти солдаты почти не принимали участия в сражении — всё, что они сделали, это прошлись меньше двух вёрст медленным шагов с мушкетом на плече — они были свежи и готовы к бою. Быстро развернувшись фронтом к налетающим казакам, батальоны под громовые команды офицеров и унтеров дали залп и принялись споро перестраиваться в каре для отражения кавалерийской атаки, штыками отгораживая тылы добровольцев от врага. Лейб-казаки налетели на них, выскочив из порохового дыма, словно призраки из сказок и легенд, обрушились сбившихся в крепости-каре добровольцев. Бой был кровавым, но недолгим. Как налетели казаки, также быстро и отхлынули, оставив на земле несколько десятков трупов людей и лошадей. Слишком устали лейб-казаки, не смогли превозмочь добровольцев, но пользу их атака принесла. Оставшиеся мужики и Ударные батальоны разбили-таки авангард добровольцев, рассеяли несколько шеренг в рукопашной схватке, а арьергардные батальоны в это время дрались насмерть с казаками и прийти на помощь не могли. Когда же они отогнали врага и, столь же скоро перестроившись, поспешили на помощь товарищам, пугачёвские гренадеры отступили на позиции, встав одним фронтом с остальными полками.

Панинские солдаты начали штурм редутов, раз за разом наваливаясь на врага, шагая по трупам в мундирах и гимнастёрках, падая на них убитыми и раненным. Вот уже какой-то офицер в дырявой треуголке взбежал на габион редута в центре вражеских позиций, взмахнул обломанной у самого конца шпагой, да так и рухнул навзничь, сражённый вражьей пулей в упор. Штурм продолжался, редуты обливались кровью, но держались. Пушки били в упор картечью, сражая десятки солдат, но не зря Панин — многомудрый генерал-аншеф — берёг для решающего бригады Мансурова и Голицына. Их солдаты уже не первый день сражались с Пугачёвым и ненавидели его солдат в зелёных рубахах и шапочках. И будь на их месте свежие, только что приведённые, полки, нет уверенности, что они бы не отступили в этой ситуации, а продолжали бы атаковать с каким-то даже остервенением. Кидаясь на пули, штыки, картечь. Сражаясь, будучи неоднократно ранены или же валясь с ног от изнеможения. Команды конной артиллерии носились по полю боя, как угорелые, под прикрытием эскадронов арзамасских драгун, осыпая позиции врага ядрами и картечью — шрапнель уже вышла вся. За ними гонялись степные всадники Юлаева, затевая рукопашные схватки. Две команды из шести уже были вырезаны под корень, как и эскадроны драгун, что их прикрывали.

— Лошади на ногах уже не стоят, — говорил поручик Маслин, принявший командование после смерти ротмистра Охлопкова, над вторым эскадроном командиру конно-артиллерийской команды капитан-поручику Лопухову. Они скакали рядом, несясь к новой позиции. — Башкиры, эвон, отступят, коней сменят, а нам, как же быть?

— Как есть, так и будем, — пожал плечами флегматичный конно-артиллерист, покрытый гарью до такой степени, что цвета его мундира угадать было невозможно, хоть он и сбрасывал его каждый раз, как только начиналась стрельба, и временные позиции их превращались в некое подобие Дантова ада на земле. — Что нам ещё остаётся? Воевать до приказа, верно?

— Что верно, то верно, — вынужден был согласиться с ним поручик Маслин.

А на левом фланге панинской армии с упоением вырезали друг друга лёгкие кавалеристы. Казаки и пикинеры, башкиры и гусары сошли в смертельной сече, истребляя друг друга, чтобы прорваться во фланг и тыл врагу, и погибая, чтобы этого не допустить. Схватка их была, казалось бы, бессмысленной, для чего драться, если результата это не приносит, однако и это отсутствие результата было своеобразной победой, хотя бы в том, что одна сторона лишалась возможности сделать то, чего добивается также и противная. Сложно и кроваво, но в этом и состоит логика войны.

— Вот он! — вскричал комиссар Омелин, выпустив из рук бинокль. — Вот он! Решающий момент всей битвы! Момент истины!

— Сила наша противу вражьей, — согласился с ним Пугачёв, также опуская подзорную трубу. — Чья превозмогнёт, за тем поле и останется. Того и победа будет.

— За нами будут и поле и победа, — уверенно заявил Омелин. — Иначе и быть не может. Ведь нас ведёт классовая ненависть ко всем врагам трудящихся и казаков, кем бы те ни были.

— На одной классовой ненависти далеко не уедешь, товарищ комиссар, — скептически заметил Кутасов, которому лихорадочный блеск глаз Омелина совершенно не нравился. Сейчас полковой комиссар более всего напоминал буйнопомешанного.