Антонина Клименкова - Русалки — оборотни Страница 53

— А, вспомнил меня, значит?

— Разве забудешь, — проворчал старичок.

— Так, может, ты еще вспомнишь, почему твоя борода попала под угрозу?

— Нет, не помню, — убежденно и честно сказал дедок.

— Да как же? — вкрадчиво попенял ему на ухо Винченце, — Про разбойника Муху забыл? Как промышлял тот, бесчинствовал в твоем лесу, на путников нападал, странников грабил, убивал?

— Дык когда ж это было-то? Сколько воды утекло! — шмыгнул старичок.

В лицо Винченце смотреть ему было неудобно, не выкрутишься, потому он уставился на Феликса, всем видом бессловесно взыскуя заступничества и справедливости. Поймав растерянный взгляд, Винченце уверенно подмигнул.

— А клады, которые он зарывал в твоей земле, помнишь?

— Ну как-то, что-то… — замялся старичок.

— Все на месте — тебе доверенные сокровища?! Отвечай!! — вдруг гаркнул, потеряв терпение, Винченце.

Со страху и от неожиданности старичок рухнул, распластался по дождливой сырости:

— Все сохранил, валенками клянусь! Вон, у березняка три заветных, там под белым камнем один заговоренный, по ельничкам парочка, да в тине подальше притоплено кой-чего по мелочи…

— А те, что на берегу, они целы?

— Сжалься, батюшка! — завыл дедок. — Не доглядел! Упустил! Детишки давеча один откопали. Но другой нетронутый, в целости и сохранности! Как был, лежит себе укромненько…

— Вот, полюбуйтесь, синьор Феникс, — сказал Винченце, поднявшись и отряхнув руки. — Сведения из первых уст. А всего-то и нужно было проявить чуть-чуть настойчивости.

Старичок сел, подобрав ноги, сложил руки на груди, напыжился, насупился — словом, изо всех сил показал обиду за причиненное оскорбление.

— Какой же я идиот! — продолжил монолог итальянец, воздев руки к небу. Ему было тесно в земляной дыре — он зашагал взад-вперед под струйками воды, льющимися с растопыренных корней ели. — Надо было еще тогда поймать этого мелкого обормота и подпалить его драгоценную бороду! Кому, как не ему, знать, где зарывал этот проклятый Муха свои проклятые сокровища. Но нет, вместо этого я устраивал маскарады с переодеванием, изображал призрака, выл нахолоде до хрипоты! Идиот, глупец, болван!.. — И не найдя подходящих слов, он перешел на итальянский.

— У, ругается, а и то красиво! — с уважением признал старичок. — Ладно, недосуг мне тут с вами прохлаждаться.

И исчез. Без хлопка, без дыма — просто пропал, точно шагнул за невидимую стену и сам за нею стал невидим.

Ливень меж тем вновь сменился мелкой моросью. Небо чуть просветлело.

— Опять сбежал? — опомнился Винченце.

Феликса вдруг озарила догадка:

— Так это были вы сами?.. Это вы и есть тот самый путешественник, о котором вы вчера рассказывали ребятам? Это вы везли ларец новгородскому князю, это вас подстерегли и ограбили на дороге разбойники? Но… — тут мгновенное озарение столкнулось со здравым смыслом, — но как же тогда понимать ваши слова, что путешественника убили, бросили умирать посреди снежного леса, в лютым мороз? А после призрак невинно убиенного юноши пре следовал главу шайки… И тот в конце концов раскаялся, бросил свое ремесло… Так вы рассказывали легенду или все-таки сказку?

Винченце с какой-то печалью во взгляде посмотрел на него, не перебивая, не думая оправдываться.

— Это была не сказка, а быль, — произнес он. — И все произошло именно так, как я и рассказал. Если хотите подтверждений, спросите у любой местной старухи, она споет вам не одну песню про удалого разбойника. И у нескольких вариантов будет подобная концовка. Но без таких подробностей, конечно, какие вы слышали вчера.

— Но как это возможно? Когда же это случилось на самом деле?..

Винченце промолчал.

Вслед за облачками потянулись сизые тучи. Солнце скрылось в тусклой дымке, небо потемнело. Порывами подул холодный ветер.

Сегодня сумерки сгустились гораздо раньше обычного. Отметив это мимоходом, Глаша поспешила к Полине Кондратьевне. Она собиралась предупредить ее о подступающей грозе, помочь закрыть в доме все окна и…

К своему удивлению, хозяйку терема она встретила в саду на окраине — недалеко от дороги, по которой скоро вернутся с полей деревенские. Кстати, они наверняка тоже заметили резкую перемену погоды и уже заторопились домой.

Глаша хотела было окликнуть старшую подругу, но промолчала, увидев, как странно она себя ведет. Поэтому, помедлив, спряталась, забравшись между отцветшей сиренью и крыжовником: решила понаблюдать.

Ямина прошлась по саду, внимательно оглядывая, точно выбирая, яблони, дотягивалась, трогала листки, терла унизанными перстнями пальцами. После, видимо, найдя подходящее местечко, кинула на траву теплую шаль, достала из кармана платья какой-то непонятный красный мячик и большую двузубую вилку, какой пирожки в печке накалывала.

Затаив дыханье, Глафира следила за каждым ее движением. Полина Кондратьевна делала все молча и быстро, торопливо, но точно. Вот она вытащила шпильки из волос, распустила уложенную косу, растрепала, взбила в беспорядке пряди. Вот взялась за подол платья — старого, нелюбимого, как знала Глаша, — с треском разорвала ткань до пояса. Так же обошлась с рукавом, и ворот безжалостно рванула на груди. После взяла алый мячик, осторожно ткнула его вилкой — и брызнувшими тонкими струйками облила себя с ног до головы, особенно старательно вымазав шею, грудь и разорванный край подола. Сдувшийся в шкурку мячик сунула за вырез нательной рубашки на груди.

Оглянувшись по сторонам, Полина Кондратьевна поставила ногу на пенек (это в прошлом году старую сливу, кислую-прекислую, спилили) и подтянула юбку до бедра. Зажав вилку в кулак, с силой воткнула себе в мякоть полной икры — даже не отвернувшись, не зажмурившись, поразилась Глаша. Стиснув зубы, сдержала крик. Выдернув вилку, вытерла окровавленные зубцы об одежду и, размахнувшись, закинула ее далеко — за забор, в заросли крапивы.

Лишь после этого, согнувшись пополам от боли, издала такой душераздирающий вопль, что и без того оглушенная Глаша отпрянула в крыжовник и села на торчащий колючий сук.

Содрогнув еще раз безмятежную тишину сада протяжным истерическим криком, Полина Кондратьевна без сил повалилась на постеленную шаль.

Вскоре прибежали напуганные деревенские.

Не враз опомнившаяся Глаша оказалась перед бездыханно лежащей Яминой одной из первых.

— Ах, батюшки! Что стряслось-то? — заохали над головой, когда она склонилась над подругой. — Вся в кровище! Вот ужас-то!.. Убили? Зарезали?! Держите душегуба! Он где-то тут спрятался!.. Не боись, от нас не убежит. Уж я ему задам!..

— Стойте! — выпрямилась Глаша. — Никто никого не зарезал! Никого ловить не надо! Она жива. Просто без чувств. Ее нужно перенести в дом…

— Пропустите, — сквозь толпу протолкалась Марьяна-ведунья. Нагнувшись над окровавленной Яминой, быстро ее осмотрела, пощупала, принялась расстегивать платье: — Ее нужен воздух, расступитесь!

— Беременная, что ли… — пробормотала она так тихо, что слышала одна Глаша.

Глаша помогла справиться с пуговицами, при этом незаметно вытащила из-под рубашки лоскутки от мячика. Почему-то из всего увиденного он больше остального поразил ее.

Кто-то принес воды, плеснули в лицо, дали попить. Едва придя в себя, на посыпавшиеся со всех сторон вопросы Ямина отвечала слабым голосом, запинаясь:

— Не помню, как тут оказалась… Он набросился из темноты… Схватил… Ах, как больно!.. У него клыки, волчьи…

— Так волк, что ли?

— Нет, — помотала она головой, — человек!.. Он меня… Ох-х, не могу сказать!.. И укусил, клыками своими укусил — в шею и сюда… — и, прижав к шее дрожащее пальцы, подтянула другой рукой юбку, обнажив кровоточащую рану на ноге.

Над поляной пронесся общий вздох-стон.

— Кто?! — заорали мужчины, сжав кулаки.

— Да что ж это за нехристь? — охнули бабы, прикрыв в ужасе ладонями рты.

— Это… — прошептала чуть слышно пострадавшая. Все подались вперед, силясь расслышать. — Это… — повторила она с волнением в голосе, несколько громче. — Это тот иностранец, что гостит в усадьбе барона…

Это услышали все.

И, словно в подтверждение, небеса разразились громом. И молнией. Дважды.

Хлынул ливень, и застывшие в страхе люди увидели, как струи дождя полились сверху, сквозь листву деревьев им на плечи, на головы, окрашивая белые рубахи и светлые платки в красноватый цвет. Алые капли падали, алые разводы растекались по загорелой коже, по темнеющей на глазах материи…

— Это знак! Это проклятье свыше! — истошно закричали в толпе, до того оцепенело молчащей.

— Это наказание за то, что крещеные люди приютили у себя чертово отродье! — поддержал еще один визгливый голос.

— Убить его! На костер! Удавить! Утопить! — наперебой взорвалась криком толпа.