Уильям Дитц - Проклятый Легион Страница 53

Тогда то, что сначала было легким, станет тяжелым, ужасно тяжелым, вплоть до того, что легионеры будут шататься, ронять блоки себе на ноги и падать от жары и изнеможения. Но это будет позже, намного позже, ближе к вечеру, а сейчас только полдень.

Мосби могла не работать, она могла отдавать приказы, пока остальные надрываются, но она не пошла на это. И так как она отказалась от этой привилегии, ее офицерам и сержантам тоже пришлось отказаться, что вызвало немало ворчания.

Итак, генерал Марианна Мосби ухватила гранитный блок, прижала его к груди и зашагала к дальнему концу дробилки. Там она положила его, прошла мимо сотен легионеров назад к все уменьшающемуся кубу и схватила следующий блок. По мере того как день будет убывать, блоки станут скользкими от пота, будут жечь ее покрытые волдырями ладони, станут вдвое, втрое и вчетверо тяжелее, пока не будет казаться, что каждый весит тысячу фунтов. А она будет делать это снова и снова, снова и снова, пока стена гранита не «перейдет» с одного конца дробилки на другой. Мосби провела языком по сухим губам. Это будет долгий, очень долгий день.

Мосби хмурилась, когда император, нет, два императора ласкали ее тело. Это было приятно, но неправильно, ужасно неправильно, а она не могла вспомнить почему. Она чувствовала, что должна что–то сказать, должна что–то сделать, но это что–то ускользало от нее.

Дверь с лязгом открылась, свет ударил ей в глаза, и дубинка толкнула ее в ногу.

— Проснись и пой, генерал, к тебе пришли. Мосби села, почувствовала под ногами холодный

бетон и сощурилась, когда в камере зажегся свет. Снаружи стояла ночь, и от холодного воздуха все ее кожа покрылась пупырышками.

Охранник, этакий здоровяк с двадцатичетырехдюймовой шоковой дубинкой, болтающейся на запястном ремне, остановился в дверном проеме. Солнце изрядно потрудилось над его кожей, и когда он заговорил, его лицо разбилось на бесконечную паутину морщин.

— Не знаю, зачем вы беспокоитесь, док. Ну получили они волдырь–другой. Подумаешь, какое дело. Они изменники, вот кто они такие. Хуже змеиного дерьма.

Чин—Чу согласно кивнул, стараясь держаться подальше от перегара, которым несло от охранника.

— Тут вы правы, Сардж, но правила есть правила, и мы обязаны проверять их раз в месяц.

Торговец поставил свою медицинскую сумку на койку, извлек диагностический сканер и нащупал выключатель. Сканер зажужжал, и на нем загорелся ряд световых индикаторов. Одна из лампочек не имела ничего общего с медициной. Она засветилась янтарным светом, заверяя Чин—Чу, что камера не прослушивается. Немного удивительно, но приятно. Торговец повернулся к охраннику.

— Подождите снаружи, Сардж. Обо мне не беспокойтесь.

Охранник не шевельнулся.

— Она будет раздеваться? Тогда я погляжу. Постоянный док не возражает.

Чин—Чу нахмурился.

— О, неужели? Ну а я возражаю. Так что, пожалуйста, выйдите в коридор.

Охранник хотел возмутиться, но вспомнил, что врачи водят компанию с лейтенантами, капитанами и даже более высоким начальством, и значит, злить их опасно. Кроме того, к следующему разу вернется постоянный док, и все будет по–другому.

— Ладно, поторопитесь, док. У нас мало времени. Мосби едва сдерживала ярость. Ее обсуждают так,

словно ее здесь нет, с ней обращаются как с куском мяса. Никогда еще она не испытывала такого унижения. Дверь с лязгом закрылась, и Мосби подняла глаза на врача. «Медицинская часть Дассер» было вышито на нагрудном кармане его белого халата. Но она уже где–то видела этого человека.

— Спасибо. Чин—Чу улыбнулся.

— Не стоит благодарности. А вы порядком похудели. Вы здоровы? — Голос всколыхнул ее память.

— Серджи! Это вы!

Чин—Чу хихикнул и прижал палец к губам.

— Тсс. Тише… Да, это я… и у нас от силы несколько минут. Слушайте внимательно. Тюрьму атакуют. Я не могу точно сказать, когда… так что будьте все время наготове. Наверное, мы не скоро увидимся. Когда окажетесь на свободе, ведите свои войска во дворец, найдите императора и заприте где–нибудь. Не убивайте — я подчеркиваю, не убивайте — его. У нас нет никакого желания создавать новое правительство на грудах трупов.

— Мы? Новое правительство? Есть и другие?

— Да, но вам незачем знать их имена. Только то, что они существуют и считают, что хадатан надо остановить прежде, чем они доберутся до центра империи.

Дубинка ударила в дверь.

— Пошевеливайтесь, док! Нам надо обойти тысяча двести сорок семь заключенных!

Чин—Чу вздохнул, выключил сканер и положил его обратно в сумку. Мосби поцеловала торговца в щеку.

— Да благословит вас Бог, Серджи… и остальных тоже. Мы будем готовы, обещаю вам, и выполним любые приказы, которые вы дадите.

Чин—Чу кивнул.

— Наподдайте гадам за меня.

Тронный зал был пуст, только император сидел на своем троне. Он сидел тут уже час… или два? Смотрел, как солнечный свет движется по полу, и пытался думать. Трудная задача, когда в голове без умолку болтают копии, спорят обо всем, начиная с хадатанского кризиса и кончая последними направлениями в моде, но он все же попытался.

Однако мысли не приходили — во всяком случае, нужные, — потому что вмешалась память. Он лежал на залитом солнцем полу, толкая игрушечный грузовик, когда кто–то произнес его имя. Два ботинка прошли рядом, коричневые ботинки, блестящие от гуталина, и его охватила радость. Это отец, он знал, — единственное воспоминание, которое осталось у него о той неуловимой личности.

Какой стала бы жизнь, если бы отец был жив? Дал бы он совет, в котором император так отчаянно нуждался? Был бы противовесом этим воюющим друг с другом голосам?

— Ваше величество?

Голос был нерешительный и принадлежал герольду. — Да?

— Адмирал Сколари хочет видеть вас.

Копии зашумели. Они хотели поговорить со Сколари — опасное желание, так как все хотели сказать разное и разных результатов стремились добиться.

Император заставил себя внешне оставаться спокойным. Он потянулся внутрь себя, нашел источник силы и потребовал тишины.

Недовольно ворча, копии отступили в тень. Герольд по–прежнему ждал, невозмутимо глядя куда–то поверх головы императора.

— Спасибо. Пригласи адмирала войти. Сколари ворвалась в зал на волне самоуверенности.

Ее форма была безукоризненно чистой, и длинная накидка развевалась за спиной. Ее план удался на славу, и не было причины думать, что сейчас что–нибудь пойдет не так. Она поклонилась.

— Здравствуйте, ваше величество. Император шевельнулся на троне.

— Здравствуйте, адмирал. У вас счастливый вид. Мне бы пригодились хорошие известия.

Сколари поймала себя на том, что улыбается, и придала лицу более серьезное выражение.

— Мне бы очень хотелось, чтобы у меня были для вас хорошие новости, ваше величество… но увы.

Император позволил себе вздохнуть.

— Что на этот раз?

— Легион откажется сесть на транспортные корабли, которые я послала за ними.

— Откажется? Или отказался? Сколари пожала плечами.

— Мой источник, информированный офицер, сказал «откажутся». Но с тех пор, как была запущена посыльная торпеда, прошло много времени, так что мы должны предполагать, что они отказались.

Копии попытались заговорить, но император заставил их заткнуться. Он разозлился. Разозлился на Мосби за то, что она всегда ставила Легион на первое место, разозлился на Легион за их предательские манеры и разозлился на Сколари за то, что сообщила ему об этом. Только усилием воли он не дал злости выплеснуться наружу.

— И?

— Их необходимо наказать, — страстно заявила Сколари. — Я прошу разрешения атаковать Альгерон.

Император думал то же самое и собирался дать разрешение, когда одна из копий ухитрилась подать голос. Она была в свое время прославленным генералом, и ее слова звучали искренне.

«Легион старается защититься от адмиральских амбиций. Их девиз говорит сам за себя. «Легион — наша родина». Отложи это дело до тех пор, пока не справимся с Хадатой. Поступить иначе — значит проиграть».

Будь этот голос единственным, император, вполне возможно, отказал бы Сколари в ее просьбе. Но еще одна копия, на этот раз политический стратег, высказала другое мнение.

«Легион — высокоуважаемая организация. Стоит слуху об их мятеже распространиться, и империи конец. Их пример заразит колонии и спровоцирует революцию. Мы должны наказать их немедленно — еще до прибытия хадатан и до того, как начнется война».

Поскольку этот аргумент казался точно таким же убедительным, как и первый, а эмоционально более приятственным, император согласился. Он посмотрел Сколари в глаза, спрашивая себя, как долго длились его размышления, и сказал то, что адмирал хотела услышать:

— Я разрешаю вам атаковать Альгерон. Сколари засияла.