Михаил Логинов - Красный терминатор. Дорога как судьба Страница 53

— А неприличная барышня-то убежать-с изволили, так и не разъяснив нам причины своего злоключения.

— Да и так все ясно, — сказал Сосницкий. — Товарищ Назаров, вы что, планируете за каждую московскую блудницу заступаться?

— Нет, товарищ Сосницкий, не за каждую. Просто захотелось мне проверить, каковы вы в деле.

— Довольны?

— Как любил говорить мой фронтовой товарищ капитан Терентьев, можно одобрить.

— Тогда пошли. Впрочем, минутку. Это что, я себе, что ли, локоть ушиб без всякого результата?

Сосницкий нагнулся к парнишке, который распластался на грязной мостовой, всем своим видом демонстрируя грозным врагам, что он не собирается подняться до самого утра. Однако когда каблук Сосницкого нежно опустился на его правую ладонь, «гимназист» усомнился в том, что его неприятности закончились.

— Слушай, дикий поросенок, ты чего после наступления комендантского часа девок гоняешь?

Казалось, парню понравилось такое определение, и он взвизгнул в ответ:

— Не виноват я, товарищи! Они меня сами во все втянули. Спиртом насильно поили, старушку-маму обещали зарезать, если с ними ходить не буду.

Юноша хотел добавить еще что-то, но следующее предложение слилось в нечленораздельный визг, так как Сосницкий чуть-чуть перенес центр тяжести на правую ногу.

— Ты будешь завтра сестре милосердия рассказывать, как они твою маму насильно спиртом поили. А мне объясни свое глупое поведение.

— Эта стерва, ну девчонка эта, из салона мадам Розенфельд. Она не захотела на Ахмедку работать. На того самого, что рядом лежит. Он приказал помочь ее догнать и проучить. Чтобы другие девчонки вокруг «Буяна» не ломали ему коммерцию…

— Довольно, — сказал Сосницкий. — Пойдемте, товарищ Назаров. Как вы полагаете, пнуть его напоследок?

— Лишнее, — ответил Федор.

Когда они отдалились от места битвы, Сосницкий сказал:

— Этой зимой в Москве закрылось несколько борделей. Хозяева, которые не ужились с новой властью, подались кто в провинцию, кто подальше. А контингент — остался. Много девок пошло под «котов», но им, конечно, после прежней галантной жизни работать на таких хозяев противно. Поэтому кое-кто до сих пор пытаются сами собой выжить. Их сперва вежливо предупреждают, потом ребята, которые берут навар с местных котов, такую девчонку ловят. Забавляется вся шайка, а последний должен ее прирезать.

— Я, товарищи, никак не изволил ожидать, что в Москве такие варварские нравы смогут воцариться, — сказал Марсель Прохорович.

— Кстати, товарищ Сосницкий, — спросил Назаров, — не доводилось ли, случаем, вам задерживаться в японском плену?

— Не довелось даже воевать.

— Это я потому так говорю, что с упомянутым капитаном Терентьевым произошло именно такое приключение. Взяли его при капитуляции Порт-Артура, тогда еще поручиком, а он, будучи в городе Киото, не расписывал с утра до вечера пульки, как прочие офицеры, а интересовался, как японцы живут. Так заинтересовался, что задержался в Японии на полгода после войны. Свел дружбу с местными мудрецами, которые знают джиу-джитсу — сейчас она в моде — и еще какие-то полезные штуки. Когда я на Германской войне встретился с Терентьевым и по разным причинам — рассказывать о них долго — наше знакомство укрепилось, он мне некоторые штуки показал. Вот они мне и вспомнились, когда я на твою работу глядел.

«А еще вспомнились гонконговские боевики», — мог бы добавить Федор.

— Джиу-джитсой я занимался, — признался Сосницкий. — Еще занимался французской борьбой. Я сам преподаватель гимнастики. Конечно, в гимназии, где я работал, ученикам давал Сокольскую систему[5]. Но после уроков кое-кто из ребят оставался, и мы практиковали разные новшества… Ладно, поговорить об этом еще успеем. Вот порожний извозчик.

Извозчик действительно остановился, привлеченный тремя прохожими, интенсивно махавшими руками. Через минуту пролетка уже неслась в сторону Малой Дмитровки.

— Товарищи, а почему вы столь уверенно полагаете, что нам сюда? — спросил Марсель Прохорович.

Ни Назаров, ни Сосницкий не ответили ему. Они подошли к особняку и уже за двадцать шагов прекрасно слышали, что происходит в его стенах.

Могло показаться, будто в здании одновременно состязаются десять хоров. Назаров улавливал отдельные мотивы, от «Варшавянки» до куплетов про красоток в кабаре. Видимо, хормейстеры время от времени ссорились друг с другом: доносились звуки выстрелов. На минуту всех певцов сразу перекрыл мощный голос: «Товарищи, настал час». Назаров так и не узнал, о каком часе велась речь — оратора заглушила длинная пулеметная очередь.

Возле приоткрытой двери, в полоске тусклого света, падавшего из окна, Назаров заметил блестящую груду отстрелянных гильз. Широкая мраморная лестница освещалась значительно хуже. Тусклая электрическая лампочка горела лишь при входе. На лестнице, в полутьме, сидел парень с огромной, почти поповской гривой. В одной руке он держал бутылку, в другой — пистолет.

— Вы… ик… Сто — ик — ять! К-к… Кто?! Переп… пре… стр-р-р… Я есть… ик… пу… пу… — длинноволосый принялся размахивать пистолетом, как волшебной палочкой, и, похоже, был настроен не пустить посторонних в охраняемый им особняк. А хуже всего — он хотел говорить, спорить, расспрашивать и допытываться. Что могло и затянуться.

Товарищ Сосницкий сделал шаг вперед, с ловкостью фокусника-покусника вырвал пистолетик из руки длинноволосого и сложенными щепкой пальцами двинул обезоруженного в шею. Тот клюнул носом и затих.

— Алкоголик, — с укоризной покачал головой Сосницкий и, выцарапав у обезвреженного из ладони бутылку и понюхав содержимое, влил его в рот своей жертвы.

— Для надежности, — пояснил он.

Раков испуганно завертел головой, а Назаров лишь пожал плечами, мол, может, оно и правильно, не знаю, вам, москвичам, виднее.

Путь наверх по широкой, пустой и полутемной лестнице был свободен, чем троица незваных гостей и воспользовалась.

Мрамор ступенек устилал такой разнообразный мусор, что казалось, будто его свозили сюда со всей Москвы. Под ногами поднимающихся хрустело, шуршало, трещало и хлюпало. Сверху доносились визги, крики, пальба и топот.

Лестница уперлась в стену, от которой, словно оттолкнувшись, уходила выше, раздваиваясь. Но что левый, что правый ее рукав выводили на широкую площадку, на которой наблюдалась группа товарищей. Странных товарищей… Впрочем, может, и обычных для этого места. И обойти их не было никакой возможности.

Безмятежное восхождение по лестнице нарушила девица в зеленой, как болотная плесень, шляпке. Она прыгнула сверху, с площадки, и, пролетев над тремя ступенями, повисла на шее у Дмитрия Сосницкого. И если бы не его мощное телосложение, считать бы ему спиной ступеньки.

— Возьми меня, мон шер! Возьми меня прямо здесь! — заверещала зеленошляпая, обвив могучую шею бывшего учителя гимнастики. Сосницкий встал как вкопанный, в растерянности развел руки в стороны.

— Назад, профура! — донесся сверху мужской хрип, следом за которым бухнул пистолетный выстрел, и пуля прожужжала над головой Сосницкого.

Рука товарища Назарова уже сжимала маузер, товарищ Раков озирался, просматривая пути отхода. «В беспокойное место мы зашли», — подумал Федор. А Сосницкий, отчаянно ругаясь, отдирал от себя назойливую дамочку.

Троих из великолепной семерки, обосновавшейся на площадке, на какое-то время перестала волновать революционная действительность, их несло по водочным или кокаиновым волнам к архипелагу Забвения, в то время как тела все-таки оставались лежать живописными кулями на лестничной площадке. Другое дело оставшиеся четверо. Недопившие-недобравшие, они могли еще двигаться и стрелять, и было видно, из чего они могли стрелять. Даже от второй дамочки в боа из перьев, курящей папиросу на длинном мундштуке, допустимо было ожидать вредных выходок. Но более прочих Назарова заботил тип, что уже разок бабахнул из револьвера: почти трезвый с виду, в матросском клеше и грязном тельнике, опоясанный пулеметными лентами, он грозным утесом нависал с последней ступеньки над лестничным подъемом и дырявил новоприбывших взглядом, каким, верно, смотрит на мир пулеметное дуло.

— Назад, профура! — повторил приказ «матросик» и опять шарахнул из револьвера. На сей раз пуля угодила в ступеньку перед туфелькой непослушной дамочки. Револьверное убеждение подействовало.

— Дурачок! — надув губки, обиженно пискнула зеленошляпая, села на ступеньки и заплакала.

— Кто такие? Куда претесь? — пулеметные глаза не предвещали ничего хорошего, похоже, гости особняка очень не нравились суровому матросику.

— Нас позвали, — сказал Назаров, потому что требовалось что-то сказать. Одновременно Федор вроде бы невзначай поднялся еще на одну ступеньку.