Между Явью и Навью - Мазин Александр Владимирович Страница 56

– Все сделаю, как должно.

Что было дальше, Зорка запомнила плохо. Собирались в спешке. Кто выводил из стойла коней, кто тащил оставшуюся с обеда снедь, кто вязал к седлам тюки. Жрец в стороне что-то втолковывал Жихану, тот хмурился и кивал. Монах, придерживая травницу под локоток, торопливо перечислял свойства амулета:

– …а коли задрожит, затрясется, знай – впереди опасность. Но не от волшбы, а от злых людей, али от зверя, али мост над рекой подмыло, и он вот-вот упадет…

Зорка старалась слушать, но то и дело теряла мысль. Она родилась и выросла в Изборске, никуда не отлучалась дальше окрестных деревень. А теперь… Заглянуть домой, попрощаться с родными стенами и собрать кой-какую одежу ей не дали. Сказали, там будут ждать. Хорошо, что самые ценные травы лежали в наплечной суме, даже с огромным трудом добытый Нечуй-ветер, управлявший погодой на реке. Плохо, что в избе под половицей остался тайник, а в нем – все накопленное за годы серебро. Теперь ее дом разграбят, а после – сожгут.

Голова шла кругом. Зорка и сама не сообразила, как оказалась в седле. К тому времени опустились сумерки, окрасив двор и людей в одинаковый серо-синий цвет. Гридень хлопнул по крупу коня, под копытами зачавкала слякоть. Неохотно распахнулись ворота детинца. Промелькнули знакомые улицы, дозорная башня, городской вал… Зорка оглянулась, будто не веря, что Изборск и вправду остался позади. Но вот за деревьями скрылся последний огонек. Закончилась ее прежняя жизнь.

Новая жизнь состояла из долгих утомительных переходов и холодных ночевок в лесу. Зорка впервые так много скакала верхом. С непривычки болели поясница и зад. Но ничего, пообвыклась, и на двенадцатый день даже сумела забраться на коня без оханья и стонов.

Поздним вечером травница и четверо воев остановились на вершине холма, разглядывая раскинувшуюся вдоль озера деревню. Усталые лошади перебирали ногами и нетерпеливо фыркали на седоков.

– Силино, не иначе, – определил Третьяк. Он лучше всех знал здешние места, а потому ехал в голове. – Отсюда и до Смоленска самая глушь. Разве что на заимку наткнемся, если повезет.

Подул ветер, принеся с собой запах жилья. Соломенно-рыжий Искрен покрутил конопатым носом.

– Баньку кто-то затопил, на березовых дровишках.

– Я больше липу уважаю, – заметил Третьяк. – Не коптит и дух радостный. А ты, Карась?

– А мне все едино, лишь бы пар был хороший. И девка опосля. Да, батька?

Вместо ответа Жихан склонился к травнице, вытянувшей из-под рубахи амулет.

– Что скажешь, Лавка?

Травница поморщилась. За дюжину переходов прозвище приклеилось намертво. Придумал его языкатый Искрен, пронюхавший о событиях в тереме князя. Даже могучий сотник, поставленный вести малый отряд, обращался к ней исключительно Лавка или, в редких случаях, Лавка Остромысловна.

– Про девку? Да на кой она мне. Пусть Карась забирает.

Сотник усмехнулся. На подбородке натянулась обожженная кожа, заметней проступили полоски рубцов. Кому-то его улыбка могла показаться жуткой, но только не Зорке.

– Амулет холодный. Значит, нежить неподалеку. – Она погладила пальцем сокола Рюрика, искусно отчеканенного на серебре.

– В самой деревне вроде спокойно. – Карась сощурил вытянутые к вискам глаза. Он родился полукровкой: отец – кривич, мать из печенегов. Степная кровь во многом брала верх: Карась мог сутками не вылезать из седла и был способен за двести саженей заприметить мышь, неосмотрительно вылезшую из норы.

С вершины холма Силино и вправду выглядело мирно. Вороны не кружили, над крышами поднимался серо-коричневый дым из печей. Запоздало прокукарекал петух.

– Мы-то до Смоленска дотянем, чай, не впервой. – Жихан принялся размышлять вслух. – Но у коней заканчивается овес. А держать их семь поприщ на траве… Да и сколько той травы…

Сотник перевел взгляд на зеленое пятнышко, затерявшееся среди зарослей сухостоя. Снег недавно сошел, но молодые побеги только начали пробиваться к свету и набирать сок.

– Надо заехать и осмотреться. Если все спокойно, останемся до утра.

Искрен, приободрившись, наподдал пятками и с гиканьем сорвался с места. В распахнутые ворота влетел с криком:

– Эй, люди добрые, встречайте гостей! Кто нас покормит, в баньке попарит и спать уложит, того отблагодарим!

Но люди добрые не спешили принимать чужаков. Улыбка Искрена потускнела. Деревенские молча стягивались на утоптанную площадь, выстраиваясь полукольцом. В глаза бросалось одинаковое равнодушие лиц и то, что среди собравшихся почти не было мужчин, одни бабы, дети да старики. Смурная девка в рубахе с понёвой и вовсе раскачивалась из стороны в сторону, выглядывая куда-то поверх частокола.

– Что это с ними? – удивился Третьяк.

– Не знаю, – заметно насторожился Жихан. – Держите ухо востро. Чуть что, уводите Лавку.

В остальном Силино ничем не отличалось от других деревень – те же вросшие в землю избы, почерневшие от непогоды, кривые заборы да лопухи. Разве что к запаху навоза примешивалась еле заметная вонь, будто неподалеку догнивала убоина.

Жихан спешился и вышел вперед.

– Кто из вас старший? С кем говорить буду?

– Со мной, – отозвался одетый чище других старик, с куцей бородой и легким до прозрачности венчиком седых волос. – Еремеем Ловчилиным кличут. Зачем явились?

Говорил он тихо и медленно, будто к чему-то прислушиваясь.

– А я – Жихан сын Домантьевич, сотник великого князя киевского Мстислава Владимировича. У нас есть знак об особой княжьей милости и праве на постой. Серебро тоже имеется, не с пустыми руками идем.

– Оставайтесь, коли надобно. – Староста ответил безо всякого интереса. Что было странно. Обычно весной, в самое голодное время, смерды цеплялись за любую возможность подзаработать.

– Прежде мне надо знать: что здесь произошло?

По лицу Еремея Ловчилина скользнула гримаса боли. Но голос остался таким же тихим и равнодушным.

– Упыри напали. Половину наших подрали, еле отбились.

– Раненые есть? – Зорка не удержалась, влезла в разговор.

– Кого ранили, так те померли давно.

– Отбились, говоришь? – недоверчиво переспросил Жихан. Кинул быстрый взгляд на травницу – та покачала головой. Амулет по-прежнему холодил кожу. – Не ври мне, отец.

– Коли не веришь, пойдем – покажу.

Староста повернулся и побрел вглубь деревни, Жихан с Зоркой последовали за ним. Сзади и чуть по бокам ступали Искрен с Карасем, бесшумные и напряженные, словно вышедшие на охоту парсы. Безмолвная толпа не сдвинулась с места, как и Третьяк, по негласному приказу оставшийся сторожить коней.

В деревянном хлеву, где по виду и запаху совсем недавно держали свиней, стояла железная клетка. Высотой Зорке по плечо, а рослому Жихану, стало быть, до груди. С толстыми, крепко собранными прутьями и навесным замком.

– Мать честная! Умом они тронулись, что ли… – Искрен почесал золотистый затылок.

Карась скривился и выругался на гортанном печенежском языке.

В клетке сидел упырь. На корточках, отвернувшись к стене. Одежа на нем почти истлела. Отдельные клочки держались лишь потому, что прилипли к склизкой, покрытой трупными пятнами коже. Пряди грязно-белых волос свисали до земли, на руках набухли забитые неживой кровью вены. Широкая спина бугрилась от мускулов, наросших после смерти – кожа местами не выдержала и лопнула, обнажив гнилое мясо и острые позвонки. Только сейчас Зорка догадалась, что отвратительный запах, унюханный у ворот, исходил именно от него.

– И зачем?.. – Жихан посмотрел на старосту.

Тот ответил, равнодушно глядя на клеть:

– Пускай помучается. Моя жена долго мучалась.

Выпущенный поверх рубахи амулет обжег холодом через ткань. Зорка стиснула зубы, едва не зашипев. Упырь обернулся. Похоже, при жизни он был не из простых – слишком породистыми выглядели черты лица. В глазницах и под скулами залегла темнота, зрачки стали желтыми и светились, как у кота. Вокруг рта засохла кровяная короста. Зорка почувствовала на себе внимательный взгляд, будто за шиворот пустили ледяную струю. Б-р-р…