Ярослав Коваль - Боец Демона-Императора Страница 56

Щель меж двух скал не была предназначена для того, чтоб выскакивать из нее, как пробка из бутылки. По ней надо было лезть, сквозь нее надо было проталкиваться. Там, в узком пространстве, куда — я надеялся — тварь не полезет, но она все-таки полезла, гонимая какими-то страшными нутряными инстинктами, мы схватились уже вполне банально: к горлу друг друга. Когти одной из его лап-рук впились мне в плечо, одна из ложных лап терзала грудь, пытаясь, как казалось, добраться до ребер и дальше, вторая вцепилась в бок. Мое тело рвали в клочья, но меня это уже мало волновало.

Если что-то вообще волновало, то другое.

Я чувствовал там, под тонкой в области шеи чешуей бьющуюся по-человечески жилку, и это биение сводило с ума. Схватившись, как мог, я рвал «когтями» и ногтями эту плоть, приходя в бешенство от того, что желаемое так близко — и недостижимо. Прижатый его телом, я рефлекторно извивался всем телом, и он… оно тоже… И так, обтирая плечами, спинами и ногами камень, его выступы и рвущие одежду края, мы вывалились из прохода, занятые друг другом, покатились по камням, по траве, сжухшей в лучах разошедшегося солнца.

В какой-то момент мне под локоть попал камень, на изумленье больно уязвивший локоть, и рывком запредельного животного отчаяния я развернул тварь мордой в ту сторону. Наверное, я просто не думал о том, что имею дело совсем не с человеком, что демоны, черт побери, убиваются как-то иначе. Но какая разница? Сейчас это не имело ни малейшего значения — мы грызлись, словно два зверя. Так, как умели…

Ухватив существо, как смог, я ткнул его в камень тем, что с натяжкой можно было назвать мордой, и снова, снова: второй, третий, четвертый раз… Бил его столько, сколько мог, кромсал «когтем», и то лишь потому, что оружие это было пристегнуто к руке и никуда не могло деться.

А потом не с первого раза перекатился на бок, так и оставшись наполовину прижатым тушей, и скукожился, стискивая раны на животе и у горла.

И перестал что-либо ощущать.

Глава 10

Взгляд из-под ресниц

Я пришел в себя с таким трудом, что сразу понял — пропадал туда надолго и глубоко. Ощущение было омерзительное, и на редкость. Солнце палило веки, губы сводило от суши. Теперь, когда сознание снова присутствовало в теле, в себя приходить не хотелось категорически. Если и был в теле участок, который не болел, то я все равно его не ощущал, как и все остальные, страдающие, тоже. Шевельнулся и понял — это максимум, на что я способен.

Потом появилось ощущение чьего-то присутствия. Время тянулось медленно, я отсчитывал его по шуршанию травок, по чириканью каких-то птиц в отдалении. Какое-то время списывал это ощущение на присутствие рядом трупа моего «обидчика». Но через сколько-то минут (фиг его знает, сколько) понял — не катит. Хочешь, не хочешь, но глаза надо открывать, потому что спокойно умереть мне тут не дадут.

Повернул голову от солнца (а это было затруднительно, если учесть, что, судя по всему, оно стояло в зените), не с первой попытки разлепил-таки веки.

Надо мной склонилось чье-то лицо. Я не сразу понял, что это — девушка, но в первый же миг осознал: угрозы это существо не несет. Наоборот — на меня она смотрела с участием и искренней тревогой.

— Пить, — едва шевеля губами, выдавил я.

Едва ли мою просьбу можно было расслышать, но, разогнувшись, она снова наклонилась ко мне с фляжкой из сухой тыквы. Не сразу удалось разлепить губы, не сразу они ощутили вкус, однако, когда струйка влаги все-таки зазмеилась по горлу и проникла в глубь тела, я вдруг очнулся по-настоящему — осознал, насколько восхитительна может быть простая вода, как больно вздыхать, как солнце жарит и как болит все тело.

Застонал, шевельнувшись — и тут понял, что девушка не просто так торчит возле меня, — она перевязывает мне рану на боку. Перевязывает сильно и не очень умело, но решительно. От этого становилось только больнее, однако благодарность, которую я испытал к ней, была намного больше, чем страдание.

— У меня… там… — Попытался шевельнуть рукой в направлении сумки, которая неизвестно где валялась, но должна была валяться где-то поблизости, это точно, в противном случае все намного хуже, чем я думал.

Удивительное дело — она и теперь поняла меня без особых проблем. Повозившись и даже заглянув под тушку демона (хоть и с опаской, но все-таки), отыскала. Распотрошила. Потом боль, глодавшая бок, стала стихать — нетрудно догадаться, что это мазь. Кстати, правильно выбранная мазь. Я приоткрыл глаз — она занялась следующей раной, неумело, но уверенно манипулируя полосой кровоостанавливающей ткани. Потом вытащила крохотный нож и разрезала на мне штаны — как оказалось, ногу тоже зацепило — чуть повыше колена.

Закончив с перевязкой, задумчиво потянулась к сумке, отогнула краешек холстины.

— У тебя с собой живинка? Думаю, это надо использовать. Позволь, я перевяжу еще и здесь. — Она потянулась к моей шее. — Артерия не задета, но лучше все-таки…

— Да. Пожалуйста…

Несколько минут она сосредоточенно пыхтела, управляясь с повязкой. Потом сунула мне под руку закупоренную тыковку.

— Мне надо уйти. Я вернусь чуть попозже, принесу еще воды и еды.

— М-м-м… А ты не могла бы… оттащить меня в тень?

— Боюсь, мне это не под силу. Мне тебя не поднять… Демона-то с трудом отвалила.

— Ладно, давай попробуем меня откатить.

— У тебя могут открыться раны!

Она странно выговаривала слова — немного непривычно на мой уже устоявшийся слух. Что ж, существование областных диалектов — дело обычное. Я попытался сфокусировать на ней взгляд, но стоило шевельнуться, как сознание затопила дурнота. Даже не боль, но какое-то отчетливое желание как можно скорее отключиться. Когда сознание снова прояснилось, ее не было рядом, и я уже не очень отчетливо помнил ее лицо.

Солнце скользило по небосводу с неторопливостью царицы. Сейчас я его ненавидел — меня тревожила любая чепуха, а что уж говорить о зло жгущем, словно сошедшем с ума светиле. Но всему приходит конец, и зною — тоже, к тому моменту, когда сушеная тыковка опустела, и губы снова словно каменной крошкой обметало. Все это время я то терял, то снова приходил в сознание, но это отнюдь не облегчало ожидание, не позволяло хоть чуть-чуть сократить время. Наоборот — казалось, оно растягивается.

Девушка пришла, когда небо уже подернулось багрянцем с проблесками оранжевого и радовало надеждой на облегчение дневного зноя. Ночью, конечно, не будет прохладно, но хоть менее жарко — уже счастье. Я не сразу заметил ее, идущую ко мне, придерживая на голове что-то округлое, формой похожее на большую тыкву, но заметив, залюбовался.

Большинство местных женщин, если не считать танцовщиц, отличались изрядной полнотой. К некоторому своему удивлению я обнаружил, что местные стандарты красоты сильно отличались от тех, к которым я привык. Здесь ценилась женская полнота, и такое впечатление, будто девушек в Империи старались откармливать, чтоб круглились румяные щечки, чтоб наливались бока и грудь. Я не мог знать этого наверняка и готов был с удовольствием любоваться здешними красотками, пребывавшими в теле, но еще не расплывшимися студнем. Тоненьких, как былиночки, девушек не в нарядах танцовщиц я здесь видел редко.

Эта выглядела не просто тоненькой, а угловатой, что не скрадывало даже мешковатое платье из серого грубого полотна, опоясанного зеленым тонким поясом, который был обернут под грудью и вокруг талии даже не два, а несколько раз. Голова ее была закутана тонким шарфом, из-под которого выбивались темные вьющиеся пряди, личико осунулось от усталости. Она шла плавно, должно быть, чтоб не шелохнуть лишний раз тыкву на голове.

Я смотрел на нее и ощущал себя так, словно вдруг заглянул в пространство совсем иной жизни, совсем иных традиций. Пусть меня давно швыряло по просторам чужого мира, но здесь я обитал как бы в пузыре собственных представлений, собственных привычек, лишь отчасти соприкасаясь с чужими представлениями и привычками. А сейчас, глядя на незнакомку, выросшую в обществе, где девушки до сих пор выходили замуж «по старинке», по воле родителей, и хранили исконные обычаи в кругу семей, я едва мог перехватить дыхание, очарованный тайной.

Это было дразнящее, великолепное ощущение — смотреть на ту, что, возможно, уже предназначена другому, мечтает любить его и даже не представляет, что можно жить как-то иначе, что можно сделать выбор в пользу другого мужчины. Для нее муж — столп и фундамент ее жизни, неоспоримый Глава семьи, от чего наши женщины давно уже отошли, и во многом не по своей воле. Для нее верность — неоспорима и незыблема, даже говорить тут не о чем. Я вдруг позавидовал тому, кому достанется или уже досталась эта девушка, не на шутку позавидовал. Да, может быть, она не так уж и красива, но какое в конце концов значение имеет красота по сравнению с девичьим очарованием, стократно увеличиваемым самой настоящей тайной?