Борис Сапожников - Звезда и шпага Страница 58

— Ладно, Кондрашов, — предельно панибратским тоном сказал Кутасов. — Спасибо, что сам приехал. Я это ценю. Ты мне вот что объясни, Кондрашов, где прорыв? Где хотя бы унитарный патрон, вместо этих фантиков?

— Да поймите же, товарищ комбриг, — несколько растерял свой сугубо уставной тон Кондрашов, — это просто невозможно. Какой прорыв может быть во второй половине восемнадцатого века. Унитарный патрон — это же конец девятнадцатого, вы представляете себе разницу в развитии промышленности. Мы разве что пневматические ружья, вроде Жирандони осваиваем, да и этих-то только экспериментальные образцы, несколько десятков испытываем. А пулемёты с картечницами, про которые вы мне, товарищ комбриг, всё время пишете, это, уж простите великодушно, просто фантастика, а я не инженер Гарин, я — военинженер Кондрашов.

— Да уж, большой гиперболоид нам бы не помешал, — усмехнулся Кутасов. — Но я ждал от тебя прорыва, — повторил он, — у тебя же и чертежи оборудования, и всё прочее…

— А где мощности взять? — спросил у него Кондрашов. — Вы на здешнем заводе, на Урале, хоть раз были, товарищ комбриг? Российской промышленности нет и ста лет, по всем меркам это даже не ребёнок, а младенец. У нас станки стоят ещё с клеймами Демидова-первого, на таких даже нарезные штуцера делать сложно, а уж всё остальное… — Он махнул рукой, показывая, что это о самом остальном и говорить нечего. — Одно могу обещать, пневматика скоро поступит на вооружение. Ещё работаем над казнозарядными штуцерами для пластунов.

— Уже что-то, — кивнул Кутасов. — Меньше, чем надо, но всё же больше чем ничего. Когда будут первые поставки пневматики и штуцеров казнозарядных в войска?

— К ноябрю, товарищ комбриг, — ответил Кондрашов. — Вот только конвои надо будет запускать мощные и большие, никак не меньше полка охранения.

— Прямо-таки и полка, — не поверил Кутасов. — Для чего столько человек гонять?

— Именно полка, — настаивал Кондрашов, — и лучше всего из пластунов и пару эскадронов кавалерии. Никак не меньше. Как вы думаете, товарищ комбриг, сколько со мной было человек?

— Взвод ведь прибыл сюда, неполный, — припомнил Кутасов.

— Прибыл взвод, — согласился Кондрашов, — а выехал я с эскадроном драгун. Полного состава. Сто двадцать человек в дороге сгинули, товарищ комбриг.

— Это кто же вас так? — изумился, иного слова не подберёшь, Кутасов. — Добровольцы? Каратели? Семёновцы?

Последние не имели никакого отношения Лейб-гвардии Семёновскому полку. Это были бандиты атамана Семёнова, бывшего казака, полковника и атамана. Когда начались аресты старшин на местах, он быстро понял, откуда ветер дует и, собрав своих казаков, подался в бега. К нему стало стекаться всякого рода отребье, не желавшее воевать ни за царя, ни за царицу, ни за Москву, ни за Петербург. Они вооружались, а уж с оружием никаких проблем не было, и выходили на большую дорогу. Грабили, насиловали, убивали. Кроме Семёнова было ещё великое множество подобного рода атаманов и атаманчиков, третьим тяжким ярмом висевших на шее несчастного крестьянства. Они налетали на деревни, выбирая моменты, когда там не было ни карателей, ни пугачёвцев, и забирали у них последнее, а часто сжигали то, что не дожгли те или другие. Всех их скопом называли одним словом — семёновцы.

— И те, и другие, и третьи отметились, — мрачно усмехнулся Кондрашов. — От добровольцев едва отбились, в полусотне километров от Москвы, там, в общем-то, большую часть драгун своих и потерял. Жестокая была драка. Так это при том, что мы быстрым маршем шли, на рысях и коней меняли часто, на каждой станции меняли. А с обозом большим так не получится, он уж очень лакомый кусок для семёновцев и карателей, тем более, если кто прознает, что он везёт оружие.

— Голов позаботится, чтобы этого не произошло, — кивнул самому себе Кутасов. — Так что, как только соберёшь обоз с оружием, пиши сюда, а я вам Голова пришлю.

— Не нужно, товарищ комбриг, — покачал головой Кондрашов, — у нас своих особистов головастых хватает. Мы придумаем, как доставить обоз в Москву, вот только мне ваша, товарищ комбриг, санкция нужна на выделение в сопровождение его двух полков и четырёх эскадронов драгун.

— Зачем тебе столько? — удивился Кутасов. — Не многовато ли для одного обоза? Ты сначала об одном полке говорил.

— А я, вообще, такой человек, товарищ комбриг, — уже веселее усмехнулся Кондрашов, — что мне, сколько не дай — всё мало будет. И вообще, чем больше табор двинется к Первопрестольной, тем меньше соблазнов для разного отребья, что по лесам шатается.

— Будет тебе санкция на твои полки и эскадроны, — согласился Кутасов. — Но ты мне вот ещё что скажи, мы промышленность двигаем?

— Потихоньку, товарищ комбриг, — сказал Кондрашов, — но быстрей не выходит. Она же здесь в зачаточном состоянии, и мастеровых людей, главное, мало, слишком мало. Рабочих хватает, а вот толковых мастеровых — нет. Я же разорваться не могу, хотя и ношусь, как угорелый, впервые отоспался по-человечески, не поверите, товарищ комбриг, по дороге сюда. Рабочие детали клепают, а чертежи разобрать может едва не один-два на сотню. Вот потому я слежу за сборкой едва не каждого станка на заводах по всему Уралу. Такими темпами мы будем поднимать промышленность ещё полсотни лет, но после этого, может быть, сумеем вывести её на европейский уровень, через — сто, обойдём Европу по всем показателям. Но не раньше, и то при условии, что сумеем сейчас подготовить толковый рабочий класс, который не только будет эксплуатировать нынешние станки, но и двигать промышленность дальше, руководствуясь нашими чертежами.

— Ну, ты и хватил, товарищ военный инженер, — покачал головой Кутасов, — сто лет. Да нас же давно на этом свете не будет к тому-то времени.

— А как вы хотели, товарищ комбриг, — сказал на это Кондрашов, — иначе не выйдет. Промышленность ударными темпами двигать не получится. Тут же дело не только в станках, но в людях, как я уже сказал, в людях. Инженеры-то сейчас, в восемнадцатом веке, кто? Дворяне. А они на нас работать не станут, сейчас не семнадцатый, идеалистов, приветствующих революцию, среди дворян нет. Да если бы и были, их, всё равно, вешают на воротах повсюду. И народного просвещения нет — большая часть населения неграмотны. Надо бы открыть школы для детишек и техникумы — для толковых рабочих. Вот только, учить опять же некому. Замкнутый круг какой-то. Вот потому я и говорю, что нам никак не меньше ста лет понадобится.

— Сто лет, так сто лет, — покивал больше самому себе Кутасов, — но хотелось хотя бы часть увидеть своими глазами. Мне тридцать восемь лет, я уж давно не мальчик, а по твоим словам, товарищ военинженер, выходит, что результатов того, что мы сейчас делаем, ни я, никто из нас не увидит.

— Факт, не увидим, товарищ комбриг, — согласился Кондрашов, — но увидят потомки, помните, как у Некрасова: «жаль только жить в эту пору прекрасную…». — Фразу военинженер не закончил.

— Может быть, поколение Некрасова уже будет жить «в эту пору прекрасную», — заметил Кутасов.

— Нам с вами, товарищ комбриг, остаётся только на это надеяться, — он поднялся, надел фуражку и коротко взял под козырёк. — Разрешите идти, товарищ комбриг?

— Ступайте, товарищ военный инженер, — также встав, козырнул в ответ Кутасов. — Завтра утром выделю вам в сопровождение эскадрон драгун, а твой взвод пускай тут остаётся.

— Да, они и ехали на фронт, — снова помрачнел Кондрашов. — Я, так сказать, оказией воспользовался.

Глава 19

Поручик Ирашин

По обе стороны линии фронта

Не успели мы спуститься с сёдел, как подбежал сержант Марченко из 2-го Пехотного полка, коротко козырнул и выкрикнул прямо-таки со слезами в голосе.

— Господа драгуны, — кричал он нам, — нашего брата, добровольца, у села Берово к реке Медведице пугачёвцы прижали. От них один едва вырвался, в штаб примчался, едва живой.

— А кого прижали-то? — спросил я, проходясь рукой в потемневшей и остро пахнущей конским потом перчатке по лицу.

— Команду поручика Мещерякова, — ответил тот.

— Опять эти сопляки, — сплюнул под ноги своему коню вахмистр Обейко.

— А что они, вообще, там делали? — задал риторический вопрос я. — Берово, вроде, недавно команда премьер-майора Муфеля навещала и замирила его полностью.

— Пограбить хотели, видать, замирённое село, — без особой нужды сказал Обейко, — да на пугачёвцев напоролись. Одно слово: сопляки и сукины дети.

— Но не бросать же их, верно, вахмистр? — кивнул я. — Эскадрон, по коням!

Мы вскочили на коней, не особенно заморенных в последнем патруле, и на рысях помчались к речке Медведице и селу Берово. Выстрелы были слышны задолго до того, как мы увидели пугачёвцев. А как только увидели, пришпорили коней. И не важно, что били они, действительно, натуральных сукиных детей из карательной команды поручика Мещерякова. Потому что били их не кто иные, как пугачёвские драгуны, известные всем, как Самохинские дети. Это была новая, регулярная кавалерия Самозванца, созданная на основе эскадрона перебежчиков Самохина. Их все мы, бывшие офицеры и унтера Санкт-Петербургского карабинерного, не пожелавшие отходить на переформирование вместе с полком и пополнившие ряды Добровольческой армии, ненавидели лютой ненавистью. И в плен не брали, даже если они кидали палаши на землю и сдавались. Но, собственно, война была такая, что пощады никто не просил и не давал. Сейчас драгуны с азартом рубили отчаянно отбивающихся, сбившись в тесное каре, добровольцев команды Мещерякова. Они держались только потому, что драгуны решили истребить их под корень, не дать сбежать никому, а потому прижали их к крутому берегу реки Медведицы. Бежать мещеряковцам было некуда, но берег Медведицы прикрывал их тылы, не давая драгунам окружить их.