Вячеслав Бакулин - Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник) Страница 58

И вот теперь за одним из столов, тем, что ближе к выходу, расположилась группа паломников. Как понял Штык из обрывочных фраз, которыми перекидывались между собой странники, направлялись они куда-то на северные станции, чтобы услышать слово истины из уст появившегося там мессии по имени Малахия. Косматые, небритые, одетые в балахоны болотного цвета, паломники вызывали у Штыка отвращение и неприязнь. Но, как известно, патроны не пахнут. Ради выручки, если понадобится, и крысо-варану будешь улыбаться.

За главного у них был высокий тощий дядька неопределенного возраста с козлиной бородкой и неприятными, постоянно бегающими острыми глазенками. Появившись со своей кодлой на постоялом дворе, он долго и нудно говорил Штыку про пищу духовную, помощь ближнему и прочую чушь. Но когда понял, что на халяву здесь пожрать не получится, тяжело вздохнул, достал из притороченного к поясу кошелька патроны и рассчитался. Сейчас путники сосредоточенно вкушали грибную похлебку, тушенную в водорослях свинину (фирменное блюдо шеф-повара Эдика) и чай.

Когда Данька убирал миски со стола паломников, один из них, чернявый мужик лет сорока, вытащил откуда-то из складок своего балахона амулет – клык краснозубки на шнурке – и хотел повесить мальчишке на шею.

Тут же рядом со столом материализовался вышибала Штопор.

Перехватив руку мужика и ткнув того в бок дубинкой, он недобро произнес:

– Убери руки от пацана. Если мы соблюдаем нейтралитет, это еще не значит, что мы позволим нашим людям мозги пудрить. На прошлой неделе умники вроде вас из «Сторожевой башни» тоже пытались нам лапшу на уши вешать. Через час вылетели со станции без права транзита. Так что держи свои цацки при себе.

Паломник закашлялся, поспешно спрятал амулет и уткнулся в миску.

– Молодец, Штопор! Так и надо с пришлыми! Со своим уставом в чужую дрезину не садись! – раздались одобрительные возгласы из дальнего угла столовой.

Там сидели местные негоцианты, недавно вернувшиеся с караваном на родную станцию и теперь отмечавшие это событие. Было заметно, что купеческое сословие свинину предпочитало запивать совсем не чаем, а потому все уже прилично захмелели.

Выказав свое презрение сектантам, купцы вернулись к прерванному разговору о разных чудесах, с которыми приходилось сталкиваться в туннелях и на поверхности.

Вернувшийся с Замоскворецкой линии высокий и невероятно тощий барыга по прозвищу Сом рассказывал о чудесах в районе станции Коломенской. До Катастрофы на поверхности там находился музей-заповедник, центром которого является «Государев двор». И чудеса в этом заповеднике встречаются чуть ли не на каждом шагу. Вода из родников «Кадочка» исцеляет от радиации и возвращает молодость. Волшебную силу приписывают валунам «Девичий камень» (прислонится какая молодуха к камню – в тот же год найдет себе мужа богатого в Ганзе) и «Голова коня» (постоит какой купец возле него – всегда будет с прибылью и ни один мутант в туннеле его не тронет). А чуть дальше, над Москвой-рекой, стоит церковь ХVI века. Рядом – Георгиевский храм-колокольня. И стали сталкеры и купцы в последнее время на колокольне иногда видеть черную фигуру, которая звонит в колокол. Замечено: если Черный Монах (так прозвали этого неизвестного) начал бить в колокол, значит, в группе будут потери.

Кто-то из слушателей, громко отхлебнув из кружки браги, рассмеялся:

– И ты прикажешь верить в эти россказни про какого-то Черного Монаха? Самому не смешно?

Сом в упор посмотрел на недоверчивого собеседника:

– А ты пойди и проверь.

Кто-то из купцов примирительно произнес:

– Ладно тебе, Сом, не кипятись.

– А я не чайник, чтобы кипятиться, – раздраженно фыркнул мужик. – Мне об этом знающие люди рассказывали, а они врать не будут!

На некоторое время за столом воцарилась тишина. Затем вновь раздался характерный булькающий звук разливаемой по кружкам мутной жидкости – браги местного производства.

– За удачу, господа! – произнес тост один из караванщиков.

Все зашумели, закивали головами, сдвинули разом кружки. За удачу не выпить – грех.

– Хорошо пошла, но обещала вернуться, – бросил дежурную шутку рано полысевший, губастый, с лоснящимся лицом торгаш по кличке Гонза.

Подхватив пальцами из глубокой глиняной миски соленые водоросли, бросил их себе в рот, пожевал. Вытерев рукавом губы и ни к кому конкретно не обращаясь, произнес:

– Без удачи в нашем деле никак нельзя. Вы даже представить себе не можете, что со мной случилось, когда вчера возвращался с ярмарки.

– Давай, Гонза, заводи шарманку, – одобрительно кивнул один из торговцев.

– Дело было вчера вечером, – начал тот свой рассказ, – когда возвращался с ярмарки. Товар сбыл, патрон в кармане звенит, да еще удалось новые контракты заключить: у соседей на станции две закусочных открылись, вот я и подвизался в эти тошниловки нашу свининку и зелень продавать. И нет бы мне сразу домой лыжи навострить, так понесла меня нелегкая на юг. Один человечек шепнул, что тамошние пекари ищут оптовика, готового им дрожжевые грибы поставлять. А мы люди не гордые, нам без разницы, чем торговать, хоть грибами, хоть респираторами…

Штык вполуха слушал пьяный треп караванщиков, улыбался каким-то своим мыслям и вполголоса мурлыкал себе под нос любимую еще с прежних времен песенку: «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу. Множество историй, коль желаешь, расскажу, коль желаешь, расскажу…»[2]

В это время на платформе засуетились челноки. Своим ходом по туннелям торговцы с радиальной добирались редко, предпочитая раскатывать на дрезинах с вооруженной охраной. Бизнес он, конечно, бизнесом, время – деньги и все такое, но лучше отдать лишний рожок от «калаша» и с ветерком проехать на ощетинившейся стволами дрезине, чем отправиться пешком и в каком-нибудь темном туннеле оказаться лицом к морде с мутантом.

Вот и сейчас у подошедшей дрезины толкались продолжатели славных дел Гермеса с мешками и баулами, стараясь опередить незадачливых конкурентов и занять места на досках, служивших в вагонетках сиденьями.

Штык бросил взгляд на это столпотворение, поморщился и пошел в свои апартаменты – армейскую палатку, стоявшую в центре постоялого двора. Еще совсем недавно он, подобно этим бедолагам, точно так же толкался и охаживал локтями по ребрам собратьев по профессии, отвоевывая себе место в дрезине. Впрочем, времена тогда были более суровые, поэтому чаще приходилось топать с товаром на своих двоих от станции к станции. Обитал тогда начинающий барыга Дрон на Добрынинской, начинал с мелочовки.

Станцию, ставшую после Катастрофы на два долгих года родным домом, Дрон вспоминал с неохотой. Старичок – интеллигентишка, который поначалу обитал в соседней с Дроном палатке, гундел, что оформление станции напоминает древнерусское зодчество, что пилоны отделаны мрамором серого цвета «газган», путевые стены облицованы крымским мрамором красного цвета, в котором заметны окаменелые останки представителей юрского периода.

Ничего этого Дрон не видел.

Лишь свет редких лампочек выхватывал из полумрака картину уныния и запустения. Было видно, что станция загибается вместе со своими обитателями, доживает последние дни. Добрая половина палаток уже покосилась. Местные женщины с отрешенными и сморщенными, словно печеные яблоки, лицами сидели на ящиках на платформе и возле палаток. Холодное дыхание смерти становилось все отчетливее. Дрон знал, что из этого склепа надо выбираться любым способом.

Старикан, кстати, протянул лишь семь недель, а потом принялся отхаркивать кровь вместе с легкими, да так и умер. Ну, как умер? Однажды ночью прокрался Дрон в его палатку, накрыл подушкой лицо спящего старика, навалился… Тот мучился недолго. Может, Дрон даже доброе дело сделал – интеллигентишка долго все равно бы не протянул. А тут умер во сне, в своей кровати, а не от шальной пули анархиста или нацика из Рейха, не от клыков страшных тварей, прорывавшихся время от времени на станцию. Люди гибли так часто, что никакого расследования не вели. Умер дед – и умер. Знать, судьба у него такая.

А Дрон после той ночи стал обладателем первоначального капитала, который позволял свалить с опостылевшей станции, встать на ноги и раскрутиться. По наследству от покойника (мир его праху) к Дрону перешли два куска хозяйственного мыла, почти целый тюбик зубной пасты, китайский термос, вязаная шапка, три махровых полотенца, фонарик, серебряный портсигар, две кружки, алюминиевая миска, три пачки аспирина и наручные механические часы. На изъеденное молью пальто и стоптанные башмаки Дрон не позарился.

Жить стало веселее. Поначалу Дрон думал, что старичок будет приходить к нему в ночных кошмарах и с укоризной молча смотреть на него. Но ничего подробного не было. Спал парень крепко, а покойник его ни разу не побеспокоил.