Алексей Гравицкий - Анабиоз Страница 6

Понимание того, что этот мешок вовсе не мешок, а останки водителя, пришло не сразу. Что-то с ними было не так, с этими останками… Головы у них не было, вот что!

Снова замутило. Я длинно сплюнул на асфальт и отошел в сторону.

Борис, наконец, вынырнул из «девяносто девятой», легко хлопнул дверцей. Та не закрылась, что-то ей помешало. Свесившаяся рука мертвого водителя: тлен и кости, но этого хватило, чтобы дверь отскочила. А может, она вообще не могла закрыться, кузов-то наверняка повело. Так или иначе, это взбесило казавшегося спокойным брата.

Он резко хлопнул дверцей второй раз, третий. На четвертый она распахнулась во всю ширь, демонстрируя сгнившее тело. С этим все было нормально.

И голова на месте, и оскал через истлевшую плоть проступает, как в дешевом фильме ужасов.

Рот в который раз наполнился слюной. Стараясь задавить рвотный позыв, я чаще задышал и невероятным усилием сглотнул, проталкивая назад то, что лезло наружу, хотя лезть там было уже нечему.

У брата проблем с желудком, кажется, не возникало. Он яростно пнул ногой останки, плюнул и, не пытаясь больше захлопнуть дверь, развернулся ко мне.

Глаза бешеные, складка поперек лба теперь еще глубже. А ведь все его спокойствие — лишь усилие воли. Изнутри Бориса ой-ей-ей как корежит!

От понимания, что брат не железный, почему-то стало легче.

— Борь, не надо.

— Что не надо? — хрипло рыкнул Борис. — Я к аэропорту ходил, там то же самое. И здесь та же фигня. Везде одно и то же. Трупы.

— Они умерли, мы живы. Радоваться надо.

— Вот именно, — огрызнулся Борис. — Эти гады попередохли, а я за каким-то хреном живой. Один среди кучи дохлых ублюдков. Радости полные штаны.

— Ты не один. — Я попытался поддержать его, чувствуя какую-то потерянную еще в юношестве, почти материнскую нежность к младшему брату.

Борис хотел что-то ответить. Лицо его напряглось, скулы заострились, с языка уже готово было сорваться нечто хлесткое, как удар плети, но брат передумал. Выдохнул и зашагал прочь.

Мы шли. В побитые машины больше не заглядывали. Борис, кажется, перестал интересоваться их содержимым, а я с самого начала не особо любопытничал.

Сколько мы так шли, точно не знаю. Кажется, не очень долго. Я топал за братом, стараясь двигаться след в след. В этом не было никакой необходимости, но мне почему-то казалось, что оно успокаивает. Во всяком случае, такая манера передвижения позволяла хоть на чем-то сосредоточиться.

От мыслей, впрочем, это занятие отвлекало не сильно. Что все-таки произошло? Что делать дальше? Что пить? Что есть? Тошнота отступила, и жрать теперь хотелось просто зверски. А еще этот итальянский ресторанчик и ужин при свечах. Воистину, хочешь посмешить бога, поделись с ним планами. Поделился. Посмешил…

— Не ной, свечи не портятся, — подбодрил Борис, и я понял, что какое-то время говорил вслух. — Успеешь еще поужинать. Я вот договор должен был подписывать сегодня. Вернее… тогда. Теперь не подпишу. И со жратвой разберемся. Не боись, с голоду не сдохнешь.

— Спасибо за чуткость, — огрызнулся я, злясь больше на себя, чем на него. Снял очки и без надобности протер стекла краем футболки. Вернул на переносицу.

— Еще заходи, — тут же откликнулся брат и остановился, оглядываясь. Сощурился, высмотрев что-то, и мотнул головой влево: — Туда.

Я проследил за направлением его взгляда. Ничего нового: потрескавшийся асфальт, через который пробивается трава, кусты, разросшиеся во всю обочину, автобусная остановка.

Борис уже перемахнул через отбойник. Куда его понесло?

— Борь! — окликнул я. — Подожди.

— Догоняй, — не оборачиваясь, отозвался брат.

В своем репертуаре. Нет бы объяснить что-то или посоветоваться. Нет. Боря решил, Боря пошел. Остальные подстраиваются. Всю жизнь он таким был. И попробуй что скажи — рассмеется в лицо и пошлет за демократией в Штаты. Мол, это там демократия и свободы, а у него все жестко.

С другой стороны, у него и вправду все жестко. Чуть жестче, чем надо. Мама с этим смирилась, я пытался мириться. Подчиненные Бориса вешались, компаньоны матерились. Зато клиенты всегда благодарны были. Видимо, его неприязнь к демократии все же давала плоды. Вот только ни одной женщины, которая терпела бы братца больше трех месяцев, я не припомню.

Не сказать, что у Борьки были проблемы с бабами, нет. У него всегда кто-то был. Но недолго. Иногда он их посылал, чаще — они его. Брат не расстраивался.

Я перелез через грязный отбойник и припустил следом за Борисом. Догнал его уже возле остановки. Асфальт под ней потрескался. Через остов скамейки и разбитую крышу вверх тянулось внушительное дерево.

А ведь, когда мы ехали во Внуково, остановка была целая. У меня привычка — в окно смотреть от нечего делать. Если б увидел заросшую остановку, определенно бы запомнил. А дерево вырастает не за год и не за два. Сколько же мы спали?

— Осторожно, двери открываются. Остановка «Институт полиомиелита», — сообщил Борис.

— И чего мы здесь забыли?

— Не здесь, — отрезал Борис и с треском вломился в кусты.

В груди невольно екнуло. Он с ума сошел! А если там волк опять, или еще какая гадость похуже?

Я машинально коснулся раненого плеча и огляделся в поисках хоть какого-то оружия. Возле остановки, среди осколков крыши валялся булыжник. Небольшой, с кулак, но все же лучше, чем ничего.

Подхватив камень, я двинулся следом за братом. Идти пришлось недолго. Вскоре кусты и деревья кончились, уступив место поломанному пятачку асфальта. Здесь разруха ощущалась больше, чем на шоссе. И растительность была куда гуще.

Под обветшавшим навесом торчали почерневшие остовы колонок. Стояли несколько выгоревших и проржавевших скелетов машин. В стороне, среди зеленой поросли, высился закопченный магазин.

— Сгорела бензоколонка, — констатировал я.

— Главное, чтоб магаз внутри уцелел, — рационально подошел к вопросу Борис. — Пошли.

Он снова зашагал вперед. К магазину. Поджарый, резкий, решительный. Будто и не было у него недавно никакого срыва.

Стеклянные двери, работавшие когда-то от фотоэлемента, не открылись. Стекла покрывала копоть. Я подошел ближе, попытался разглядеть хоть что-то внутри, но так ничего и не увидел. Некстати пришло воспоминание из детства…

Мама в гостиной наряжает елку. Двери в комнату заперты. В дверях стекла. Хочется посмотреть, и мы вместе с братом размазываемся носами по стеклу, лишь бы увидеть хоть что-то. Но стекла хитрые, прозрачность их весьма условна, и разглядеть ничего не удается. А хочется. И я вру Борьке, что вижу, как мама цепляет на елку макушку. Боря врет что-то в ответ…

— Нос не испачкай, — посоветовал брат, глядя на меня у закопченной двери. Словно в мысли заглянул.

Я не ответил.

Борис уперся в дверь и попытался сдвинуть ее в сторону. Поднатужился. Затем отступил на шаг и отер о штаны перемазанные сажей ладони.

— Заклинило, — сказал он буднично, словно каждый день как на работу ходил на сгоревшие бензоколонки и пытался попасть внутрь.

— Попробуем разбить? — предложил я.

Брат прищурился. Остановил взгляд на камне, который я все еще сжимал в потной ладони, хмыкнул.

— Попробуй.

Я отступил на шаг.

А может, не стоит лезть? Мало ли чего там внутри?

— Не боишься? — спросил я на всякий случай.

— Чего? Что труп обгоревший выскочит? Боюсь, конечно.

Черт бы его подрал! Может он хоть иногда нормально разговаривать?

Пальцы судорожно стиснули камень. Я размахнулся и бросил его в стеклянную дверь. Сильно, вложив всю злость и отчаяние.

То ли злости оказалось мало, то ли дверь была рассчитана на хулиганье с подножным орудием пролетариата, то ли я вообще в раму попал — стекло выдержало. Камень отскочил в сторону с металлическим звяком. Точно, в раму тюкнул. Снайпер.

Я поглядел на Бориса. Тот, оценив мою попытку, хозяйским взглядом окинул окрестности. Пихнул мне портфель с лопаткой, отошел на несколько шагов, подобрал валяющуюся рядом металлическую урну и вернулся.

— А ну-ка, посторонись.

Я отшатнулся в сторону. Борис подхватил урну и, занеся ее сбоку по кривой дуге, вмазал по стеклянной двери. Громко треснуло. Стекло расцвело «розочкой», но не осыпалось.

— Каленое? — предположил я.

— Пофиг, — отозвался Борис и, вскинув урну второй раз, врезал по двери, закрепляя успех.

Стекло не выдержало четвертого удара: хлопнуло, посыпалось мелкими брызгами. В раме остались угловатые осколки, подернутые сеткой трещин. Борис откинул свое стенобитное орудие. Урна, громыхая, откатилась в сторону.

Брат забрал лопатку, сбил остатки стекол и полез внутрь.

В магазине было темно и грязно. Воздух, душный и влажный, застоялся. Пахло старой гарью.

Пожар здесь явно случился давно, и огонь не пощадил ничего. Полыхало не только снаружи, но и внутри магазина. И хотя не все выгорело подчистую, ни еды, ни воды здесь не сохранилось.