Виктор Точинов - Великая степь Страница 6

Он не вернулся.

Колонна попала в засаду, хитрую и хорошо продуманную. Кочевники приучались не бояться Драконов Земли.

Гамаюн, с черным лицом, с забинтованной головой, своими руками выгружал «двухсотых» — никогда до того дня их не привозили в Девятку столько — а потом Карахар неподвижно стоял и молчал, когда укладывали и прикрывали знаменем, молча слушал проклятия в свой адрес.

И Женька подумала, что Карахар — имя страшное.

Но — чем-то прекрасное.

5

Она даже не мечтала — грезила наяву.

Странные были у нее грезы… Здесь, на камне, уже не в первый раз, Женька воображала себя айдахаром. Водяным змеем…

…Она скользила в глубине, поднимаясь, и вокруг было темно, лишь слабо фосфоресцировали изгибы ее многометрового, длинного и гибкого, налитого страшной и упругой силой тела, когда она, чуть повернув голову, косила назад огромным плоским глазом. Желтым глазом…

…Поверхность озера раздалась беззвучно, и светлее не стало, и она поняла — вокруг ночь. Она скользила, набирая ход — уже поверху. А потом слева будто возникло огромное зеркало, увеличивающее зеркало — с ее отражением… Но там появлялось не зеркало, там появился Хаа, самый огромный, самый старый, самый мудрый айдахар в озере… Она была велика — он был больше, она была сильна — он сильнее… И — он был прекрасен. Они скользили, касаясь иногда чешуи друг друга, словно случайно — но не случайно… И она чувствовала, что внутри ее что-то растет, что-то зреет, что-то грозит лопнуть и разорваться, если она не будет плыть быстрей и быстрей, и она плыла быстрей и быстрей, она неслась спущенной с тетивы стрелой — огромной многотонной стрелой, способной пробить насквозь небо и землю… Хаа не отставал, он все время держался рядом, и она знала, куда они несутся сквозь ночь — на потаенный, никому не известный островок в самом сердце озера — островок, где такими безлунными ночами свиваются в любовных играх огромные тела айдахаров… В странных играх — и прекрасных.

Интересные бывают грезы у завершающих половое созревание девушек.

Женька ничего не услышала — почувствовала, что солнечные лучи перестали светить сквозь веки — и открыла глаза.

Неохватным вековым стволом над ней нависло поднявшееся из озера тело. Голова размером с глубинную бомбу приблизилась. Огромный плоский глаз смотрел на Женьку. Желтый.

Айдахар. Водяной змей.

Она не удивилась. И не испугалась. Она спросила, уже зная ответ:

— Это ты, Хаа?

Айдахар не умел говорить. Он наклонил огромную голову и повернул чуть набок — она увидела шрам над левым глазом. Это был Хаа — так его называла Женька.

Она встала.

Она подошла.

Они беседовали — Женька расспрашивала его о тайнах глубин, и о загадках других берегов, и о бесчисленных стадах золотых сазанов, и о тюленях, неизвестно откуда появившихся зимой в озере, и о многом другом… Только о затерянном в самом сердце озера островке, где безлунными ночами сплетаются в странных любовных играх огромные тела айдахаров, только об этом не спрашивала Женька у Хаа…

Змей отвечал, наклоняя голову или чуть покачивая ею — и смотрел на Женьку огромным плоским глазом. Желтым.

А потом… Она обхватила руками чешуйчатую шею, странно тонкую по сравнению с могучим телом (да и голова казалась относительно небольшой). Она прильнула к огромной живой колонне — чувствуя всем своим обнаженным телом, как бьется жизнь и сила под удивительно мягкой и нежной шкурой… Айдахар развернулся, свился громадной спиралью — и распрямился, буквально выстрелил под визг Женьки в озеро.

Они поплыли купаться…

6

Может быть, айдахар, прозванный Женькой навевающим мысли о Киплинге именем Хаа, и был самым огромным в озере. Может быть, он был и самым старым… Но самым мудрым не был. Мудрость змей — миф, мозг их слишком мал и примитивен для любых мыслей, даже для глупых.

Айдахары, будучи ближайшими родственниками ужей и степных полозов, в этом смысле ничем от них не отличались. И мозг их отнюдь не развился пропорционально телу. Возможно, ужи и полозы даже превосходили айдахаров — если и не умом, то пластичностью поведенческих реакций. У них, у мелких пресмыкающихся, имелось достаточно хищных неприятелей, пернатых и четвероногих, которые тупых змей съедали в первую очередь. Водяные же гиганты природных врагов не имели… Рыбы в озере хватало с избытком — ну и к чему изощрять хитрость?

Не были айдахары и агрессивными. Не нападали даже на тюленей — мелкие острые зубы в огромных пастях идеально подходили лишь для охоты на лещей, сазанов и таящихся у дна усатых отшельников-сомов.

Но! Айдахары владели эмпатией — и весьма сильной. Эмоции и настроение мыслящих существ они чувствовали безошибочно. И порой подчинялись неосознанным или осознанным желаниям людей. Не всех. Некоторых.

Хаа не беседовал с Женькой, он даже не слышал ее голоса — слух змея мог улавливать другие колебания, исходящие в воде от крупной рыбы. Женька говорила сама с собой. И сама себе отвечала движениями змея. В принципе, жертвы айдахаров — рыбаки с Девятки и два первых, не испугавшихся холодной воды купальщика — убили себя сами. Собственным страхом и ожиданием агрессии…

Женька всего этого не знала.

Она прижималась всем телом к прохладной шкуре Хаа и зажмуривалась, затаивала дыхание, когда змей ненадолго нырял…

7

Кожа быстро высыхала на солнце, покрываясь тончайшей пленкой соли.

Стоило пойти скорей домой, под душ из относительно пресной воды, пока ее не отключили (с трудом восстановленный опреснитель подавал холодную, мало пригодную для питья воду в дома Девятки по строгому графику). Но Женька не спешила.

Она снова лежала, раскинувшись, на плоском камне — и снова грезила наяву. Но грезы стали другие…

Она представляла себя девушкой, девушкой степного племени — она знала, что ежегодно их приносили в жертву настоящему монстру озера, действительно хищному и безжалостному — Водяному Верблюду.

…Столб высился у самого уреза воды — слабый ночной прибой ласкал ее босые ноги. Ремни, стянувшие тело, не доставляли боли — но держали надежно и крепко. Вокруг тьма, абсолютная и непроглядная. Ей милосердно завязали глаза, чтобы спасти от вида надвигающейся клыкастой смерти, неотвратимой и ужасающей? Или ночь была такой — безлунной и беззвездной? Женька не знала…

Она знала другое — плакать, кричать и пытаться бежать бесполезно. Бесполезно молить о пощаде. Бесполезно надеяться на чудо — что ночь пройдет и никто за ней не явится. Можно только ждать. И она ждала — со странным нетерпением, и уже не просто ждала — призывала: приди, приди, приди… Приди и возьми меня! И дай дождь пастбищам, и дай приплод табунам и отарам, и дай удачу в бою воинам, и дай любовь женщинам… Приди! Возьми! Дай!

Будет не больно — она знала — будет прекрасно…

… Хаа после их купания не уплыл в глубины, он оставался рядом, и он ощущал страстный призыв Женьки… Длинный раздвоенный язык показался из пасти. У основания он достигал толщины мужской руки, но самые кончики были тонкими. Очень чувствительными. Очень нежными… Они дотронулись до загорелой груди еле заметным прикосновением — Женька изогнулась им навстречу, Женька застонала — они невесомо, воздушно скользнули вниз и…

…И все кончилось.

Резко и грубо.

Взвыли сирены в городке — неожиданно, как всегда оно и бывало. Второй раз за утро — но эта тревога не закончилась так же быстро, как и началась… Перекликались на разные голоса ревуны у штаба, и на периметре, и на батареях побережья, и в других местах — не осталось ни одного человека в Девятке и окрестностях, не слышавшего мерзкий вой. Сирены вкручивались в мозг на барьере ультразвука, даже переходили этот барьер — Хаа услышал.

На подобные звуки у айдахаров выработался стойкий неприязненный рефлекс. Многотонное тело исчезло в озере мгновенно, хотя и бесшумно.

Женька не видела, что происходит в Девятке — расстояние небольшое, но прибрежные холмы прикрывали и городок, и значительную часть озера. Но тревога не рядовая. Сейчас начнется… Она торопливо оделась, каждое мгновение ожидая услышать перестук очередей или рявканье танковых пушек. И гадала: где? Периметр? Пляж? Водозабор?

И тут все смолкло. Тишина заложила уши. Ей стало страшно, казалось — это не банальный отбой тревоги, там все кончилось внезапно и быстро, они не успели выстрелить из чего-либо или что-то взорвать, и Девятки больше нет, и она осталась одна в степи, сейчас она поднимется на холм, и…

Она поднялась — бегом, запыхавшись. Девятка стояла на месте. Василек приветственно махнул с вышки. Похоже, он так до сих пор и смотрел в одну точку — туда, где Женька час назад перевалила через холм. Она стала спускаться, выравнивая дыхание…