Алексей Жарков - 99942 [СИ] Страница 6

Не ищи меня".

Дело было вовсе не в сигаретах. Сигареты – довесок. Царапина возле смертельной раны.

Больше всего Максиму не понравилось слово "окончательно". Он бы запросто обошёлся без него. Или заменил рыхлым "совсем", если не сработает простое вычёркивание.

Максим положил листок обратно на энергоприёмник, сбросил с плеча ремёшок сумки, разулся, достал телефон и набрал номер Ани. Попытка номер один. Безжалостные удары гудков, обезглавливающие змею иллюзий. Молчаливый коридор, в сумрак которого уходят трассы сигналов, ещё, и ещё, а дверь в противоположном конце остаётся закрытой. Абонент недоступен.

Попытка номер два.

Номер три…

Максим спрятал сотовый – с ритуалом покончено. А с их отношениями?

Он снова пробежал глазами по записке. Ни одной лазейки, ни одной сорванной интонации. Если над строками, оставленными на вырванной из блокнота страничке, и высились мосты из слов, то Аня перекинула их к тому же самому берегу. На котором стояла сама.

Он имел право на отчаяние и злость, но пришла пустота. Не убаюкивающая и прохладная, а давящая и душная – так угнетает вид голых стен, в которых ты провёл много лет и которые считал оплотом комфорта. А потом кто-то вынес мебель, технику и памятные побрякушки, сорвал обои, выбил стёкла… В такой пустоте слишком много острых углов, несмотря на видимость обратного, и ты понимаешь, что только взгляд другого человека делал её привлекательной. На протяжении пяти лет.

Оставалось пройти по следам, ведущим к порогу и теряющимся в темноте лестничного марша. Туда, до первой ступеньки, и обратно. Приглядываясь не к факту ухода Ани, а к причинам поступка. Она имела основания для разрыва отношений, следовало это признать. Возможно, слишком много оснований. Весомых для неё, но значение имеет лишь это, не так ли?

Аня хотела, чтобы он изменился. Изменился во многом. Чтобы не утонуть в дроблении, следовало остановиться на общем. Максим так и сделал. Незачем нырять на глубину лишь для того, чтобы пускать пузыри.

Она хотела, чтобы он изменился. Она говорила об этом. Пыталась убеждать. Скандалила. И оставалась не услышанной. Женщины не уходят по наитию. Особенно, "окончательно". Они готовятся, скрупулёзно и долго. Не пакуют месяцами чемоданы, вовсе нет. Что-то внутри них собирает капли разочарования и неудовлетворения, бросая их в чашу терпения, и когда та переворачивается – берёт дело в свои руки. И ноги, тоже в руки.

Бросить гражданского мужа, парня, как ни назови, после пятилетних отношений, – обстоятельный шаг. Шокирующий, но обстоятельный. Аня была готова к жизни без него, когда писала записку. Уже да.

Максим не замечал психологических сборов Ани, не уделял проблеме должного внимания: ну, недовольна, ну, ворчит, ну, женщина ведь. Он искал не способ изменить что-то в себе, а лазейку (ту самую лазейку, что не нашёл в прощальной записке), способную оттянуть это событие. Лазейка отыскивалась в его работе. В кабинетных вечерах, когда он не спешил променять пиво или беседу с коллегами на домашний уют, или будучи "на ремне", как называли в Комитете дежурство в следственно-оперативной группе.

Точка.

Сначала он проанализировал всё это, а потом прошёлся по квартире: снимал все фотографии Ани и ставил на пол. Если не сможет держать себя в руках – разобьёт, но после. При любом раскладе, её снимкам больше не место на стенах и мебели. Они начнут свой путь из его мира и, в конце концов, исчезнут навсегда.

Таков был план пытки.

Максим смотрел на руки Ани, а она пила апельсиновый сок, ела невесомое на вид пирожное и упрекала его рассказами о своих подругах, которые счастливы в браке, которые едут отдыхать в Италию, которые чуть ли не каждые выходные организуют шашлыки на даче, которые вечерами читают сыну книжки о машинках, читают, разумеется, вместе с мужем, возвращающимся с работы ещё засветло. Мир Аниных подруг лучился любовью, идиллией и незабываемым отдыхом; взбухал и пульсировал. Она спросила, когда они будут жить как настоящая семья. Он ответил: они так и живут. И хватит вырывать из контекста тепличные примеры и лепить из них новые миры. Прекращай тыкать своими подругами. Откуда ты знаешь, что творится у них в семье, когда умолкают телефоны? В Италию она захотела… а мужа, как у Оли, у "итальянки" своей, хочешь? Давай я буду по кабакам шляться, под каждой юбкой ползать? Давай? А потом в Италию свожу, и всё будет тип-топ… да и ездили мы в Грецию, и двух лет не прошло…

Максим замолчал. Разговор имел привкус дежавю. Словно они садились в одну и ту же кабинку колеса обозрения.

Принесли тосты и кашу. Возле кофейной стойки крутился щуплый подросток. Под потолком ползли кабель-каналы, к древним напольным вентиляторам (хозяин почему-то гордился этим "ноу-хау"), двухрожковым кофемашинам, сэндвич-тостерам, кофемолкам и соковыжималкам на барной стойке тянулись пуповины, по которым текло электричество.

Максим часто захаживал сюда, до встречи с Аней и после. Капучино-бар упорно не желал меняться на протяжении, как минимум, червонца лет. Даже к прорыву в области беспроводной передачи энергии заведение отнеслось с полусонной улыбкой. Пока внешний мир играл с даруемыми телеэнергией возможностями, обновлялся и трансформировался, капучино-бар проявлял стоическое спокойствие. Или редкое упрямство, граничащее с ленью. Вероятно, если где-то в недрах подсобных помещений и находился приёмник, получающий энергию через подпространство, свёрнутое измерение внутри вакуума, то распределял он её по старинке, щупальцами силовых кабелей. Показной энергетический "Wi-Fi" был чужд этому кофейному островку в холле бизнес-центра. Здесь пользовались оборудованием, в которое ещё не успели запихнуть агентов-ресиверов.

Но не всё оставалось неизменным. Увиливание от перерождения капучино-бар сделал своей изюминкой: взял новое название, выпячивающее ретро дух. "Кофепроводящая жила" – значилось над стеклянной дверью входа, конечно, из дюралайта.

Хозяин-барин. Главное, тут продолжали варить качественный кофе по итальянской технологии. Максима устраивало постоянство такого рода.

Аня с хрустом откусила уголок тоста, поднесла к бледным губам стакан. Кажется, её рука дрожала.

– Я никогда не видела у тебя желания что-то поменять… Уже наелась, понимаешь?

Он поставил на блюдце пустую чашку и кивнул.

– Я в туалет.

Сушилка для рук постоянно замолкала, обрывая на полуслове аргументы горячего воздуха. Электрический кабель чёрной варикозной веной проступал в шве между плитками, шпатлёвка лоснилась от жира, долетавшего с кухни.

Какое-то время Максим неподвижно стоял перед зеркалом: гладко выбритое, слегка подпухшее после бессонного дежурства лицо казалось незнакомым.

Когда он вернулся к Ане, официант принимал заказ на соседнем столике. Бармен за стойкой протирал какую-то бутылку с выпивкой, на мгновение Максима охватило безрассудное желание подбежать, выхватить у него бокастый сосуд и сделать жадный глоток. Вместо этого он заказал ещё кофе и спросил Аню, как прошёл вчерашний вечер. "Как всегда, – ответила она. – Ты в сутки, я у телевизора, там хоть программы можно сменить". Максим решил не отвечать на колкость.

Чем сильней доводы, тем шатче позиция. А точка зрения другого человека всегда располагает её горизонтально. Ваш голос может звучать как угодно убедительно, но и враньё тоже способно на красоту звучания. Как фарфоровый ночной горшок.

Тот визит в "Кофепроводящую жилу" состоялся примерно за две недели до того, как Ане надоело "окончательно", до записки в прихожей, прижатой пачкой сигарет, которые он прятал в ящике с инструментами, чтобы курить на балконе, когда её нет дома.

Она ушла.

Он горевал без слёз. Глину разлуки размочила выпивка: Максим изливал её в себя, сначала дозируя скорбь, а после просто напиваясь. Ему нравился обжигающий вкус и дружеский посвист в голове.

Он пошёл вразнос. Очень удачно подвернулись выходные, иначе пришлось бы меняться или врать начальству.

– Ты снова в игре, снова при деле!

Иногда наведывался в прихожую и чокался бутылкой чачи с зеркальными панелями шкафа-купе. В улыбке его двойника было что-то безумное.

– Как живёшь? Бодрячком? Та же история! Ушла – и ладно. Чин-чин!

По телевизору крутили нарезку международных новостей. Одни и те же картинки с перебивкой рекламы. Новость первая, новость вторая, новость третья, новость четвёртая, реклама, новость первая… Что-то говорили и про Россию. Максим глотал чачу, заедал сыром и ветчиной и пытался врубиться. С раза третьего удалось.

В Куршевеле грохнули какого-то российского чиновника. Намечалась закономерность. Похоже, открыли сезон охоты на пернатых бюрократов и диких политиков. Схожих убийств накопилось целое лукошко. Прошлись по домыслам и фактам, из которых получился такой густой замес, что одно не отделить от другого. Застреленный чиновник в последний год совсем распоясался, мелькал то там то тут в неприглядном для должности свете, бурлил и пенился. Возможно, это не понравилось чьим-то спецслужбам: пиф-паф, ой-ёй-ёй… Хотя чушь, конечно, сняли бы просто, зачем спусковым крючком решать?