Вороний закат - Эд Макдональд Страница 6

Я держался подальше от лестниц. Морок не был мне другом, и доверять ему не стоило.

Вернувшись к Всегдашнему дому, я уселся и принялся свежевать тварей. Ненн молча глядела на меня. А с началом моей трапезы исчезла.

Потом пришли кошмары, такие яркие и впечатляющие, что я бы перенес их на холст, если бы умел рисовать. Я видел мир до пришествия Глубинных королей, до того, как Воронья лапа отогнал их армии, выпустив Сердце Пустоты. Поля расцвечивали чудесную землю зеленью, золотом и медью. Колыхались спелые колосья, под тяжестью плодов гнулись ветви олив. Летом сияло жаркое солнце, весной обильно лили дожди. Князья и королевы, владеющие этой землей, не были святыми. Но они отчаянно дрались, когда Глубинные короли пришли топтать хлеба и жечь оливковые рощи. А после того как князья и королевы сделали все, что смогли, Воронья лапа в отчаянии выпустил Сердце Пустоты. Испуганные дети, оторвавшись от уроков или работы, смотрели на змеящиеся по небу трещины. Высвободившаяся мощь разорвала землю, смяла саму ткань мироздания. Плавились леса, рушились башни. Пшеница шипела, плевалась, испускала облака ядовитого дыма, псы сливались с хозяевами и превращались в нечто не похожее ни на тех, ни на других – если везло. Я видел, как надвигающиеся драджи пялились в небо, а там дрожали, слепли луны. Небеса завыли, и драджей разметало, исказило, уничтожило. Я прочувствовал тысячи жутких смертей.

Утром мое тело ныло от боли. Впрочем, к боли мне было не привыкать. Я подполз к бочке с водой и попытался смыть грязь и отраву, но они, как и всегда, не хотели уходить. Затвердевшая кожа блестела от пота даже на пальцах, отсвечивала полированной медью. Мои ногти уже давно стали черными. Я забрался в угол, завернулся в одеяло, уткнул голову в колени. И не заплакал. Я никогда не плакал. Чтобы плакать, нужно жалеть и тосковать, а во мне не осталось ни жалости, ни сожаления.

Только сухая упрямая злость и жажда мести.

Глава 3

Придется вернуться на Границу. У меня закончились пули, порох и ружейное масло. Дождь после Вороньего мора проливался каждые одиннадцать дней – ровно, уже в течение трех лет.

Тогда сотряслась земля, разорвалось небо и все изменилось.

Никто в точности не знает, отчего случился Вороний мор, но у меня есть предположения. Мы оказались не в эпицентре, где бы он ни находился, это уж точно. Нас задело краем: слегка потрясло да полило черным дождем. День Мора начался как обычно, а затем наступило безумие. Оно царило многие дни. Цвета мерцали и смешивались, ледяная вода выкипала, кипяток превращался в лед, с неба падали птицы, деревья вдруг пышно расцветали, а после превращались в иссохшие пустые скорлупы. Утратилась связь между причиной и следствием, и каждый шаг мог внезапно все изменить. Проповедники конца, издавна предрекавшие гибель мира, наслаждались своей правотой лишь одни сумасшедшие сутки. А потом их настигло разочарование.

Мир не вернулся к нормальности, но успокоился, пришел в равновесие. Гуси остались, пусть измененные, но исчезли вороны. А из темноты выползли новые, прежде невиданные твари, чтобы кусать, злить, донимать. Потому я и решился. Наш с Малдоном и Дантри план был опасным и даже глупым. Но мир кривился и гнулся, реальность комкалась и со скрежетом раздиралась. Следовало сделать хоть что-то, в последний раз кинуть кости, поставив на кон все. Мы поклялись друг другу не сворачивать с пути и принялись за дело.

По-хорошему, до Границы было три недели верхом, но я мог дойти за шесть дней. Морок помогал мне – конечно, за определенную цену. Время и расстояние вихрились и смешивались, будто капли крови в воде. Я выучил настроения и повадки Морока, переходы и изменчивые протоки между островками здешней реальности. Но использовать Морок значило тратить его скудный запас, накопленный в моем теле, – так нищий прячет под ветхим полом жалкие сбереженные гроши.

Я не ушел назавтра.

Медлил.

Жизнь текла привычно: я бродил по пескам и солонцам, по всему, что подсовывал Морок, находил всяких тварей, убивал их и брал нужное. Драджи мне больше не встречались, но дважды появлялись лестницы с темной аркой наверху. Я смотрел на них, и уже в который раз мое любопытство настойчиво подталкивало разум. А вдруг там что-нибудь чертовски нужное и важное?

Потому я, по обыкновению, не стал к ним приближаться.

Единственной найденной во Всегдашнем доме роскошью была одинокая, кое-как скрученная цигарка. Наверное, хозяин бросил ее, не докрутив, и выбежал наружу, к погибели, когда раскололось небо и мир сожгло хаосом.

Цигарка запала между досками пола. Вытаскивать ее было сущей пыткой, но я почти каждый день терпеливо добывал свой кусочек радости. Прикуривал от плиты, выходил на крыльцо и садился слушать небо. Сегодня оно сделалось красно-черным, густым как смола. Раньше завывание казалось хаотичным, но, привыкнув, я стал замечать некоторый ритм. Конечно, красотой звук не отличался, но послушать его все же стоило.

Наверное.

Вот за этим-то глубокомысленным занятием я и заметил крохотное пятнышко на горизонте. Подался вперед, прищурился, вглядываясь в багровое зарево.

Человек. Или человекоподобный. Твари Морока иногда принимают людские обличья. Призраки – отпечатки живой памяти. Джиллинги – уродливые пародии на человеческих детей. Вьюнцы – словно лишенные костей тощие люди, ковыляющие по дюнам на гибких ногах. Даже исполинские окаменевшие тела бегемотов отдаленно напоминают наши. Но этот слишком уж походил на человека, на одинокого всадника. Солдат? Путешественник?

Ни один нормальный человек не смог бы забраться так далеко в Морок, во тьму, где обитает ужас.

Я неторопливо вытащил мушкет, зарядил последней пулей, поджег запальный шнур и прикинул расстояние. Можно не торопиться. Он сам подойдет ко мне. Больше тут искать нечего.

Я взвел курок, глянул в окуляр прицела. Закрутились шкалы, линзы повернулись как надо, и мир в глазке стал резким, отчетливым. Морок сделал медной мою кожу, черными вены, но и подарил изумительно острое зрение. Увы, всадник был чужим Мороку. Его несчастный мул едва брел, то и дело спотыкался, а идти сам всадник вряд ли бы смог. Он потерял ступню, вместо руки свисали ошметки рукава. Сидел пришелец сгорбившись, уткнув подбородок в грудь. Лица не разглядеть, видна лишь лысеющая макушка в обрамлении грязных темно-рыжих волос.

Я прицелился ему в грудь.

Но ведь последняя пуля. Жалко тратить. А вдруг это потерявшийся солдат, или скаут, или еще какой несчастный, отбившийся от своего отряда?

Впрочем, несчастный мог оказаться и чудовищем, клубком острых клыков и ярости, выпрыгивающим из обманной оболочки, или чем-то взрывающимся, или любой другой дрянью.

Мой палец сдвинулся к спусковому крючку. Вышибить тварь из моего Морока? Даже если он и человек, здесь нет еды