Дмитрий Силлов - Кремль 2222. Шереметьево Страница 6

Не люблю я пробуждение с похмелья. Голова как колокол, пустая и тяжелая. Во рту будто кошки ночевали. Руки-ноги свинцовые… А при мысли, что придется открывать глаза, да еще и вставать, возникают мрачно-суицидальные мысли.

Первой мыслью было: «опоил проклятый дед до белочкиных глюков»… Второй – что и не помню уже, пил ли чего, или даже пробку не нюхал. Третьей: «твою мать, я же ранен! И, кстати, не исключено, что уже помер от острой кровопотери». Интересно, на том свете после смерти ощущения такие же, как с тяжелейшего бодуна, или все-таки помягче?

– Если проснулся, то чего валяесси-то? – раздался знакомый голос.

Я с усилием разлепил губы, но не веки.

– Думаю.

– Небось, хрень какую-нить думаешь, – предположил голос. – Вставай уже, жратва остывает.

При мысли о еде желудок призывно дернулся. Ну да, организм отчаянно желает калорий, и плевать ему на то, что я вставать не хочу. Ладно, придется напрячься.

Я осторожно открыл глаза, всерьез опасаясь увидеть полупрозрачную крышу и клок тумана с торчащими из него человеческими руками.

Ожидания не оправдались.

Я лежал на жесткой лавке в нищей, прокопченной избе, а за столом сидел давешний старикан и длинными, растрескавшимися ногтями сдирал шкурку с печеной картофелины. Получалось у него это довольно ловко, даже быстрее, чем я ножом бы справился. Чувствовалась многолетняя сноровка.

Помимо стариковских локтей, на столе стояла глубокая алюминиевая миска с картошкой, надорванная бумажная пачка с надписью «Поваренная каменная пищевая соль», высокая бутыль с мутноватой жидкостью и два граненых стакана советских времен.

– Ну, наконец-то, – произнес дед, макая в соль картофелину, после чего откусил от нее порядочный кусок крупными, не стариковскими зубами. – Красиво спать не запретишь.

– И долго я… красиво спал, – осведомился я, спуская ноги с лавки и морщась от боли, плескавшейся в моей голове, словно жаба в аквариуме.

– Двое суток, и еще маленько. Чего призадумался-то? Снедать иди, потом подумаешь. Тухлое это занятие, на голодное брюхо мысли в башке гонять.

Со стариком трудно было не согласиться. Поэтому я встал, сделал два шага…

Так. Я ранен или где? И если или где, то почему хожу, будто здоровый? За двое суток огнестрелы не лечатся.

Я с опаской опустил глаза. Если я действительно бухал до синевы, то боль могло приглушить. Правда, я не слышал, чтобы при этом простреленная нога вела себя как здоровая.

Но выяснить, как там дела с моим бедром, не удалось. На мне были холщовые штаны, застиранные и выношенные чуть ли не до состояния марли. Тем не менее, разглядеть что-либо сквозь переплетения ниток, перемежаемых заплатками, было нереально.

– Штаны не нравятся? – осведомился дед, берясь за вторую картофелину. – Ну, не обессудь, твои все изгвазданные были и дырявые, пришлось девкам в слободе отдать, чтоб постирали и залатали. Пожрешь – переоденешься, а то мои запасные портки с рубахой и так на ладан дышуть.

От мысли, что на мне сейчас дедова одежда, меня слегка перекосило. Но внутренне. Вида я не подал, ибо нечего обижать хозяина, который тебя за стол зовет. Лучше аккуратно выяснить, что тут произошло за те два дня, которые я красиво провел, давя массу на широкой лавке.

Между тем хозяин сплюнул на пол кусочек картофельной шелухи, взял бутыль и щедрой рукой наполнил стаканы до краев.

– Ну, давай, воин, вздрогнем, чтоб голова не болела, а душа – запела.

Я с сомнением глянул на стакан. Насчет головы это дед в самую точку, гудела она знатно. Но, боюсь, с четверти литра самогона, употребленного на голодный желудок, я запросто могу еще на двое суток выпасть из реальности.

– Давай, давай, не сумлевайся, – сказал дед, пододвигая ко мне граненую емкость. – Он на травах, а у нас тут такие травки растут, что любую хворь разом излечат. Залпом закидывай, и закусить потом не забудь.

Пить я умею, но не люблю. Но тут отказать было почему-то неудобно. Может, потому, что на одной из полок увидел я чисто вымытую банку с этикеткой «Березовый сок» и рядом с ней – воронку с широким горлом. А еще возле лавки на полу рассмотрел я тщательно замытые темные пятна, которые если специально не приглядываться, то и не заметишь. Короче, взял я тот стакан и вылил в себя его содержимое, как и рекомендовалось, не глотая, словно в пустой бурдюк опрокинул.

И не ошибся. Такое глотать – это гарантированно горло сжечь напрочь. Будто раскаленной лавы порцию хватанул. Пищевод опалило так, что аж слезы выступили, а желудок лишь дернулся от неожиданности, после чего скорбно провис книзу, сожженный напрочь. Во всяком случае, ощущение было именно такое.

В общем, я сидел не в силах пошевелиться, мысленно готовясь с минуты на минуту отправиться в печальные чертоги Сестры, а дед лишь хихикнул, вытащил из миски картофелину и протянул мне.

– Закусывай, чего глазами хлопаешь? Эх, молодежь городская. Это вам не водку паленую в ваших городах хлестать. Это чистый продукт, на травках да на меду.

Желудок вяло дернулся, словно подавая сигнал – живой я еще, хозяин. Пока что. Потом дернулся еще раз, сильнее, настоятельно требуя пищи. Вот оно как оказывается…

Картофелина оказалась нереально вкусной, не то что импортное генномодифицированное мыло в форме картошки, которое продавали в супермаркетах моего родного мира. Я ее вообще без соли умял, и немедленно принялся за вторую.

– Ну и нормально, – хмыкнул дед. – Жить будешь. А на ребятишек, что тебя в засадку заманили, не серчай. Им тоже как-то выживать надо. Они от шоссе себе отвод асфальтовый сделали, и ежели кто впервой едет, непременно попадется – поворот они дерном да крыш-травой замаскировали аж на целый километр. Ты в этом сезоне первый, кто сумел вырваться, такие дела…

– А были еще те, кто вырвался? – поинтересовался я, макая в соль надкушенную катрофелину.

Дед призадумался.

– В прошлом годе не, не было, все полегли. А в позапрошлом да, было. Целый отряд прорвался. Но то муты были на моторцикелах, как у тебя, на людей похожие, только морды собачьи. Они потом много тут катались, но больше не попадалися, загодя поворачивали где надо.

– Понятно, – кивнул я. – Хорошие у тебя травки. И лечение хорошее. Нога как новая.

– Это да, могём, – хмыкнул старик. – Так оно завсегда проще, чем по живому резать. Точку сборки повернул маленько, сдвинул, будто гайку ржавую, и чисти человека, словно решето забившееся. В старину токо так и лечили. Больниц да госпиталев не было, а люди были здоровее нонешних в разы. В каждой деревне почитай жил тот, кто умел такое. Оттого и слово «врач» на Руси и пошло, то есть, человек, точку сборки умеющий поворачивать.

Я многое слышал про народных целителей, хилеров и других детей природы, умеющих творить чудеса, но, признаться, не верил. Оно всегда так – пока сам не ощутишь на себе чужие таланты, никогда не поверишь, что подобное возможно. Я – ощутил. Но моя рациональная часть сознания все равно протестовала – сон это был, а дед просто гипнотизер и сказочник. Пулю вытащил, пока я валялся в коматозе, а теперь лапшу на уши вешает про древние чудеса в духе Карлоса Кастанеды.