Андрей Орлов - Урал 2017. Эра безумия Страница 6

– Проверку прошел? – натянуто усмехнулся Андрей. – Мне уже больно? В рот посмотришь?

– Стой спокойно, – огрызнулся Шура, продолжая свои загадочные пассы. – Не дерзи и поменяй выражение лица, оно меня уже бесит. С тобой точно все в порядке?

– Нет, – помотал головой Андрей.

– Что такое? – забеспокоился Шура.

– Процессор полетел.

– Какой про… Блин, шутить изволишь, – раздраженно скривился Шура. – Ладно. – Он расслабился, и по уставшему лицу разбежалась сеточка морщин. – Депрессия, похмелье, это нормально. Весь в трудах и невзгодах. Ладно, что только это… Слава богу, иначе говоря.

– Что-то происходит? – спросил Андрей.

– Представь себе, да, – удивился Шура. – Нужно быть слепым и глухим, чтобы этого не видеть. Вот скажи, как ты сюда доехал? – Шура отстранился, брезгливо махнув ладошкой, как бы намекая, что с детства не выносит запах перегара (от других).

– На автопилоте, – пожал плечами Андрей. – Не обращай внимания, дружище, все пройдет. Ты же знаешь, я пью в меру.

– Знаю, – кивнул Шура. – И прекрасно вижу, в какую меру ты вчера надубасился. Ладно, понимаю, каково тебе, не тупой, не деревянный… Прими еще раз соболезнования. Пошли. – Шура забрал со стола связку ключей, пачку сигарет, осмотрел напоследок свой невзрачный кабинет, явно не соответствующий статусу целого главврача большой «душевной» больницы. – Ты как сюда прошел?

– Через задний проход. – Беспокойство нарастало. Шура явно чего-то боялся и не испытывал большого желания покидать кабинет.

– Вот через него и пойдем, чтобы не видеть весь этот бедлам, – кивнул Шура. – Не привыкать нам по жизни все делать через задний проход…

И снова голова отделялась от тела, а в организме протекала неустанная борьба противоречий. Он ловил себя на мысли, что организм с чем-то борется и в принципе справляется. Шура торопился, тянул его за рукав. По коридору сновали люди в белых халатах, что-то вопрошали у Шуры. Он односложно отвечал, отмахивался. Лестница, знакомый «предбанник», черный ход и курящие санитары – но уже другие. Аллея в глубь территории, задняя сторона ограды, неказистое строение на задворках – больничный морг. Двое работников дымили со страдальческими минами под криворуким тополем. В облезлых помещениях, заставленных шкафами и каталками, царила спасительная прохлада – но желания здесь пожить почему-то не возникало. К людям, переехавшим в мир иной, могли бы относиться уважительнее. Тела лежали в беспорядке, наспех прикрытые простынями. Работник морга с въевшейся в физиономию серостью отогнул простыню и отвернулся. Освещение было скудное, но его хватало. За прошедшую неделю со дня гибели дочери Иван Алексеевич Сурин сильно исхудал, ни разу не брился. Щетина торчком, складками висела дряблая кожа. Глаза его были закрыты, на лице застыла смиренная скорбь. В верхней части височной области выделялась багровая короста – смерть наступила в результате воздействия внешних факторов.

– Что случилось, Шура? – пробормотал он.

– Не знаю, дружище… – стыдливо бубнил приятель, пряча глаза. – Этому нет объяснения – как и всему, что сейчас творится… Ты же знаешь, он лежал под моим присмотром, я лично его наблюдал и назначал курс лечения… У Ивана Алексеевича была клиническая депрессия – типичное аффективное расстройство. Вся ярко выраженная «депрессивная триада» – нарушение мышления, двигательная заторможенность, полная утрата способности что-то переживать. Он ничего не замечал, не ел – приходилось кормить принудительно. Он был абсолютно безобиден и тих… В палате, помимо Ивана Алексеевича, лежали еще двое со схожими диагнозами. Буйных там не было. Все случилось сегодня утром, часов в шесть. Его вдруг затрясло, кожные покровы резко покраснели, глаза вращались – во всяком случае, эти двое так рассказывали. Они проснулись от его рычания и воплей… Санитары вбежали поздно – проспали, козлы… Когда они явились, в Ивана Алексеевича уже бес вселился. На соседей по палате он не бросался, но был в явном неадеквате. Рвота, бессвязный лепет, перевернул зачем-то свою кровать… Санитары бросились, чтобы его зафиксировать, он побежал к окну, оступился, ударился виском о подоконник… Прости, Андрей, можешь, конечно, вчинить иск к больнице или лично мне набить морду – ведь я обещал одно, а допустил такое… Но, видит бог, это трагическая случайность, это не должно было случиться…

Шура замолчал. Он действительно был расстроен. Работник морга подавил зевоту и вернул простыню на место, хотя никто его не просил. Андрей почувствовал облегчение – спасибо, товарищ.

– У истории было продолжение, – глухо вещал Шура. Со стороны казалось, что капельки пота у него на лбу превратились в льдинки и прилипли к коже. – Иван Алексеевич не одинок в своей участи. В девять утра схожая история приключилась со вторым обитателем несчастливой палаты – неким Анищенко. Он впал в буйство, при этом облил всех присутствующих рвотой, ругался, как прапорщик, накинулся на третьего бедолагу. Но санитары уже не дремали – прибыли и зафиксировали, как говорится… вернее, как поется. Ничем хорошим это не кончилось – Анищенко активно конвульсировал и через пару минут скончался в жутких корчах – думаю, не выдержало сердце, хотя, возможно, имелись другие причины, покажет только вскрытие…

– А третий? – Андрей сглотнул.

– Третьего перевели в соседний корпус, в палате провели дезинфекцию… – Шура яростно растирал ладонью лоб. – Но все это мартышкин труд… – Он уронил руку и поднял глаза, окруженные синью мешков. На лбу остались красноватые вдавлины. – За прошедшие сутки в нашей больнице скончались восемь человек – больше, чем за весь прошлый год. Большинство летальных исходов не поддается никакому разумному объяснению. Людям без причин становилось плохо – у кого-то был жар, другие начинали биться в падучей, не имея никакой предрасположенности к эпилепсии…

– Полицию вызывали? – Андрей кивнул на укрытое тело Ивана Алексеевича.

– По каждому эпизоду ставили в известность правоохранительные органы, – отмахнулся Шура. – Полиция приезжала лишь однажды – по первому вызову. Прибыли какие-то снулые, составили протокол, даже разбираться не стали. Больше не приезжали.

– Почему?

– А я знаю? – сорвался Шура. – Может, они сами все передохли! Ладно, извини. Пошли отсюда. Пойдем ко мне, помянем Ивана Алексеевича, царствие ему небесное… Уже можно, смена кончилась, в четыре Алябин заступает, пусть тащит этот воз. Ты же не торопишься домой?

И вновь заброшенный садик на задворках главного корпуса, вестибюль, коридор, наполненный суетливой больничной жизнью. Сновали пациенты в длинных пижамах. Кто-то визгливо кричал о наступающем царствии Тьмы. Метались люди в больничной униформе с озабоченными лицами. Шура кивнул на лавочку у стены – посиди, мол, не скучай, – а сам куда-то умчался с развевающимися полами халата. На Андрея никто не обращал внимания. Небритые санитары провезли на каталке тело – один из работников безостановочно кашлял, второй злобно шикал на коллегу. Андрей попятился к стене, невольно задумался: а что он здесь делает? Не пора ли выдумывать неотложные дела? Пока он колебался, вернулся Шура – натянутый нерв, буркнул, что все в порядке, пост сдал, можно расслабиться, но начальство повелело больницу не покидать – и потащил его к лестнице. Но не наверх, где был рабочий кабинет, а куда-то в подвал. Спустившись вниз, Андрей обнаружил длинный коридор по всей длине здания и несколько закрытых дверей.