Алексей Евтушенко - Отряд-2 Страница 6

– Что ж, – сказал главврач, откинувшись на спинку кресла, – не смею задерживать, ибо вы вполне здоровы.

– Благодаря вам, доктор и вашей больнице, – слегка поклонился Велга.

– Э-э… разумеется, это не мое дело, – продолжил главврач, кивком принимая комплимент, – но я любопытен. Надеюсь, вы не сразу снова на Полигон? Лично я бы не советовал. Физически вы, повторяю, совершенно здоровы. Но вот нервная система у вас у всех, за исключением, пожалуй, девушки Ани….

– Да? – приподнял светлые брови Дитц.

– Я не скажу, что она полностью истощена, но потрепана порядком. Так что, как врач, настоятельно рекомендую возвращение к нормальному, образу жизни. Как минимум, на полгода. И никакого экстремала. Вы, я слышал, собираетесь в Город?

– Да, – сказал Велга. – А что?

– Ничего, – пожал плечами главврач. – Если на несколько дней, то ничего. Но потом, повторяю, я бы рекомендовал вернуться к вашим обычным занятиям. А уж о Полигоне вообще забыть.

– На полгода? – уточнил Дитц.

– Как минимум, – подтвердил главврач.

– Хорошо, доктор, – сказал Александр. – Мы непременно последуем вашему совету. А сейчас еще раз спасибо и разрешите откланяться.

– Не смею задерживать. Всего вам хорошего. И если возникнут проблемы со здоровьем, то милости прошу. Всегда рады будем вам помочь – таких дисциплинированных пациентов у меня давно не было.

– До свидания, доктор.

– До свидания.

Они спустились по лестнице на первый этаж и вышли на улицу.

– Смотрите-ка! – воскликнул Майер. – Это еще что за маскарад!?

Прямо перед зданием больницы на толстых и коротких шасси стоял, судя по скошенным назад крыльям и хвосту, явно летательный аппарат, чем-то напоминающий небольшой самолет. И от этого самолета ковыляли, поддерживая друг друга, двое мужчин. В грязной, местами изрядно порванной военной форме и при оружии. У одного из них, высокого и усатого, голова была обмотана толстым слоем бинтов, и поэтому свой кивер он повесил за ремешок на сгиб левой руки, в которой держал еще и длинное древнее курковое ружье с примкнутым штыком. Это ружье он использовал в качестве дополнительной опоры, правой рукой поддерживая своего, чуть ли не падающего на землю окровавленного товарища.

– Посторонись! – раздалось сзади.

Они поспешно подались в стороны, пропуская санитаров с каталками.

– А я уж думал, что медперсонал с нашим уходом останется без работы, – громко пробормотал Стихарь, наблюдая вместе со всеми, как окровавленного укладывают на каталку. – Черт возьми, откуда эти ребята? С Бородинского поля?

– Шевардинский редут, – блеснул зубами солдат с перевязанной головой, услышав слова Стихаря. – Досталось, вот…. Пришлось срочно эвакуироваться. А наши еще там остались. Ничего, если дальше дело пойдет так как началось, то к вечеру тут свободных палат не останется. А вы откуда, ребята?

– Лето сорок третьего, – серьезно сказал Дитц. – Тысяча девятьсот.

– О! – с уважением качнул головой усатый. – Курская дуга? Слышал, но сам не пробовал. Ладно, счастливо. Пойду подлатаюсь, а то что-то мне хренвато….

Они проводили солдата глазами и, не торопясь, пошли к выходу с больничной территории.

– Это у них, насколько я понимаю, такие военные игры, – метров через двадцать высказался Карл Хейниц. – Только с настоящим оружием.

– Похоже на то, – поддержал разговор Стихарь. – Да и Николай об этом же говорил. Разыгрывают бои и сражения из разных времен. А медицина у них такая, что умереть не боятся. Знают, что врачи в любом случае вытащат.

– А зачем? – неожиданно спросил Вешняк.

– Что «зачем»?

– Ну, зачем им это? Мало, что ли, настоящей войны?

– А может, у них нет войн? – предположил Малышев и даже приостановился, пораженный собственным высказыванием.

– Как это «нет»? – удивился Майер. – А что же тогда у них есть?

– Например, мир, – хохотнул Валерка. – Вечный и нерушимый.

– Так не бывает, – убежденно сказал Руди. – Где-нибудь, пусть небольшая, но война всегда есть обязательно. Это сидит в человеческой натуре так глубоко и прочно, что никаким воспитанием и никакой моралью не выковыряешь. Даже христианской.

– Я бы даже сказал, в особенности христианской, – уточнил Карл Хейниц.

– Почему «в особенности»? – лениво поинтересовался Вешняк.

– Потому что история христианства – это история войн за веру.

– Или преступлений во имя веры, – поддержал разговор Велга. – Например, испанская инквизиция.

– А подвиги? – тихо спросила Аня, но так, что ее все услышали.

– Что «подвиги»?

– Подвиги во имя веры? Разве их не было? Или было мало? Причем не военные подвиги, как вы сразу подумали. Точнее, не только они или даже не столько они. Подвиги духовные. Вы, Саша, просто плохо знаете историю христианства. Вернее, совсем ее не знаете. Это понятно – вас ведь учили, что религия – это опиум для народа.

– А что, разве не так? – попытался улыбнуться Велга, но улыбка вышла кривой.

– Не так, товарищ лейтенант, – шумно вздохнул Малышев. – Религия – это опора и духовная поддержка.

– Опора… – повторил Велга с сомнением. – Костыль, ты хочешь сказать?

– Удивительное дело, господа! – громко сказал Дитц таким голосом, что все замолчали. – Удивительное дело, как быстро мы все расслабились. Позволю себе напомнить, что мы находимся в чужом мире, о котором нам практически ничего не известно. И что же? Трех дней полноценного отдыха, лечения и приличного питания вполне хватило, чтобы боевое подразделение превратилось в компанию доморощенных философов, которые вместо того, чтобы добывать и осмысливать информацию об окружающем их враждебном мире, спорят о роли религии в совершенно ином мире, мире, который они, возможно, вообще никогда не увидят.

– Это почему? – спросил Шнайдер.

– Почему не увидим?

– Да.

– Потому, рядовой, что мне так подсказывает моя интуиция, во многом благодаря которой, вы до сих пор живы.

– А почему враждебном? – тут же осведомился Вешняк.

– Потому что мой опыт подсказывает, что мир никогдане бывает дружелюбен к чужакам. В крайнем случае, он нейтрален. Но и это бывает очень редко. А вот враждебен практически всегда.

– Согласен, – кивнул головой Велга. – Но я пока не вижу непосредственной опасности.

– В этом-то и заключается ваша беда.

– Наша – это чья?

– Ваша, русская, – пояснил Хельмут. – Наша немецкая беда в том, что мы слишком практичны и одновременно сентиментальны. А вы, русские, наоборот, живете эмоциями и расслабляетесь при первом удобном случае.

– Сам философствует, а другим запрещает! – веселым голосом объявила в пространство Аня, и все рассмеялись.

И тут больничный парк кончился, и они вышли за ворота.

Глава четвертая

Они возвращались.

Два из семи.

Ушедшие тысячи лет назад в погоню за врагом.

Догнавшие и уничтожившие его.

Они многое потеряли. Сотни и сотни жизней, пять кораблей и – главное – время, которому они принадлежали.

Они ничего не приобрели, кроме победы и чувства выполненного долга. Этого много для мудреца и воина, но этого мало для того, кто давно не был дома. Дома должны ждать, а их уже тысячи лет никто не ждал. Никто не ждал, потому что никто не ведал о самом их существовании.

Испытания, выпавшие на их долю, некому было воспеть в песнях и легендах. Чтобы сложить легенду, нужна память. А память о них давно выветрилась вместе с последними камнями, бывшими свидетелями их ухода.

Тысячи лет.

Они надеялись вернуться гораздо раньше, но судьба, даровавшая им невероятную, фантастическую победу, решила, что за эту победу они заплатили недостаточно.

Оба, оставшихся в живых после решающей битвы, корабля были вышвырнуты из гиперпространства на половине пути к дому. Случай невероятный, но они слишком плохо знали выверты пространства-времени, чтобы судить. Корабли были выброшены туда, где с обзорных экранов на экипажи глядели прекрасные, равнодушные и уже недостижимые звезды, потому что вновь уйти в гиперпространство не было никакой реальной возможности.

Оба рабочих гипергенератора и четыре резервных таинственным образом вышли из строя. Да так, что починить их, вероятно, мог бы один лишь Господь Бог. И тот, скорее всего, подумав, просто заменил бы их новыми. Но Бога поблизости не оказалось, и поэтому выкручиваться пришлось самим. И даже не выкручиваться, а просто искать выход. Выход, который был единственно возможным в данной ситуации. То есть выхода было два, но второй – просто лететь по направлению к дому и ждать, когда кончаться ресурсы воздуха, воды и пищи, не устраивал никого.

Глубокий анабиоз.

До родной планеты были тысячи лет пути на той скорости, которую теперь могли развить корабли, и эти тысячи лет можно было переждать только одним способом, – временно почти умереть.