Александр Голодный - Частица хаоса Страница 6

– Вот ведь бывает… Так, ребятки, за это надо выпить!

Когда, пропустив вперед Машу, я собрался выходить из землянки, капитан придержал за локоть:

– Ротный, такое дело… Она к нам после ранения, еще не оклемалась… Так что ты там особо не усердствуй. Понял, о чем я? Давай, иди, Петров.

В голове слегка шумело после «наркомовских», но о чем говорит командир, я догадался быстро. И, похоже, предательский румянец сразу залил щеки.

Нет, я слышал, что такое бывало… и частенько слышал…

Но я на должности ротного всего пару месяцев после гибели Максимова и женщин в подчинении у меня еще не было.

От санитарного отделения вообще остался один рядовой Хохлов, словно заговоренный, старый «конский» фельдшер.

И вот теперь…

Отбросив вгоняющие в краску мысли, поспешил за неспешно идущей по ходу сообщения девушкой:

– Маша, ты о наших что-нибудь слышала?

– Мама писала. Сережка из тридцатой квартиры воюет под Ленинградом, ранен был. Павлик из семнадцатой и Коля из флигеля погибли. Лена твоя тоже на фронте, радистка.

Смущенно оправдываюсь:

– Ну, почему сразу «моя»?

Военфельдшер улыбается:

– Портфель ей носил? В кино приглашал?

– Ну, разве что в кино…

Вспомнив, уточняю:

– А твой парень? Рослый такой, чернявый?

Улыбка исчезла. Вздохнув, она ответила:

– Без вести. На второй месяц войны. Танкист.

Без вести… Это плохо. Мог попасть в плен. А мог и сгореть в танке вместе со всем экипажем. Там от людей почти ничего не остается, только белый пепел от костей. Документов нет, поэтому «без вести».

Взглянув в глаза, Маша продолжила разговор:

– А ты как, Олег?

– Как все. Воюю.

– Уже ротный… Наш дворовый озорник Олежка – ротный.

– Ну, не такой и озорник…

– Да? А кто мой портфель на дерево забросил?

Да уж. Припомнив обстоятельства, перехожу в наступление:

– А не надо было задаваться и мелюзгой нас обзывать.

– Я не обзывала.

– А если вспомнить получше?

Девушка смутилась:

– Ну, было. Не со зла, ты не думай.

Улыбаюсь в ответ:

– Я и не думаю.

По мере приближения к моему хозяйству думать приходилось совсем о другом: где ее поселить?

Нет у меня отдельной землянки для санитарного отделения. Хохлов с третьим взводом живет.

Единственная командирская – моя. Учитывая, что обязанности политрука роты исполняет младший лейтенант Мичурин, командир первого взвода… В общем, делю землянку я только со связистом, заодно работающим истопником. Предложу девушке поселиться у меня – подумает черт-те что. И выбора нет.

– Я тебя ведь не сразу узнала.

– Что, Маша?

– Говорю, даже не узнала тебя сразу. Там был мальчик. А сейчас…

Под взглядом больших сине-серых глаз начинает чаще биться сердце.

– Ротный. Старший лейтенант. Возмужавший. Суровый и строгий.

Чувствую, как румянец смущения опять покрывает щеки. Хорошо, хоть под щетиной не видно.

Так ничего и не решив, привожу Машу к своей землянке:

– Располагайтесь, товарищ военфельдшер. Вот связист, ставьте ему задачи, какие надо. А мне по взводам пробежаться необходимо.

В общем, удрал.

Правило ежедневного обязательного обхода своего подразделения я перенял у Максимова. Хороший был ротный, земля ему пухом. И бойцам приятнее, и самому спокойнее, как обстановку своим взглядом оценишь.

Солдатский телеграф и проводная связь уже донесли новость до ушей подчиненных. Даже то, что мы с одного двора знают, черти! Но ни одного пошлого намека. Уважают и, пожалуй, по-доброму завидуют.

По дороге в третий взвод навстречу попался поспешающий Хохлов. Вызвала на доклад. Молодец, правильно.

Командир взвода, сержант Хохряков, раздевшись по пояс и паря нагретой водой, умывается у взводной землянки. Это, кстати, мысль:

– Константин Николаевич, мне водички не подогреешь? А то уже забыл, когда грязь смывал.

– Как не подогреть? Сейчас ведерко сделаем, товарищ командир.

Оценив мой вид, добавляет:

– Может, заодно и побреетесь? Бритва «Золинген», трофейная. Мягко идет. Соглашайся, ротный.

Согласно машу рукой:

– Убедил, чертяка говорливый.

Пока умывался и брился, кто-то из бойцов на гимнастерке подворотничок поменял, да и чище она стала в разы. Как на свадьбу готовят!

Проверив заведования, поставив задачи, уже собирался назад, когда раздался зуммер телефона. Связист с непонятной интонацией в голосе оповестил:

– Вас, товарищ старший лейтенант.

Беру трубку:

– Слушаю.

– Товарищ командир, вы обедать идете? Второй раз ведь подогреваю. Олег, не задерживайся.

Слышать на войне из телефонной трубки нежный женский голос – это не передать словами.

Губы, кажется, сами произнесли:

– Иду, Маша.

А за спиной кто-то завистливо вздохнул.

Мы кушали вдвоем. За мое отсутствие землянка преобразилась. Кругом порядок, каждая вещь на своем месте, и главное – появилась разделившая помещение ширма из пары плащ-палаток. Ну, и отлично. А где связист?

– Маша, а куда ты Гавриленко дела?

– В соседнюю землянку отправила, к бойцам. И построила перед этим. Избаловал ты его, ротный.

– А кто за связь теперь отвечать будет?

– Вон с того позвонишь – он через две минуты прибежит. Я могу трубку поднять, да и ты не безрукий.

Пообедав борщом и перловкой с мясом, устроившись рядом на нарах, сидели совсем по-домашнему и разговаривали. Вспоминали дом, знакомых, наш город… От этой невозможной, успокаивающей обстановки сладко щемило сердце. Как я уже долго на войне! И конца-края не видно. Гоним фашистов, и прогоним, сомнений нет, но вот когда это будет? И кто доживет до Победы?

После сытного обеда неудержимо потянуло в сон. Ночью навоевался с фашистской разведкой. Языка хотели взять. «Взяли». Последнего гада лично из снайперки положил, у самой их проволоки. Ну, они со зла нам шороху и устроили – полночи долбали. А сейчас глаза сами закрываются.

Девушка заметила:

– Олег, приляг, отдохни. После обеда положено, это я тебе как медик говорю.

И ведь не могу с ней спорить.

Не знаю, когда проснулся в первый раз. Наверное, через час. Потрескивают дрова в буржуйке, Гавриленко тихим голосом отвечает на доклады, Арсеньева проверяет комплектность санитарных сумок, что-то неразборчиво бурчит Хохлов. Порядок…

Снова открыл глаза, когда почувствовал, как нежная ладошка тихонько гладит мое лицо. Маша. Нежно, со слезой и болью смотрит в глаза. Ее личико в прерывистом свете коптилки невероятно прекрасно, кажется словно светящимся изнутри.

– Олежка… У тебя во сне лицо детское. А ты воюешь, убиваешь врагов. Ранен, контужен, ротный… мальчик мой милый…

Бездонные глаза девушки оказались совсем близко. Я осторожно притянул ее к себе, и моих сухих, обветренных губ коснулись мягкие женские губы.

Первый поцелуй в жизни. От него закружилась голова и вспыхнули чувства. А потом были второй, третий… и вот уже мои неловкие руки раздевают милую, а в ее глазах нежность… и желание.

Моя первая женщина… Первая, и единственная. Одна навсегда. Я так решил, когда стало успокаиваться заполошно бьющееся сердце, когда перехватил полный заботы и любви взгляд устроившейся на моей груди Маши.

Старательно укрываю ее своим полушубком, совсем сползшим набок, когда мы…

– Тебе не холодно?

– Нет, милый. С тобой мне хорошо, Олежка.

Осторожно прижимаю к себе гибкое, тонкое тело. Какая она хрупкая, маленькая!.. Тростиночка. С длинным красным рубцом на боку. Сюда ударил немецкий осколок. Бережно глажу бок ладонью, ощущая бархатную, шелковистую кожу:

– Не больно?

Улыбаясь, Маша отрицательно качает головой. А потом целует. От сладких губ и прижавшейся упругой, прекрасной груди снова загорается желание.

На этот раз все происходит гораздо дольше, нежнее и ярче. В наше участившееся дыхание вплетаются тихие, короткие стоны. Но не от боли, нет. Это горят любовь и страсть моей милой.

А потом мы снова лежим, тесно прижавшись друг к другу.

– Маша, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Я и так твоя, Олежка.

– Нет. Ты не поняла. Я хочу, чтобы мы расписались.

– Олежка, но ведь ты совсем меня не знаешь. Я тебя старше, у меня была своя, взрослая жизнь, и до ранения…

Осторожно накрываю пальцами ее губы, останавливая ненужные слова, отрицательно качаю головой:

– Мне это не важно. Мне важна только ты. И я хочу, чтобы ты стала моей женой. Сегодня же подам рапорт по команде, потом распишемся в политотделе дивизии. Ты согласна?

Маша не успела ответить. От разрыва снаряда дрогнула земля, сквозь бревна наката протянулись вниз тонкие струи песка. Второй снаряд лег гораздо ближе, одновременно запищал зуммер телефона. Черт! Вскочив, еле удержался на ногах, потому что третий взрыв…

***

… словно дернув из-под меня кровать. Останавливаю слепо нашаривающую выключатель лампы жену:

– Марина, все нормально.