Ян Валетов - Школа негодяев Страница 6

– Ты откуда об этом знал? – спросил Левин, глядя на Сергеева исподлобья.

– От верблюда! – огрызнулся тот зло. – Этими фокусами занимались давным-давно! И не только моя контора, других людоедов тоже хватало. Но одно дело – заниматься такими экспериментами в чуточку цивилизованной стране, где с материалом – беда, и совсем другое, когда для опытов ты можешь использовать сотни человек – детей, женщин, мужчин! А ведь тут, Лева, у нас – живого материала – хоть завались!

– Ага! Разогнался! – возразил Левин. – Чего у нас хоть завались? Детей? Да у нас их раз-два и обчелся! С рождаемостью проблемы, ты сам знаешь. Смертность среди подростков процентов пятьдесят!

– Сколько «столыпинских»[3] с «асоциальным элементом» заходят на Перевалку? – спросил Сергеев. – Пять? Шесть в неделю? Больше? Сколько беспризорных в Пограничье? А в России? Таких, с которыми никакой Макаренко возиться не станет? Оторванных, потерянных? Много?

– Не знаю… – протянул Левин, уловивший мысль собеседника.

– Ну, сотни три-четыре наскрести можно?

– Ты хочешь сказать, – вмешался Али-Баба, внимательно следивший за разговором, несмотря на то, что Левин с Сергеевым говорили на русском. – Ты хочешь сказать, что живой материал завозят извне?

– Именно. Их завозят оттуда, отлавливают здесь … Речь идет о конвейере. Пока что он низкопроизводительный, но при наличии заказа… Такие вот боевые десятки из заранее обработанных химией человеческих «заготовок» можно выпускать по нескольку в день. Их постоянно испытывают для усовершенствования технологий. Если раньше от них за версту несло гормонами, то сейчас посторонних запахов нет. Убрали идентификационные татуировки. Научили инициировать тех, с кем они вступают в контакт, и неплохо научили. Гипноз, феромоновая атака, примитивное, но действенное НЛП[4] – каждый из них еще и детонатор, способный «раскачать» любую из наших колоний. Еще годик – и никаких внешних признаков не будет вообще! Пусть такая школа будет выпускать триста-четыреста человек в год – обученных, натренированных и практически неотличимых на общем фоне. Нынешний разгул терроризма покажется нам детской игрой. А ведь они еще собираются продавать методику…

– Если бы все это не было так похоже на правду, то я бы назвал твои слова бредом. Все бывшие спецслужбисты с возрастом становятся параноиками.

– Я не параноик…

– Я заметил, – сказал Левин невесело. – И ты думаешь, что Молчуна увезли туда?

– Думаю – да. Он для них немного староват, но вполне еще пригоден. Они… – Сергеев запнулся. – В противном случае… Им просто незачем было оставлять его в живых. Кому нужны пленные? Зачем? Но та группа забрала его с собой. Думаю, что если бы мы с Вадимом смогли осмотреть тела в кинозале Бутылочного горла… Похоже, что они брали в плен молодых. Остальных просто убивали.

– Почему ты считаешь, что это была та же банда?

Михаил пожал плечами.

– Если бы это был кто-то из обычных бандитов, то их цель – прежде всего – ресурсы. Оружие, предметы быта, еда. Ты сам знаешь, как выглядят разграбленные ими колонии – спичек не сыщешь. А те, кто куражился в Горле, были шикарно вооружены. Гранатометы, «шмель», да и патронов они не считали. И они не грабили. Не было видно следов грабежа, был штурм, но они не грабили.

– Истомин не говорил мне, где расположена Школа, – произнес Али-Баба негромко. На его лице, обычно спокойном и мало выражающем, отображалась явственно внутренняя борьба. Потом он посмотрел на Сергеева и добавил, словно решившись на что-то очень важное. – Но он, слава Аллаху, был не единственным моим источником…

Двигатели молчали, а громадный С-130 продолжал полет. Только вместо оглушительного рева моторов «Эллисон» фюзеляж наполнился свистом ветра, и стало слышно, как набегающий поток треплет брезентовые стропы крепежных сеток. Потом самолет качнуло, он слегка клюнул носом, словно серфер, соскальзывающий с гребня волны, и плавно двинулся вниз.

Сергеев вскочил, еще не понимая, что будет делать дальше. Тело начало действовать еще до того, как в голове сложился хоть какой-нибудь завалященький план – сидеть и ждать неминуемой смерти он не собирался в любом случае. Влетев в кабину, он упал в кресло и, щелкая тумблерами, попытался перезапустить двигатели, но бросив взгляд на индикаторы топлива, понял, что впустую тратит время.

Баки были продырявлены и теперь уже пусты окончательно. Даже то, что это летающее решето поднялось в воздух и продержалось в полете почти полчаса, было подарком судьбы. Теперь надо было мечтать о том, что рука провидения посадит многотонный «джамбо», но у Михаила было не настолько сильное воображение. Он даже закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы мысли прекратили бешеный бег, и он мог найти хоть маленькую лазейку к спасению. Базилевич и Аль-Фахри дышали в затылок, свистел ветер, врываясь в кабину. Было холодно, и Сергеев на мгновение будто бы замерз, уткнувшись носом в приборную доску и просчитывая варианты.

Вариантов не было.

С-130 уже начал терять высоту, приобретая дифферент на нос, и Михаил невольно шумно сглотнул слюну, представив как через несколько минут огромная туша транспортника свалится в пике.

Внизу пролетала красная земля, покрытая, словно лишаем, пятнами редкого кустарника. Ее рассекали сухие, как кожа мумии, овраги, зажатые в теснинах осыпающихся алой трухой стен, и похожие сверху на низкие барханы возвышенности. Вдалеке по курсу полета – нет, теперь уже по траектории падения! – Сергеев разглядел похожее на ножевой порез пересохшее русло одного их притоков реки – по растрескавшейся земле пылили антилопы. За ними вилось пылевое облако. С-130 мог садиться на короткие, неподготовленные полосы – в этом была одна из сильных сторон транспортника, но сесть на такой пересеченной местности мог только вертолет. «Впрочем, – Сергеев невесело усмехнулся про себя, – сесть можно где угодно, но только один раз».

Самолет продолжал неуклонное снижение, делая это плавно и величаво, не сваливаясь в штопор: он терял высоту, словно раненый обессилевший гусь, скользящий к горизонту, вдаль от стрелков, растопырив пробитые дробью крылья. Сколько у нас еще есть – пара минут? Пять минут?

Взгляд Сергеева упал на планшет с летной картой, валяющийся в луже крови под сидением штурмана. Предупредив жест Михаила, Хасан выхватил его из-под кресла. Сама карта была густо перемазана бурым. Сергеев попытался смахнуть налет с ламинированной поверхности, выпачкал руки, но таки рассмотрел под красными мазками обозначенную фломастером ВПП,[5] с которой они взлетели около получаса назад.

Их курс лежал на северо-восток, значит – вот в этом направлении…

Сергеев заскользил пальцами по шершавой бурой корке.

Вот она – река, а вот похожий на след сабельного удара приток, который он видел несколько секунд назад…

С-130 как раз несся над ним со скоростью в 300 километров в час и на высоте в 1000 метров или что-то около того: альтиметр был вырван из приборной доски крупнокалиберной пулей, и определиться точнее Михаил бы не смог при всем желании. Одно было бесспорно – транспортник терял высоту каждое мгновение, при этом приближаясь к границе Эритреи и неровной береговой линии, которую нежно лизали воды океана. Но до берега было еще далеко. Слишком далеко. И если даже предположить, что «Джамбо»[6] рухнет на землю пролетев еще 3–4 километра, то до побережья будет как минимум километров 50–70 по прямой. А в Африке прямых дорог не бывает – это Сергеев знал со времен своей первой командировки на Черный континент. Конечно, с Сибирью или амазонскими джунглями сомалийские пустоши не сравнить, но и без таежных болот и буреломов здесь, на востоке Африки, провести по карте прямую между двумя точками гораздо проще, чем доехать до цели.

Сергеев поднял глаза и оценил, насколько снизился самолет за те секунды, что он всматривался в карту, и с трудом усмирил холодный шар, вдруг задвигавшийся внизу живота.

Можно сколько угодно смотреть в лицо смерти, но безбожно врут те, кто рассказывает, что к этому можно привыкнуть. Каждый раз ощущение близкой кончины заставляло сжаться все клетки тела, превращала кишки, мочевой пузырь и екавшую от страха селезенку в смерзшийся, бесформенный комок. Разница между видевшим смерть десятки раз Сергеевым и рядовым обывателем, никогда не державшим в руках ничего опаснее кухонного ножа, состояла в том, что профессионал не впадал в ступор, покорно ожидая, пока костлявая возьмет свое. Его мозг давал команду, и дальше все происходило неосознанно, на уровне рефлекса – кровь вскипала от адреналинового потока, стягивало пересохший рот, частил пульс и зрачки превращались в булавочные уколы на роговице. Теоретически можно было представить себе опасность, которая заставила бы окаменеть и профессионала, но в 90 случаях из 100 опытный человек продолжает сражаться за свою жизнь до последней секунды.