Созданный монстр (СИ) - "Liziel" Страница 67

— С вами говорит командир корабля «Стремительного» и Алиетт-Лэ Лазурного Престола, — стоя на мостике, и сложив руки за спиной, вещал Лаккомо по связи главе клана. Тогда еще юный, лишь пару лет назад получивший венец власти.

Клан этой колонии его не любил. Ровно как презрительно относился к указам Лазурного Престола. Древняя ветвь колонистов когда-то давно отделилась от правящей династии и хранила в себе остатки королевских кровей. Считается, что около пары тысяч назад клан самостоятельно покинул родной мир и ушел на другую планету, расширять границы и возможности торийской империи. Этот факт истории последнее время давал клану много поблажек и излишнюю смелость в высказываниях. А после фактической коронации Лаккомо как Алиеттт-Лэ и причастности к Престолу клан активно стал подавать идеи о рассмотрении так же своих наследников в качестве претендентов на корону. «Если в династии начался такой беспредел и Престолом теперь правят два брата, то почему бы не поменять вообще выборную систему?»

Но ведь это только считается, что они ушли добровольно. А исходные архивы в Золотом Дворце, доступные только правителям, говорят совсем о другом. Когда-то клан пощадили за измену и изгнали с Тории. И вот снова все возвращается в старое русло.

— За разжигание гражданских распрей, внесения провокационных идей в массы, а так же открытое высказывание недовения правящей династии я, от лица Лазурного Престола, вынужден вынести вам приговор.

— Ну и куда уже дальше вы нас пошлете, Ваше Величество? — иронично и обманчиво по-старчески устало спросил глава клана, вещая из своего кабинета.

Но Лаккомо тогдая явился не для общения.

— Ваше положение отягощается спонсированием и укреплением жречества. Хотя вам известно, что любая религия запрещена в Империи. Так же ваш клан обвиняется в пособничестве Федерации и переправлении национальных достояний Тории на сторону.

— Людям нужно во что-то верить, если их не может защитить родная корона, — флегматично пожал плечами глава клана.

— И наконец, — продолжал Лаккомо как ни в чем не бывало, — Лично Вы обвиняетесь в агитации других колоний к сепаратизму и свержению правящей династии.

— У нас не древние века, Ваше Величество. Федерация и так почти подмяла нас. Какой смысл удерживать автономию, — он был слишком спокоен, как всегда, как при всех личных встречах. Абсолютно уверенный в себе и тем самым наиболее проблемный и коварный член любого собрания. Его идеи слишком глубоко оседали в головах слушателей и других кланов. Ему крайне легко было бы стать новым лидером Тории, вопреки всем традициям и порядкам, и потом уничтожить империю как саму суть. Или изменить ее до неузнаваемости.

Он был крайне опасен для короны и Тории. Как вирус, посторонний и разрушающий элемент целой системы. Многие уже стоят на его стороне, не понимая пугубность его высказываний, а сколько недовольства поднимется, если с ним что-то случится… Даже вся колония почти наверняка пойдет войной протеста против Тории, желая отомстить за лидера.

Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

…Первый выбор всегда дается тяжело.

— За все вышеозвученное от имени Лазурного Престола я, Лаккомо Сан-Вэйв, приговариваю вас к смертной казни. Мое решение однозначно и не подлежит обжалованию и обсуждению. Если лично у Вас имеется последнее слово, я готов выслушать его под протокол.

Глава клана лишь дернул бровью, слабый жест, прорвавшийся через идеальную маску непоколебимости. Он все еще не верил, что молодой правитель рискнул озвучить ему такой приговор.

— Вас ожидать у меня лично, или пришлете своих карателей? — только лишь спросил глава клана.

Интересно, собирался ли он податься в бега? Мог бы попытаться, узнав, что с флагмана вылетел шаттл.

— Нет, — сухо ответил Лаккомо. — Я приведу приговор в исполнение со своего корабля.

И только тогда глаза главы клана удивленно расширились, когда до него дошел смысл сказанных слов. Когда он понял, почему Его Величество явился на флагмане. Когда вспомнил все нюансы высказанных фраз, и понял, кого на самом деле обвинял Алиетт-Лэ.

— Вы не посмеете! — поддался вперед на экране глава клана. Только сейчас, проявив свое настоящее лицо и эмоции, он выглядел запуганно и загнанно. Он хотел не верить, но глядя в глаза Алиетт-Лэ, понял, пожалуй, самое худшее. Лаккомо был действительно не наигранно спокоен.

— Время Вашего последнего слова истекло, — ответил Лаккомо, кладя руку на приборную панель с заготовленными заранее командами. — Да будет гладок ваш путь к Нефритовой Горе.

Одно лишь нажатие на экран приборной панели и подтверждающее ментальное согласие системе, как корабль дальше все сделал автоматчески. Разгорелись на высокой мощности силовые магистрали, с тихим гулом в недрах центральных накопителей стал накапливаться заряд. Несколько бесконечных секунд, почти как перед прыжком, когда затаив дыхание ждали все, а техники следили за первым тестом системы.

Выстрел пронзил планету тончайшей ослепительной иглой. Вспыхнувшей, застывшей на миг, и потом угасшей, казалось, без последствий. Только связь с главой клана оборвалась. А внизу на планете белеющим раскаленным кольцом стало медленно растекаться пламя, оставляя золотистые огненные всполохи, с высоты орбиты, разрастающиеся по поверхности, как узоры.

Завораживающее красотой зрелище. Страшное, но безумно прекрасное. Насколько прекрасна может выглядеть тишина расползающейся смерти.

В тот момент Лаккомо узнал, как звучит покой. Он переживал, что мог испугаться подобного вида, что совершенное действо сильно пошатнет его и сломает, но нет. Справедливость перекрыла чувство страха и совести, а моральное успокоение лишь еще больше подтвердило правильность совершенного поступка.

Правда, с того дня Лаккомо все же стал смотреть на мир иначе. Близкие и дорогие люди стали на порядки ценнее всех остальных. Их жизнь и благополучие вышли за рамки сравнений и никогда не вставали на общую чашу весов. Мнения же самого народа в его адрес радикально разделились. Одни выступили в поддержку и с готовностью встали на его сторону. Другие стали бояться и затаились. Тех же, кто пытался его открыто ненавидеть, Лаккомо хладнокровно уничтожил со временем.

Чистка родной нации продлилась почти десятилетие, но в итоге кланы пришли к полной лояльности. Алиетт-Лэ уважали и опасались в колониях, на Тории его искренне обожали, а выпускники Академии считали честью попасть на службу на его «Стремительный». Как так получилось — для Лаккомо до сих пор оставалось загадкой.

И на фоне всего происходящего на родной территории всегда неотделимой частью работы давила обязанность, возложенная Федерацией. Бестолковая нужда, как оковы, в которые Алиетт-Лэ влез добровольно, надеясь так избежать куда больших проблем.

Лаккомо наполнил свою чашку оставшимся чаем и задумчиво посмотрел на коммуникатор на браслете. Мелкие значки услужливо показывали доступ к внутренней сети Тории, а так же активный зеленый огонек брата. Его коммуникатор тоже был включен, но как обычно он мог оказаться сейчас на совещании или переговорах.

Пару минут Лаккомо просто смотрел на зеленый значок, не решаясь как-то дать о себе знать. Если бы Эйнаор был свободен — он бы увидел его в сети и написал бы первым. А так…

Все же решив, Лаккомо вызвал мелкую проекцию клавиатуры на ладонь и написал до сухости кратко:

«Буду дома трое суток. Если свободен — пиши».

Короткий жест. Отправка сообщения. А дальше только тянущее за душу ожидание.

Лаккомо не надеялся получить ответ быстро. Все же по ментальной связке брат ощущался где-то далеко и вовсе не во дворце. В лучшем случае в соседнем клане на планете. А эти поездки обычно быстро не заканчиваются.

Алиетт-Лэ неспеша допивал последнюю чашку, оттягивая время возвращения на корабль, когда вдруг коммуникатор коротко пиликнул.

«Вернусь сегодня же! Встречаемся во Дворце. Не улетай наверх, дождись. Пожалуйста».

И словно какой-то тяжелый камень упал с души, сброшенный парой простых слов. Где-то в глубине протестовала логика и приличие, Лаккомо понимал, что только что сорвал брата с места. Где-то будет возмущаться глава клана, а самому Эйнаору придется придумывать оправдания, почему он срочно обязан вернуться. К тому же Лаккомо очень не хотел возвращаться во Дворец, где его могла безрадостно встретить придворная дальняя родня, но…