Артем Каменистый - На руинах Мальрока Страница 7

— Спасибо за информацию. Дайте мне час-два — постараюсь встать на ноги.

— Это как?!

— Не мешайте. Если я буду стонать или даже кричать, не обращайте внимания. Болезненное это дело, но куда деваться…

— Не хочу даже знать, что вы удумали. Опасаюсь, что вера моя этого не одобрит.

— Эх, мне бы поесть хорошенько — сил почти не осталось. Ну да ладно… пожелайте удачи… может и хватит…

Еретик начал поспешно молиться, причем я почти ничего не различал из его скороговорки. Что-то про грешные души, тьму, и исчадий ада, грешные тела ворующие с целью последующего изощренного разврата. И про муки адские за такие дела тоже что-то проскакивало.

Вероятно, молился о моем здравии.

Часа два адских мук мне и без молитв гарантированны. А может и больше…

Я проделываю это не первый раз. Первый вообще произошел без моего участия: раны, полученные в битве у брода, затянулись сами собой — в сознание при этом не приходил. Даже большая кровопотеря не помешала восстановиться. Одним из приятных бонусов после лечения загадочной спутано-волокнистой хреновиной, извлеченной из тела высшего перерожденного, была улучшенная регенерация. В данном контексте лучше писать слово «регенерация» с большой буквы — она того стоила.

По обмолвкам палачей выходило, что от тех ран лишь розовые шрамы остались, а ведь меня жестоко изрубили двуручным мечом. Ногти, вырванные на четырех пальцах левой руки, уже наполовину отросли. При этом я был в сознании (к сожалению), и наблюдал процесс от самого начала. Поначалу было очень больно, но уже через пару минут боль стала вполне терпимой и вскоре бесследно исчезла. Кровь перестала бежать еще раньше. Уже через час-другой кончики пальцев начали чесаться, и уже наутро я почти позабыл про увечье.

Ящерицы, отращивающие потерянные хвосты, в сравнении со мной жалкие дилетанты.

Реакцию организма запомнил во всех подробностях. Вот и сейчас она ничем не отличалась: боль быстро стихла (возникала лишь в те моменты, когда мои ноги беспокоили, волоча по земле); стопы и голени пылали жаром, начиная понемногу зудеть. Причем самое интересное, что интенсивностью этого жара я, похоже, мог управлять. Заметил это при разговоре с епископом — стоит немного сосредоточиться на своих ощущениях, и странная теплота нарастает до состояния жгучего огня. Хотя на ощупь кожа остается прохладной — то есть ощущения субъективные.

У меня имелись сильные подозрения, что «температура» зависит от интенсивности процесса заживления. Стоило ее повысить, как мгновенно накатывала слабость. Учитывая истощенность тела — логично. Сил ведь почти не осталось, и увеличенные затраты энергии сказывались на самочувствии не лучшим образом.

А еще я заметил, что при управляемом «нагреве» боль возвращается. Что бы со мной не проделали епископ с Арисатом, но состояние организма настолько плачевно, что при попытке ускорить заживление сил не хватает на блокирование болевых ощущений.

Я не мазохист, но придется сменить убеждения — нельзя терять время. Почему-то почти не сомневаюсь, что ноги излечатся и без болезненного ускорения, но сколько придется ждать? Часы? Дни? Это ведь не ноготки вырванные — все гораздо серьезнее. Если Канфидус не ошибается, нас, скорее всего, еще до утра прикончить постараются. Средневековье — подкупят стражу, и удавят втихаря. Или даже среди стражников свои люди есть. Судя по всему, местная инквизиция по духу ближе не к доминиканцам, а к иезуитам[1], а они ребята предусмотрительные — могли заранее подсуетиться для таких вот случаев.

Прислушиваюсь к ощущению в изломанных конечностях. Вот оно — тепло. Давай же, сильнее… еще сильнее. Вот и жар. Ох и боль — будто заново ломают… Лишь бы не отключиться — вдруг без сознания процесс замедлится? Нет у меня времени. Потом холодным обливаюсь, зубами скриплю, иногда не сдерживаюсь — стоны вырываются. Епископ в такие моменты начинает молиться еще неистовее.

Меня его шепот раздражает — в подвале пыточном аллергию на молитвы заработал.

Ладно… молись иридианин… молись. Молись, чтобы кости срослись за пару часов (а лучше быстрее). Ведь если не получится, плакали остальные мои замыслы. Не уйти мне на сломанных ногах, или на сросшихся неправильно.

Боль усиливается. Прибегаю к крайнему средству: начинаю неистово мечтать, как в темном переулке успешно подкарауливаю инквизитора. Цавус. Хорек. Внебрачный сын борова. Огрызок кастрированного поросенка. Свиная шлюха. Почетный миннетчик нечищеного свинарника. Калолиз в рясе. Я уже рядом — готовься. Ты еще не осознал, на кого руку поднял. За полуденного стража меня принял? Ты очень сильно ошибся: бурундуки линялые, шелухой от семечек на базаре торгующие — вот кто такие стражи. Не страж я. Я Дан — диверсант с другой планеты. Меня выбрали из миллиарда, потому что еще там я был круче всех. Я «Тетрис» шесть раз до конца проходил с завязанными глазами. Я спал лежа на гвоздях, в потолок вбитых. Увидев мои бицепсы, Шварцнегер ушел на пенсию; меня в гараже для «Камазов» вместо домкрата использовали; мой член сыграл главную роль в фильме «Анаконда». Меня в секретном бункере научили бриться ногтями и плавать брасом вверх по Ниагаре с наковальней в рюкзаке. И ты всерьез решил меня слить?! Ноги сломал и рад? Так я тебя сейчас немного огорчу — во всем этом вонючем королевстве не найдется столько денег, чтобы выплачивать тому, что от тебя останется, пенсию по состоянию здоровья. Ты, некрофил пассивный, на обломках тазобедренных суставов будешь умолять добить, но я жесток — оставлю жить. Точнее существовать — жизнью это называть язык не поворачивается. А если ты не скажешь, куда подевал Зеленого… Нет — ты скажешь! Ты мне это в стихах с выражением расскажешь! И еще всем своим коллегам — папуасам однояйцевым, передашь, чтобы готовили максимально большой медный таз: я им буду вас накрывать.

Господи — ну как же больно! Похоже, последние слова кричу уже вслух — на русском языке.

Плевать — в этих казематах, наверняка, и на марсианский язык внимания не обратят.

В коридоре шум. Что это? Неужели время вышло? Убивать будут? Печально — я сейчас ни на что не годен.

— А почему ты один?

Похоже на голос одного из стражников — того, что в дверях встречал.

— А не знаю — не дали никого сегодня.

Этот голос впервые слышу.

— Одному не положено на ночь оставаться.

— Ну так оставайся — вместе будем.

— Губы закатай на их законное место. Меня пиво уже истомилось ждать. Так что сиди тут сам — завидуй.

— Я свое еще наверстаю, — ох и голос у этого гада — противный, скрипучий, дребезжащий. — Сидельцев сегодня много?

— У недоимщиков аж шестеро сидят. Тихие они, но если начнут в дверь ломиться, не слушай ничего. Утром обходчик пусть сам челобитные принимает — его для того и поставили. В левом тупике бесноватый. Простой бесноватый — священники сказали, что он не по их части: просто головой тронулся. Били его крепко и у них, и до них, и у нас, да и закован по рукам и ногам — не шевелится. А может сдох уже — по голове ему хорошо наваляли. Хотя живучие они конечно… Будет опять орать — пускай орет.

— Вдруг и вправду сдох — так выносить надо, пока не завонялся.

— А ты пойди к нему и проверь. Он, говорят, когда вязали, мужику руку отгрыз у локтя.

— Да иди ж ты! Сам и проверяй!

— Ха! А оно мне зачем надо?! В общую камеру тоже не заглядывай — там разбойных ребят набили под самый потолок. На западной дороге целую шайку повязали — добаловалось ворье. В трактире упились, что на сорочьем перекрестке, а кто-то донес, ну и взяли их разморенными. Работы палачу теперь на неделю — там, небось, половине надо ноздри рвать, а остальным пальцы резать или руки рубить. Да и подвесить поближе к небесам не мешает некоторых. Следи за ними в оба: сволота там еще та — один хитрожопее другого. В колодной парочка сидит, но от тех вряд ли шум будет, или хлопоты какие. Да и какие хлопоты от колодников? Все понял? Ну бывай тогда — закрывай за нами.

В коридоре зашумело, залязгало, затихло. Видимо дверь закрыли на ночь.

Епископ, не пропустивший из диалога тюремщиков ни слова, громко прошептал:

— Дан — он один на ночь остался! Удача! Эх — нам бы в коридор только выбраться!

За решеткой посветлело — кто-то неспешно топал по коридору, видимо с факелом в руке. Так и оказалось — перед «камерой» показалась фигура тюремщика: невысокий, толстый, коротконогий. Подробности при таком освещении из моего положения рассмотреть нелегко, но серьезным противником вроде не пахло.

— За что сидите, колодники? — с насмешкой поинтересовался «дребезжащий».

— Шлюху не поделили, — епископ пояснил это столь непринужденным тоном и так молниеносно, будто неделю просидел здесь в ожидании именно этого вопроса, и вообще, является непревзойденным специалистом по продажным женщинам.