Василий Гавриленко - Теплая птица Страница 7

-А если бы ты был на его месте?

            Если бы? Что значит – если бы? У меня свое место, здесь, у костра, рядом с тобой.

            Снаружи завизжали твари. Я вскочил, забил терном отверстие. Снова у нашего убежища – свежий труп и пиршество тварей…

            Я подкинул в костер сушняку – призрачный хоровод на стенах закружился веселее.

            Спасенный нами игрок притих. А вдруг, оклемается?

             На лице Марины дрожали отблески огня; оно казалось бронзовым. Стало жарко, я снял куртку.

            Марина откинула со лба волосы, глянула на меня и вдруг заговорила:

 - Предчувствую тебя. Года проходят мимо-

             Все в облике одном предчувствую тебя.

             Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,

             И молча жду, - тоскуя и любя.

             Весь горизонт в огне, и близко появленье,

            Но страшно мне: изменишь облик ты.

             И дерзкое возбудишь подозренье,

            Сменив в конце привычные черты.

            О, как паду – и горестно, и низко,

             Не одолев смертельные мечты!

            Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

            Но страшно мне: изменишь облик ты.[1]

-Что это? – проговорил я.

-Бывшие называли это «поэзия», – ответила Марина и начала укладываться спать.

            Игрок зашевелился. Я поднялся, подошел к нему:

-Оклемался?

Стало не по себе: по испещренному шрамами лицу одна за другой скатывались слезы. Я никогда не видел в Джунглях, как кто-то плачет.

Игрок произнес довольно отчетливо:

-Вспомнил.

И вскрикнул - тело его выгнулось дугой, задрожало. Бедняга вытянулся на полу во весь рост и затих.

Я повернулся к Марине. Боль, бьющая из зеленых глаз, ожгла меня.

-Мы похороним его,-  сказала она.

-Как это?

-Закопаем в землю. Так поступали бывшие.

-Как скажешь,- я зевнул.

                                                                     4

                                                   FEMALE

            Электричка отползла от платформы, перестукивая колесами. Заспанный голос объявил следующую остановку.

            Людей в вагоне мало – пока что крупных станций не попадалось. Несмотря на рань, много окон было открыто. В них врывался аромат сирени.

            Андрей сел на изрезанное ножом коричневое сиденье и стал смотреть в окно. Мелькали дачи. Кое – где виднелись дачники, поднявшиеся ни свет ни заря.

            Грохоча, электричка пробежала мост, под которым синела река. Над водой клубился туман.

            Андрей подумал о Гале. Почему она преследуют его, не дает покоя даже в электричке? Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от образа печальной женщины, безропотно переносящей издевательства матери Андрея,  женщины, которая любит его, но которую не любит он сам.  Образ не исчезал, а наоборот, расширялся, заполняя собой окружающее пространство; совесть мучила Андрея.

            В вагон вошла пожилая пара – мужчина и женщина. На груди у мужчины - гармонь.

 -Уважаемые пассажиры,- обратился гармонист к пустоте. - Позвольте в дорожку исполнить хорошую песню.

            Он заиграл. Женщина запела что-то о любви, которая наступает внезапно и никогда не проходит.

            И так дружно и ладно у них получилось, что Андрею захотелось подпевать. Вот у кого, должно быть, в жизни гармония, ни ссор, ни обид, – у этих вагонных певцов. Он достал из кармана кошелек и, когда певцы проходили мимо, протянул десятку.

            -Благодарствую, - пропыхтел гармонист, принимая бумажку красноватой рукой.

            Так как вагон был последний, пара присела передохнуть как раз за спиной Андрея.

-Что там считать – поезд пустой, - сразу послышался  голос мужика.

-Доставай, я тебе говорю.

-Пошла ты.

-Ах ты паразит, алкаш.

-Заткись!

            Последнюю фразу гармонист сказал с такой злобой, что женщина умолкла.

 Андрею стало грустно, а вместе с тем он испытал нечто похожее на удовлетворение: у всех, - у всех в этом,  мать его, мире, - есть червоточина.

            Электричка добралась до большой станции. Вагон заполнился работягами, дачниками, студентами, стало тесно, весело и шумно. Гармонист с женой поднялись и снова исполнили свою песню.

            В окна полетела пыль: слева от железной дороги горбатилась многотонными грузовиками федеральная трасса. Сидящий напротив Андрея студент давил на кнопки мобильника. Трое пожилых дачников сначала говорили о посадке огурцов, затем переключились на политику.

            Вот и Малоярославец. Сейчас должна появиться она…

Вошла. Андрей махнул рукой: место свободно!

            На вид лет двадцать пять, не больше. Широковатые скулы, вздернутый нос, напомаженные пухлые губы. Анюта…

 -Ну что, сбежал? – спросила она, присаживаясь рядом с Андреем. Сумочку из фальшивой крокодильей кожи поставила на закованные в джинсу колени.

-Сбежал, Анюта, - шепнул  Андрей, косясь на студента.

-Когда ты, наконец, разведешься со своей?

            Андрей вздрогнул, взглянул на Анюту: тише, ведь люди. Он представил на мгновение, как говорит Гале о разводе, и у него заныло под ложечкой.

             Анюта повела загорелым плечом. На ней была розовая майка с надписью «FEMALE». Вытащив из сумочки зеркало, стала поправлять растрепавшиеся осветленные волосы.

 Солнце кольнуло глаза. Андрей надел темные очки, и стал похож в своей, не по погоде надетой, куртке со стоячим воротником на шпиона из старого кинофильма.

-Выйдем, покурим? – предложила Анюта.

            Андрей кивнул и поднялся.

-Скажите, что занято,- негромко попросил одного из дачников.

  В пустом тамбуре Андрей достал сигарету, почему-то стараясь не смотреть на Анюту.

            Та курила, выпуская дым из сложенных розой губ. Кончик фильтра тонкой сигареты испачкался в красной помаде.

            Докурив, Анюта кинула окурок на пол и вдруг полезла целоваться.

-Постой Анюта,-  испугался Андрей.

-Почему?

-Тут люди…

 Анюта хихикнула и, дернув Андрея за рукав куртки, увлекла за собой. Они очутились в сортире. Было тесно, воняло мочой и блевотиной. Андрей слабо протестовал, но жадные руки уже проникли под ремень брюк. Портфель со стуком упал на пол. Андрею показалось - все это  происходит на глазах у толпы, вот сейчас дверь сортира откроется… Между тем горячая волна подхватила его на гребень. Он видел перед собой освобожденные из - под майки груди с  коричневыми сосками – левая, кажется, немного больше правой, и на мгновение весь мир скукожился для него до размера этих грудей.

            -Андрюша, мне нужны деньги.

 Анюта натянула джинсы и, глядя в замызганное сортирное зеркало, стала прихорашиваться.

             -Сколько?

            Андрей поднял с пола портфель и посмотрел на нее. В тусклом свете засиженного мухами электрического плафона Анюта показалась ему отталкивающе – некрасивой: крошечные глаза, неестественно-красный рот, волосы словно из папье-маше.

            «Ярмарочная кукла», - подумал он.

-Десять тысяч…

-Хорошо, я подумаю.

-Десять тысяч долларов.

 В дверь забарабанили и старушечий голос прогнусавил:

-Эй, долго там?

            Андрею захотелось спрятаться в ржавом унитазе.

-Не суетись,- прошипела Анюта и крикнула, - Бабка, не лезь, у меня диарея!

-Чего?

-Иди ты.

            Старуха, видимо напуганная непонятным словом, ушла. Стукнули раздвижные двери.

            Любовники вывалились в тамбур. Смолящий сигарету работяга ухмыльнулся, но промолчал.

            В вагон Анюта и Андрей решили не соваться: до Обнинска оставались считанные минуты.

        5

                                                          КАЛУГА

         Угли подернулись пеплом и лениво мерцали в темноте. Я знал наверняка, что там, за темнотой, опустив голову на рюкзак, спит Марина, но отчего-то казалось: я  один в центре огромного мира, скрытого черной пеленой. Спать  больше не мог: невыносимо видеть Андрея, Анюту, их возню в сортире… Какое отношение все это имеет ко мне? 

            Вдруг что-то, выпившее свет углей, понеслось к моему лицу из темноты.