Юрий Брайдер - Гражданин преисподней Страница 74

Не было на этой новой тверди ни рек, ни ручьев, ни лесов, ни лугов, хотя в ложбинках проблескивали лужицы воды и кое-где росла высокая жесткая трава, похожая на свиную щетину.

Трудно было смириться с мыслью о том, что это всего лишь шкура живого существа — грандиозного порождения неведомых вселенских далей, зыбким облаком странствовавшего в космической пустоте и внезапно смертоносной метелью обрушившегося на случайно встретившуюся (а может, и заранее облюбованную) планету.

Знало ли это чудище о цивилизации, погубленной им? Вряд ли. Разве заботит человека участь мельчайших живых существ, гибнущих при каждом его шаге, при каждом вздохе, при каждом глотке воды, при каждой гигиенической процедуре?.. Что такое род человеческий в масштабах вселенной, где ежесекундно вспыхивают и гаснут тысячи звезд, где время и пространство жадно пожирают друг друга, где проваливаются в тартарары целые галактики и где ничего не значит даже сам этот левиафан, возраст которого, возможно, превышает даже возраст солнца? Ничто! Гораздо меньше, чем ничто…

Существо таких масштабов не может стать для людей ни врагом, ни другом, однако, соединившееся в единое целое из мириада разрозненных частиц, оно начинает функционировать — не только питаться и расти, но и защищать себя от любого вредоносного воздействия, будь то живая материя или энергия слепой природы вроде вулканов и ежедневных приливов. Недаром ведь левиафан снизил силу тяжести до приемлемых для себя размеров и отодвинул подальше луну.

Был ли новый хозяин планеты Земля разумен? Трудно сказать. Но, во всяком случае, его разум был несовместим с разумом человека.

Но отныне им предстояло жить вместе — левиафану и человеку, галактическому чудовищу и ничтожному микробу.

— Э-э… да тут сторожа, — пробормотал Юрок, справившийся наконец с переполнявшим его чувством восторга.

Пронзительный свет земного мира, к которому глаза выходцев из преисподней еще не успели приспособиться, мешал детально осмотреться, но темнушник тем не менее оказался прав. Со стен и потолка свисали химеры, ничем не отличимые от той, что недавно погубила Герасима Ивановича Змея.

Были они совершенно неподвижны и внешне напоминали огромные причудливые сталактиты, но путники хорошо знали, сколь обманчиво это впечатление. В самый неожиданный момент химера могла развернуться, как стальная пружина, обрушиться, как камнепад, и овладеть намеченной жертвой раньше, чем та успеет зажмуриться от ужаса.

Люди невольно замедлили шаг, но молчальник обухом топора толкнул Серко в спину — топай, дескать, дальше.

Светляка поддержал и Юрок.

— Не задерживайся, приятель, — сказал он. — Хиляй веселее. Сам же говорил, что химеры выходящих не трогают. Вот и докажи это на деле.

Волхв покорно кивнул и своей странной дергающейся походочкой, переставляя ноги как циркули, двинулся вперед. Без всяких происшествий миновав последнюю из химер, он приостановился и сделал приглашающий жест рукой — пошли, мол, за мной.

— Молодец, проскочил, — облегченно вздохнул Юрок. — Ну тогда и нам пора двигаться…

Как ни печально, но эти слова оказались последними в его многогрешной, хотя в общем-то достойной жизни.

Топор, которым беспрестанно поигрывал молчальник, вдруг повело в сторону, и его лезвие глубоко вонзилось Юрку в затылок. Звук при этом получился негромкий и краткий, словно скромный девичий поцелуй. Умеют светляки точить свои топоры, ничего не скажешь!

— Вот те на! — ужаснулся Кузьма. — Да как же это ты, а?

— Случайно, — раздался из-под капюшона глухой и спокойный голос, уже однажды где-то слышанный Кузьмой (вспомнить поточнее мешало душевное потрясение). — Шустрый очень, вот и подвернулся…

— Нет, не случайно! — догадался Кузьма и от этой внезапной догадки весь похолодел. — Ты это нарочно сделал!

— Спокойно! — Прежде чем кто-либо успел ему помешать, светляк овладел пистолетом мертвого Юрка. — Стой на месте, Кузьма Индикоплав. С пяти шагов я и во тьме не промахнусь, а уж при свете и подавно.

Только теперь Кузьма вспомнил, кому мог принадлежать этот голос. Как же, как же… Обитель Света, полумрак огромной кельи, черные иконы, мерцание багровых нечеловеческих глаз.

— Не думал, что мы снова встретимся, Серапион Столпник. — Кузьму продолжало трясти, но усилием воли он постарался овладеть собой. — Ты мне, признаться, сразу не понравился. Но тогда я посчитал тебя всего лишь лукавым пустобрехом, дорвавшимся до власти прощелыгой, а ты оказался злодеем.

— Побранись, облегчи душу, — ухмыльнулся игумен святокатакомбной церкви, до самого последнего времени прикидывавшийся (и небезуспешно) заурядным послушником. — Сегодня тебя ждет немало иных треволнений… А за этого темнушника не переживай. Он с самого начала был обречен. Мог умереть и раньше, а умер последним… или предпоследним. Да и со смертью ему повезло. Славная смерть, ничего не скажешь. Даже после раны в сердце человек еще мучается минуты три, пока не истечет кровью. А так умереть, — он взвесил в левой руке топор, — одно удовольствие. То же самое, что уснуть.

— И что дальше? Теперь меня собираешься прикончить, иуда? — Кузьма глянул вокруг, сначала на Венедима, творящего скорбную молитву, потом на волхва, в недоумении топтавшегося снаружи: ни с той, ни с другой стороны помощи ждать не приходилось.

— Дальше начинается главное, — игнорируя вторую часть вопроса, многозначительно произнес игумен. — Сам ведь знаешь, ради какой цели было задумано это странствие. Теперь, когда верный путь определен, надлежит вывести людей из преисподней в царство Божье. Не всех, конечно, а только избранных. Столь великое деяние будет равносильно мученическому подвигу Спасителя.

— На лавры которого ты, похоже, претендуешь, — не без сарказма добавил Кузьма. — Кто же поведет этих избранных? Не ты ли сам?

— Разве сие богоугодное дело можно доверить кому-либо иному?

— Тебе, брат игумен, виднее… Только сначала сумей вернуться назад, в обитель Света. Можно представить, что из этого получится. На мою помощь можешь не рассчитывать. — Кузьма демонстративно скрестил руки на груди.

— В дерзости, Кузьма Индикоплав, тебе не откажешь. — В нарочито спокойной речи игумена ощущался до поры до времени скрытый подвох. — Вот только прозорливости и сообразительности не хватает. Кем бы я был, связывая с тобой все свои чаяния? Наивным простаком. Ты столь же слабодушен и глуп, как и все те, кто начал этот поход, но не дожил до его завершения. Хотя надо признать, что каждый из них выполнил свое предназначение, пусть даже и не догадываясь об этом. Больше я не нуждаюсь в чьей-либо помощи. Слышишь, Кузьма Индикоплав? Обратную дорогу я отыщу самостоятельно.

Игумен тряхнул головой (руки его по-прежнему были заняты оружием), и, когда капюшон немного сдвинулся назад, из-под него сверкнули глаза… нет, не глаза, а два ярко тлеющих угля.

— Вот оно что… — с расстановкой произнес Кузьма. — Стало быть, ты и есть тот самый неблагодарный пациент, после операции на глазах сбежавший из метростроевского лазарета.

— Верно, — кивнул игумен, отчего его капюшон вернулся на прежнее место. — Только о какой благодарности может идти речь? Опыты надо мной ставили насильно, как над попавшей в ловушку крысой. Просто чудо, что я не ослеп вместе с другими пациентами. Пусть метростроевцы и наделили меня даром видеть сквозь мрак, я навсегда возненавидел их… Благодарен я этим жабам совсем за другое. От них я перенял искусство коварства, изворотливости и лукавства, которое потом очень пригодилось мне в жизни. Иначе как бы я стал пастырем в этом стаде блудодеев и сонных обжор, именуемых обителью Света. Не возмущайся, брат, — покосился он на Венедима, вздрогнувшего от предыдущих слов. — Я не богохульствую. Я просто называю вещи своими именами. Укорять себя мне не в чем. Все, что делается ради торжества веры, заранее прощено на небесах. Сам Спаситель позволял себе использовать одни злые силы против других. Вспомни историю с изгнанием бесов. Любой способ дозволен, лишь бы он способствовал освобождению заблудших душ из тенет сатаны…

— Коляна Самурая тоже ты убил? — перебил игумена Кузьма.

— Какого Коляна?

— Темнушника, труп которого я нашел на лестнице.

— Его убила Грань. Мы с братом-целебником лишь хорошенько подпоили этого дурака и уговорили рискнуть. Перед этим, правда, пришлось пристыдить его за трусость и легковерие. Убедить в том, что все рассказы о непреодолимости Грани — бред. Каюсь, риск оказался неоправданным. Но отрицательный результат — тоже результат, не так ли?

— А Трифон Прозорливый? А все эти ересиархи, изгнанные из обители Света? Тоже твоя работа?

— Если хочешь получить вдосталь меда, надо сначала очистить улей от трутней.

— Много грехов на твоей душе, брат игумен, ох много! — покачал головой Кузьма. — И при этом ты еще надеешься стать новым Спасителем.