Михаил Высоцкий - Все в свое время [СИ] Страница 8

— Батай… Ай… Вотвозэт? Айфилайке… Джизэ! — чтоб описать переполняющие его чувства, чужаку не хватало слов своего языка.

— Пошли, — повторил Нит, и Нубил не заставил себя ждать. Ни о каком привале речь больше не шла.

Как охотник и думал, теперь уже ему приходилось приноравливаться к быстрому шагу своего спутника, то и дело спасая его из очередной беды. Быстрому, но слепому — яд Али-травы толкал чужака вперед, его глаза просветлели, но разум окончательно погрузился в туман. Он рвался через песчаную рябь, под которой строят норы те самые рыжие крысы. Пытался перебраться через кусты нож-травы, обманчиво-нежные листья которой по остроте немногим уступают стали. Все время упускал из виду, что там, где легко пройдет человек, не всегда проедут носилки с раненным. И говорил. Все время, не переставая, говорил: высокий девичий голос разливался над степью полноводной рекой. Он комментировал Ниту все, что видел, а когда понял, что охотник его начисто игнорирует, просто говорил вслух. Или даже пел, забавные, хоть и совершенно непонятные песни, повторяя все время "майкин, майджизэ энмайло!". Пел громко, даже не пытаясь себя сдерживать — опьянение Али-травой на каждого человека действует по-своему, и в случае Нубила оно нашло выход через боевые марши и лирические баллады. В тишине степи звуки разносились на многие полеты стрелы, но, к счастью для путников, хищники степи предпочли не связываться со странной добычей.

Когда облака начали темнеть, чужак выдохся. Опьянение перешло в следующую стадию — теперь он и сам не смог бы объяснить, что толкало его весь день на певчие подвиги. Через силу перекусив, отравленный Али-травой организм мог обходиться без еды и воды до той поры, пока не умрет от голода и жажды, он всю ночь молчал, не издав ни единого звука. Даже тогда, когда Нит нашел тело молодого Ната — уже обглоданное до самых костей. Нубил молчал, когда охотник предал тело своего друга огню. Молчал, когда они зарылись в землю, спасаясь от нежданного ночного дождя. Лишь следующим утром, когда облака были уже совсем светлые, он тихо позвал, каким-то образом вспомнив единожды названное имя охотника:

— Нит, амсосори… Айдонан дэстэн вотэз хэпнтуми…

— Все в порядке, Нубил, — охотник постарался голосом передать интонацию спокойствия. — Все в порядке. Ничего страшного не произошло, все так и должно быть.

Чужак кивнул. Они еще не знали языки, но в общем уже понимали друг друга. Третий день пути обещал быть опаснее: степь подходила к концу, и дальше на север начиналась лесостепь. А леса — это смерть. Ведь недаром у Верных Псов зеленый был цветом смерти и траура — каждый раз, когда женщина умирала родами, все ее дети одевали зеленые туники. И наоборот, желтый — цвет жизни, когда молодой Верный Пес проходил посвящение и получал имя, он имел право одеть желтое, как символ своей радости. Синее же, цвет воды, которая несет смерть, но без которой невозможна жизнь, носили ведуны, потому что только они могут отличить добро от зла, мудрость от глупости, правду от лжи.

К счастью, Нубил уже успел понять, что до сих пор живой он только благодаря опыту Нита. Опьянение прошло, сила осталась — теперь он старался быть сосредоточенным, не забывал про раненного друга, который продолжал метаться между двумя мирами. Когда понимал, слушался приказов охотника, когда не понимал — переспрашивал. Нит сразу дал понять, что любые два близкорастущих дерева — потенциально смертельная ловушка, где ждет-не дождется неопытного зверя голодный паук. Что любая ветка может быть змеей, что кусты иногда стреляют, а толстый поваленный древесный ствол может за миг превратиться в муравьиное полчище. Что самый безопасный путь — по песку, а самый опасный — по траве, под которой никогда не отличить твердую землю от болота. Что болота бывают не только там, где мокро, что свежесть лесных трав туманит голову, что… Перечислять можно до бесконечности. Нит дал понять, что сила в этом мире — ничто. Тут выживают те, кто лучше всех приспособился, и у Нубила нет ни единого шанса без руководства охотника пройти даже на один полет страны.

Нубил слушался. Не слепо, как в первый день, когда его вел страх, а с пониманием. Али-трава не только "излечила" усталость тела, она дала надежду душе, и Нита это заставило немного переосмыслить впечатление о своем спутнике. Чужак больше не казался ему безнадежным трусом. Да, он был труслив. Да, он был слаб. Но все это шло не изнутри, а было наносным. Как будто взяли могучего воина, и лишили его мужественности, оставив только самые низменные, самые недостойные черты. Превратили медведя в лису-отбросницу, которая только и выживает тем, что настолько жалкая, грязная и вонючая, что ей брезгуют другие хищники. Когда же Али-трава дала те силы, которые должны были быть у Нубила, но он их был лишен — в лисе на время проснулась тень того самого медведя. Серая, размытая, но уже по ней можно было понять, каким могучим хищником мог бы стать чужак, если бы над ним не сотворили непотребство. Какое? Нит не знал. Ответ должны были найти ведуны, он же сейчас испытывал к Нубилу противоречивые чувства. Жалость и презрение. Жалость к медведю, который так и не стал тем, кем ему было предначертано стать, презрение к лисе, которая не виновата в своей судьбе, но уже сам Али-владыка не во власти что-то изменить. И только Али-трава, обманка, самая сильная из тех, что растут под облаками, на время открыла сокровенное, но когда ее действие кончится, тень Нубила-медведя развеется, и все страдания достанутся Нубилу-лисе.

Единственное, что радовало охотника — это произойдет потом. Через несколько дней. Когда они будут в городе. Пока же, в дороге, рядом с ним идет человек, который мало знает, но быстро учится, ничего не умеет, но готов это признать. Человек, в котором обреченность и жажда смерти отошли на второй план, а проснулось, как ни странно, любопытство. Он сам первым спрашивал, почему Нит поступил так, а не иначе. Зачем посыпал холмик листьями, а в осиный улей (осиный ли? бывают ли осы с восьмью паучьими лапами?) бросил камень. Спрашивал пальцами, получал ответ жестами, пытался запомнить самые простые слова. Три — "дерево", грас — "трава", граун — "песок", "иди", "стой", "туда", "нет". То, что нужно, если хочешь выжить. Язык Верных Псов был богат, ведуны знали намного больше понятий, чем окружало их в жизни. Они знали слово "плавать", хоть реки и озера убивали любого, кто рискнет зайти в их воды. Знали слово "безопасность", хоть даже в городской черте всегда можно было найти двадцать по двадцать смертельных угроз. Знали слово "книга", хоть уже многие поколения ни один из псов не держал бумагу в руках. В конце концов Верные Псы знали слово "Солнце", хоть никто из них никогда не видел вечно горящий огонь, что плавает в воде над облаками и освещает голубой мир. Но эти слова не нужны, если ты хочешь просто жить, а не мечтать о несбыточном.

Днем Эдвард ненадолго пришел в сознание. Он сквозь слабость узнал Нубила, и тот даже успел объяснить, что они идут на север и скоро будут в безопасности, после чего опять погрузился в свой горячий бред. Он называл Нубила Элис, говорил с призраками, пока раны и горящий внутри огонь не вернули его во тьму беспамятства. Нубил не лил воду из глаз. Он лишь сжал крепче кулаки, да на лбу сгустились глубокие морщины.

— Не волнуйся. Все с ним будет в порядке. Он сильный, он обязательно выживет, — заверил Нит.

— Впорадкэ? — переспросил чужак, как будто пытаясь под звучанием непонятных слов найти глубоко сокрытую в них истину.

— В порядке, — подобрав, как ему показалось нужную интонацию, еще раз повторил охотник.

— Айхоуп… — вздохнул Нубил.

Уже ближе к вечеру им пришлось перебираться через настоящий лес, где даже облака не видны за густыми зелеными кронами. И тут, в первый раз за три дня, Нит не успел уследить за своим спутником — тот неосторожно наступил на розовый цветок, который тут же обвился вокруг ноги, и дернул, впившись сотней крошечных крючков. Нубилу еще повезло. Его обувь выдержала первый рывок цветолова, и Нит успел перерезать стебель быстрее, чем еще несколько десятков точно таких же цветов спеленали бы чужака и утащили под землю. Но это не главное. Носилки, которые и без того ехали по лесу с большим трудом, опрокинулись, и Эдвард скатился прямо к корням могучей сосны — Эдвард уж было совсем попрощался с раненным воином, но случайности иногда тоже бывают счастливыми. Под корнями не было муравейника рыжих муравьев, чей укус парализует дыхание. Там не было липкой паутины, куста нож-травы, не росли ядовитые недотроги, там… Там была крапива. Обычная, рыжеватая, с мохнатыми прожилками, которая жалит и обжигает тело, но не несет ни смерти, ни серьезных увечий. А заодно давит вокруг себя другие, намного более смертоносные травы. Драться толстыми вениками из крапивы — любимая забава щенков, у которых еще нет имени, так они учатся терпеть боль и быть ловкими, а попробовали бы они так поиграть другими травами… Еще крапива съедобна — в голодные годы, весной, когда охоты почти нет, иногда неделями весь город сидит на крапиве, и пока никто от такой диеты не умер.