Павел Буркин - Краденая победа Страница 8

Путь к собственному диоцезу оказался дольше и труднее, чем ожидалось. Джайсалмер никак не желал признавать власть Темесы, вражеские солдаты сражались яростно и, не придерешься, умело. Доводилось Фанцетти и воевать, и проповедовать истинную веру. А временами — пытать упорствующих в язычестве по неделе. Потом потребовалось снова сменить шпагу и мушкет на перо и монашеский балахон. Кто-то же должен был представлять Церковь на мирных переговорах! И одним из условий мира было…

Джайсалмер встретил Фанцетти неприветливо. Наверное, так встречала бы наместника княжества Сирохи Темеса, если бы все было наоборот, и победили бы язычники. Но разве можно равнять темесцев, уже четыре с лишним века исповедующих истинную веру — и местных дикарей, босиком разгуливающих по этой грязи? Они должны быть благодарны, что темесцы несут им свет цивилизации и истинной веры.

А впрочем, пусть ненавидят, лишь бы боялись. В конце концов, владения Джайсалмера отняты не только потому, что местные правители — язычники, но и по праву победителя. Темеса двадцать долгих лет воевала против этого города, тысячи ее солдат (и десятки тысяч союзников из Маюрама и Аркота, но кому это важно?) легли в землю, десятки кораблей упокоились на дне Моря Грез. Должны же непокорные язычники за все это заплатить! И заплатят.

Дул горячий ветер, над городом неслась пыль, казалось, само небо приобрело грязно-желтый оттенок. Наверное, это Единый-и-Единственный наказывает непокорных язычников, а может, все гораздо проще. Сразу по приезде, еще в пятидесятом году, когда войска генерала Арпуэна и союзников безуспешно гонялись за джайсалмерскими разбойниками, Фанцетти подал неплохую идею: не ловить неуловимых мятежников, а разрушать все дамбы и каналы, какие попадутся. Засуха вызовет голод, голод толкнет людей на бунты против власти, а уже бунты заставят молодого раджу пойти на мир. Еще лучше будет, если пустить слух, что на Джайсалмер разгневалась их черномазая богиня. Правда, тогда, четыре года назад, против этого категорически возражал корпусной генерал Витторио, говорил, что это, де, вызовет массовую гибель от голода гражданского населения, приведет в запустение целую страну, и победителям может достаться пустыня. Но война итак слишком затянулась, желающих служить в Аркоте становилось все меньше, почти иссякла казна генерал-губернатора, а помощи из метрополии не дождешься. Арпуэн ухватился за ценную идею, сумел уломать начальство — и она, действительно, принесла плоды. Не прошло и трех лет, как враг запросил мира.

Победа над Джайсалмером стала победой Фанцетти и поражением Витторио. Сразу после заключения мира из Аркота пришло письмо, где Фанцетти благодарил лично Примас. Луиджи произвели в старшие магистры, но приятнее всего было то, что он сам стал Прелатом, а его предшественник отзывался в Аркот. «Хорошо бы вообще отослать его в Темесу» — подумал Фанцетти. Увы, последнее пока не в его власти. Но если удастся «обратить» Джайсалмер… И, что не менее важно, он таки сумел сравняться в звании с другим соперником, а по должности его превзойти.

По условиям мира раджа Валладжах объявил о привилегиях живущих в городе верующих в Единого-и-Единственного, их ограждали от всяких преследований, освобождали от многих налогов и разрешали проповедовать в любом месте города, за исключением языческих храмов. На последнем условии настаивал Фанцетти: он хотел проповедовать, но становиться очередным мучеником не спешил. Нехитрое дело — умереть за свою веру. Гораздо труднее — победить врага и завоевать для Церкви новый диоцез. Темесец предпочел действовать не напролом, а постепенно, зато теперь, взяв для охраны взвод темесских мушкетеров, мог проповедовать истинную веру где угодно. Начать он решил с площади перед храмом Ритхи: по закону это ведь не храмовая территория, значит, формально он прав. А что до возмущения горожан… Да кому интересно мнение темных язычников? А особенно — жрецов ложных богов?

Паланкин, в котором Фанцетти ехал на свою первую проповедь в Джайсалмере, тащили четверо носильщиков. Ради такого случая им купили на базаре новые дхоти, чтобы не щеголяли грязными и залатанными. Власть — а реальная власть сейчас у него, Фанцетти, и чем раньше все это поймут, тем лучше — не может быть посмешищем. Носильщиков окружал взвод мушкетеров с примкнутыми штыками, зловеще сверкавшими в пламени зари. Пыльная буря только что улеглась, и это тоже благой знак для начала проповеди.

Пользуясь моментом (никто же не видит, что в плотной ткани паланкина он проковырял крошечное отверстие и через него может видеть все, что вокруг) Фанцетти разглядывал будущую паству. Пока еще народу немного, но город стремительно оживает: видно, эта пыльная буря уже не первая. Одежда разнообразная и пестрая — даже у бедноты. От многоцветья тюрбанов рябит в глазах, кажется, будто из-под пыли, укрывшей дома и листву, пробились бесчисленные цветы. А уж женские наряды пестрят всеми цветами радуги, и стеклянные браслеты на смуглых руках разбрасывают разноцветные блики. Вон, качая бедрами, прошла красотка со здоровенным кувшином на голове. Длинная юбка пестрит вшитыми кусочками зеркала, и кажется, что вокруг нее мечутся десятки крошечных солнышек. Расписная блузка-чоли скрывает высокую грудь, из-под краешка чоли выглядывает смуглое бедро. Одной рукой красавица придерживает расшитое золотистыми нитками покрывало, другой удерживает на голове кувшин. Как она умудряется удержать и то, и другое в толпе, Фанцетти не понимает.

Но многоцветье красок не может обмануть магистра. Нищета, с недавних пор прочно поселившаяся в городских кварталах, дает о себе знать босыми, сбитыми ногами, застиранными и залатанными талхами, почти утратившими первоначальный цвет, изобилием нищих — вчерашних крестьян и деревенских ремесленников. Луиджи с самого начала знал, что его идея с дамбами и каналами кончится именно этим, но одно дело знать, а другое — самому увидеть результат. На миг он даже почувствовал себя виноватым, но только на миг. «Они сами виноваты — приняли бы истинную веру, покорились Темесе — и ничего этого бы не было. Впрочем, Темеса может и помочь — если Обращение Джайсалмера удастся, первое, что сделает Конфедерация — окажет помощь нуждающимся. Но прежде — сломить сопротивление язычников, препятствующих объединению Аркота под властью Темесы.

Вот тогда Примас Темесский — да что там Примас, сам Предстоятель! — не сможет не оценить заслуги старшего магистра Фанцетти. Глядишь, и светские власти решатся назначить его наместником… Как Клеомена в Медаре, но одно дело — Медар, и совсем другое… Прецедент есть — совместное управление Конфедерации и Церкви в том же Медаре. А если распространить его на весь Аркот, на все три или четыре сотни миллионов черномазых… Это ж сколько сокровищ пойдет в церковную казну, если всех обложить десятиной… А может, даже и пятиной, как недавних язычников! Может быть, его заслуги оценит и сам… Единый-и-Единственный?

Свят тот, кто умирает за истинную веру — так учили дотошные преподаватели еще много лет назад, в Тельгаттее. Какой бы грех не совершил мученик во имя Единого-и-Единственного в жизни, в момент смерти за веру все эти грехи сгорают без следа. Потому нет более почетного дела, чем нести истину диким и невежественным народам. Но ведь важнее не мученическая смерть сама по себе, а победа веры! Значит, победитель в Его глазах должен быть выше мученика, даже если смерть последнего обернется чьей-то победой потом. Стало быть, можно сделать себе некоторые поблажки — о, разумеется, так, чтобы никто о них не знал. Потомки о них не узнают, а Ему важнее победа».

Сперва Фанцетти сам опешил от такой мысли. Но чуть попозже понял: идея-то неплохая, а в завоеванной стране позволено многое из того, что не позволено дома. А та высокая, с кувшином и в «зеркальной» юбке — очень даже ничего, хоть и смуглая. Ну, ее-то искать не стоит, это может броситься в глаза. Но ведь их, глазастых — половина народа, можно же поручить верным людям… Разумеется, сначала надо придумать, как заставить их молчать.

Так, а вот это каменное безобразие с вытесанными развратными картинками — и есть ихний храм Ритхи. Когда начнется Обращение, его надо будет взорвать в первую очередь, на этом месте хорошо встанет кафедральный собор.

— Взвод… стой! — скомандовал Фанцетти, наслаждаясь моментом. Все-таки духовная служба лучше военной: так бы он сейчас маршировал в запыленном строю с тяжеленным мушкетом, командовал отделением из десятка наемников-пуладжей, а то и местных спахи, для которых родина там, где платят. И слово командира взвода, какого-то лейтенантишки Монтини, было бы для него законом. Высунулся к носильщикам:

— Это храм Ритхи?

— Да, саиб, — ответил один и них. «Саиб» — на языке джайсалмери значит «хозяин». Если тебя называют хозяином вчерашние враги, это не может не радовать.