Виктор Точинов - Пылающий лед Страница 8

Алька и старик уже были учтены и переписаны, получив аббревиатуры ГСС и ОГСС соответственно. Годен и ограниченно годен к строевой службе. Дед – поплатившись за вопрос подбитым глазом – изумленно спросил: на какой такой службе его собираются использовать? Танкистом али летчиком? «Благородие» пообещал службу легкую: кашеварить, например. Или по минному полю шагать впереди взвода.

Альку значение дурацких аббревиатур совершенно не занимало. Он напряженно гадал о другом, о главном: рассказал или нет Ибрагим чужакам про Настену? Специально бы говорить не стал, понятно, но мало ли… Вдруг «благородию» и его присным жены Ибрагимовы приглянулись? Староваты, конечно, но вдруг? Ибрагим при таком раскладе вполне мог сказать: есть, мол, тут совсем неподалеку помоложе да посимпатичнее… Своя рубашка ближе к телу.

Тогда «благородие» попросту играет с ними, как сытый кот с мышью. А может, и не играет, может, просто привык над людьми куражиться, а про девушку Ибрагим промолчал?

Пока Алька себя накручивал, писарь закончил выводить последнюю запись, а к навесу подошел тот парень, что шарился в хибарке. Ничего докладывать не стал, лишь пожал демонстративно плечами.

– Ну и ладно, – добродушно проронил «благородие». – Рад, селяне, что отнеслись вы с пониманием, миссии нашей не препятствовали, ничего не утаили… Потому что все утаенное и затем обнаруженное подлежит немедленной конфискации. Поросенка прятать вздумаете – заберем поросенка. Мешок соли утаите – заберем. Бочку керосина припрячете – зимой при лучине сидеть будете. Ну и, понятное дело, людей лишних, не учтенных сразу же забираем. Но у вас-то все чин по чину, правильные селяне, порядок понимаете…

Он говорил совсем уж благодушно, а потом словно взорвался:

– Кто в той халупе живет?! Почему не сказали?! Молчать!!! Ты отвечай! – Он ткнул пальцем в Альку. – Быстро, не задумываясь!

– В какой халупе… – не понял Алька. – Мы тут только…

– Вон в той, парень, вон в той, куда тропочка мимо кустов бузины ведет… Кто живет? Живо!

Отсюда, из-под навеса, ни тропку, ни строение увидеть не было никакой возможности. Значит, «благородие» рассмотрел все еще при подъезде, хоть и с той стороны углядеть что-то сквозь стену подлеска непросто. Глазастый, однако…

– Никто там не живет… – сказал Алька. – Банька там у нас.

– Банька… – презрительно скривил губы «благородие». – Да лучше полгода грязным ходить, чем в таком клоповнике мыться… Ильгис, проверь.

Камуфляжник неторопливо, вразвалочку пошагал к баньке. Алька почувствовал нешуточное облегчение. Ничего, похоже, Ибрагим не сказал, и «благородие» стреляет наугад, в расчете на случайную добычу. Это хорошо, это просто здорово, но все-таки немного обидно, что их хитроумный план, рассчитанный на неприятный поворот событий, не пригодился…

«Благородие» меж тем заговорил иным тоном, деловым, без угроз и подначек:

– Значит, так, селяне. Как я вижу, соток двадцать вы тут под картошку поднимете. Урожай будет мешков пятьдесят, не больше. Паршивая земля, истощенная… Удобрений в этом году не получите, все до грамма расписано. Своими силами обходитесь, золу подсыпайте, дерьмо собственное… Налог с вас будет, как со всех, – пятина. Пятая часть, значит. Как урожай выкопаете, десять мешков к Ибрагимке на себе доставите, а мы оттуда на баркасе до замка довезем. Если вдруг неурожай – лето жаркое, без дождей, или еще что – идите в замок, пишите челобитную его сиятельству, бланк и образец в канцелярии выдадут. Не будет за вами провинностей числиться – скостим за этот год налог, на другой доплатите недоимку с процентами. Кроме того, общественные работы. В июле, по низкой воде, мост будем через Плюссу восстанавливать…

Тут «благородие» узрел изумление на лицах слушателей, осекся, махнул рукой.

– Э-э-э, да вы тут совсем дикие, жизни не знаете, сидите в лесу, как Робинзон на острове… Ладно, спрашивайте без разрешений, только быстро и по делу.

Дед быстро спросил о главном:

– Это с чего ж мы, твое благородие, картофь свою кровную отдавать должны? Ты, сталбыть, лес тут корчевал? Сажал ее, картофь, своим потом поливаючи? Или, может, ты зимой…

«Благородие» перебил, произнося слова негромко, раздельно и отчего-то очень страшно:

– Как ты меня назвал? Повтори.

Он не сделал никакого угрожающего жеста, не потянулся к лежащему под рукой автомату, но Алька понял: сейчас он убьет деда. И они останутся втроем.

– Ваше… ваше благородие… – торопливо поправился дед Матвей, тоже углядевший что-то совсем нехорошее во взгляде собеседника. – Извиняйте, невзначай вырвалось…

– Вот так. И только так. Теперь отвечаю: вы живете на чужой земле. На самовольно захваченной чужой земле. А за все в жизни надо платить. Не только за землю. Защита тоже кое-чего стоит. Его сиятельство давно всем самочинщикам амнистию выписал: живите, землю поднимайте, хозяйство крепите… Ну и налог, конечно, платите, и предписания соблюдайте. А если беспредельщики из-за Плюссы придут? Картошечку заберут, тебя, старинушка, на месте кончат, а парня с бабой – в шахты, сланец рубить. А нынче шахтеры не те, что в старые времена, когда их большими деньгами в шахту заманивали. Нынче у шахтера один путь – вниз, под землю. Под солнышко даже трупом не вернется. Пока норму наверх выдают, им жратву и воду вниз спускают, да теплогенераторы. А не отгрузят – шиш, друг друга жрите. И ведь жрут, по слухам. Что тебе, парень, больше по нраву: картошечкой поделиться с тем, кто тебя охраняет, или в шахтеры пойти? Можешь не отвечать, вопрос риторический. Короче говоря, не нравятся порядки здешние – собирайте манатки и ищите лучшей доли. Его сиятельство никого силком не удерживает.

– А кто это – его сиятельство? И «замок» его где? – торопливо спросил Алька, чувствуя, что время свободных вопросов истекает.

– Его сиятельство – господин барон Гильмановский, глава волостной администрации. Ну а замком мы администрацию зовем… Где ж обитать барону, как не в замке?

– Настоящий барон? – подивился дед. – Из тех, допрежних?

– Не из тех, но самый доподлинный. Удостоен за заслуги перед императорским домом. Бумага из Цюриха, от наследника престола выправлена, на стене висит, в рамке и с золотой печатью. И герб от геральдической комиссии – вот, видал?

Он ткнул себя пальцем в грудь, где была пришита эмблема – баронский герб, как выяснилось. Изображал он вставшего на дыбки медведя, сжимавшего в одной лапе большой циркуль, а в другой автомат «абакан». Над зверем нависала небольшая золотая корона, а вокруг кресты на лазоревом фоне да снизу надпись латиницей, мелкие буквы, не разобрать.

Замки и бароны в представлении Альки ассоциировались с другим миром, пусть жестоким, но ярким: дамы в декольтированных платьях, штандарты над ажурными башнями, роскошные рыцарские турниры… А тут… Репьи в конских хвостах и ватник с обрезанными рукавами. Не то. Подделка.

– Ну ладно, селяне, – сказал «благородие», поднимаясь. – Не буду дольше отвлекать от трудов праведных. Работайте, бога не забывайте.

Неожиданно подмигнул Альке, произнес с улыбкой:

– А ты парень, я гляжу, крепкий, не увечный. Зазорно такому в земле ковыряться. Осенью будет смотр, если приглянешься его сиятельству – к нам в дружину попадешь, может, вместе станем…

Он не договорил. К навесу быстро, чуть ли не трусцой, подошел тот же камуфляжник, Ильяс, кажется, или Ильгис, Алька уже не помнил… Не то Ильяс, не то Ильгис с размаху шлепнул что-то на стол-чурбак. Заявил торжествующе:

– Девку прячут, крысеныши! Или бабу молодую! Гляньте, вашбродие!

«Благородие», явно ничего не понимая, уставился на обмылок, лежавший на столе. И Алька ничего не понял, да и остальные, наверное. Мыло как мыло, сероватое, с дурным запахом, но лучше уж таким мыться, чем…

– А-га-а-а-а… – протянул «благородие», не то сообразив, не то разглядев.

Брезгливо, кончиками пальцев, поднял обмылок, начал отлеплять-разматывать с него волос – длинный, русый, ничего общего не имевший с прическами «селян»: Алька раз в месяц брил голову, у деда вокруг лысины рос венчик седых волос, а шевелюра Анжелы канула в той же бомбежке, что и память.

Волос принадлежал Настене.

Все вроде предусмотрели, все следочки ее здешнего житья попрятали, а на такой малости погорели…

7. Конкурентная борьба с применением артиллерии

Одного взгляда хватило, чтобы понять две вещи, обе до крайности неприятные.

Во-первых, конкурентов оказалось значительно больше, чем он рассчитывал. Численность своего отряда Геллуэй полагал оптимальной для выполнения задачи и надеялся, что чужаков будет примерно столько же: десяток, много полтора. Просчитался… На крейсере и вокруг него находилось, пожалуй, не менее тридцати человек, но едва ли все враги разгуливали на виду, кто-то из них оставался во внутренних помещениях корабля, кто-то – в большом разборном ангаре, установленном неподалеку, кто-то – в незнакомом Геллуэю средстве передвижения, в «грязеходе», как он называл его в мыслях.