Сергей Вольнов - Пожиратель Пространства Страница 8

Я вошёл в комнату, ничего не ответив, схватил девчушкин рюкзачок и, отодвинув её, швырнул его в коридор. Она оторопело смотрела на меня, вся сжавшись и нервно ломая пальцы. Хорошая была девчушка. И неудивительно, что она оторопела: Анджей Лазеровиц, гордость Коллежа, надежда ксенологии, и вдруг – ведёт себя, как отъявленный дебошир.

Я не стал оправдываться за свои действия – хватит оправданий, пся крев! Я понимал, что она не виновата – да и симпатична была мне эта девчушка. Но не в силах был без истерики ей объяснить, что это – дурацкое и жестокое заблуждение, которое обязательно прояснится; есть управа и на Обезьяна, и на его быдловатых клевретов.

В комнату впёрся администратор и потребовал у меня сдать ему ключики—идентификаторы, а сам, между делом, пододвинул к двери жёсткое полукресло, стоявшее в углу за диваном, встал на него и принялся перепрограммировать систему впускателя. Я потребовал объяснений. Он, не оборачиваясь, сквозь прицокивания языком, которые сопровождали напряжённую работу мысли – необходимую в его патологическом случае для перенастройки дверного аппарата, – объяснил:

– Бесплатные общежития у нас только для прилежных студентов. Прилежание – оно основа… основа… основа… – он так и не сумел найти то самое ускользающее нечто, основой чему являлось прилежание.

Значит, и тут уже аукнулось. Молодец Обезьян: быстро работает.

Девчушка тихонечко подала голос:

– Извините, но пан Анджей – отличник, какое может быть плохое прилежание? – сообразила, умница, что не съезжаю я, а выселяемым являюсь. Заступница!

Сейчас выкину администратора вон из комнату, за рюкзачком схожу, прощения попрошу и… логика моя в тот миг нетореными путями пошла, потому как за этим «и» выпрыгнуло злобное: «…разряд в лоб!».

Тяжёлый день: изгнан, избит, выселен – полная коллекция. Так что энергетический импульс в лоб – исключительно к месту. Как бы апофеоз.

– А могу я получить свою комнату обратно на общих основаниях? – спросил я администратора. – Оплатив.

– Нет, – ответил он, – из Коллежа пришло сообщение о вашем хулиганском поступке. А хулиганов мы не держим даже за деньги! – последние слова он почему—то сказал с особенной злостью.

– Так за что же меня выселяют – за то, что я хулиган разэтакий, или за то, что двоечник закоренелый?

– И не надо ехидничать. Мы, если захотим, ещё сорок пять причин придумаем, – сказал администратор, спускаясь вниз.

Я вышел из бывшей своей комнаты, прошёл по коридору, свернул в прозрачную, чуть коричневатую – для затемнения, – галерею и очутился в корпусе альтер—ботаников. Мне нужно было увидеть Анастасью. В первую очередь. Я не был уверен, что потяну публичный процесс. Вступится ли за меня коллежское студенчество, я не ведал. Зато точно знал, что сам Коллеж, в лице преподавателей, единодушно окажется по другую сторону баррикад, презрев внутренние разногласия. Корпоративное единство! Да и какой «третейский суд» признает виновным в бесчестности одно из ведущих учебных заведений планеты?..

Анастасья, наш студенческий лидер, балансирующий на грани между неформальностью и формальностью, могла помочь преодолеть препятствия, так сказать, без «завываний на весь лес». Как любят на Косцюшко выражаться человеки пожилые.

Анастасью, которую зубоскалы за её обширные формы насмешливо звали Маленькая, я отыскал в оранжерее. Она сидела на невысоком, длинном металлическом ящике, поверх которого был наброшен съехавший набок чехол. Сквозь стеклянный колпак она наблюдала за красно—коричневым плотоядным растительным хищником, подвергаемым жёсткому рентгеновскому облучению, источником которого служил укрепленный на свисающем с потолка штативе аппарат «Поток—100».

Растение, казалось, жадно тянулось вверх своими тоненькими не то листьями, не то щупальцами, принимая аппарат за какое—то странное солнце, неожиданно жестокое и злое, будто надеясь, что оно смилостивится. Вообще—то растением оно называлось условно: человечество повсюду таскает за собой примитивную классификацию органики, пытаясь любое из обнаруженных им биологических явлений, основой жизни которых является углерод, втиснуть в жёсткую схему «флора—фауна». Уж такие мы, человеки, косные существа: хоть к дьяволу в пасть, а со своим уставом.

Анастасья обернулась на звук моих шагов. Поднялась и направилась мне навстречу.

– Анджей, – сказала Маленькая (почему—то про себя я назвал её этим словечком), – я всё знаю. Мы будем бороться!

Меня неожиданно скрутил жестокий приступ смеха. Я хохотал. Сначала ей в лицо – мне показалось, что Маленькая восприняла это, как вызов; затем отвернувшись, сдерживая судорожные движения живота рукой и утирая ладонью слёзы. А когда подумал, что мелькаю перед её глазами трепыхающейся в разрывах штанов задницей, понял, что разряд может и не понадобиться. И без него помру – от хохота.

Анастасья спросила: – Анджей, эти сволочи тебя били? – и такой дешёвый пафос был в её словах (а ведь не виновата она: глаза—то искренностью так и сверкают!), что хохот стал переходить в спазматические всхрипывания. Как лживо вдруг прозвучали её слова!.. Может, и раньше они звучали так же, но для того, чтобы услышать, необходимо было пройти адов подлесок, круг первый. Прошёл – и услышал. Меня разрывало на части.

«Ма—а—аленькая, – по—особому нежно мысленно произнёс я, когда неостановимый хохот прервался на полузвуке, – ведь не смогу я теперь с тобой ни пить вместе, ни шуточки всевозможные придумывать, ни говорить по—челов… по—нормальному. Маленькая, это всё не то, не то…

„Боро—оться!“ – фальшивочка; и слова твои, и вы все. И я. И цивилизасьон наш тоже фальшивочка, крупномасштабная. Инфузория Фельдмана – и та поближе мне будет, чем видок наш. Ну и видок у нас!».

– Настуся, – сказал я вслух, – не надо за меня бороться. Я сам… наверное…

– Анджей, – ответила Маленькая, – я не обиделась. Вот моя рука, – и она протянула свою большую мягкую ладонь.

– Пожалуйста, хватит театра. Я умоляю!!

…если бы в оранжерею попадАли, открывая тяжёлую дубовую дверь, я бы захлопнул её с грохотом, рождающим ударную волну, от которой все растения перестали бы плодоносить. Это явилось бы достойным и логичным, подобно опусканию занавеса в конце пьесы, действием.

Но в оранжерею вели лёгкие прозрачные мембраны. Надеяться, что они способны произвести грохот, не стоило. Поэтому я ушёл, не попрощавшись, и без звуковых эффектов.

Ушёл, не ведая, куда идти, не имея ни малейшего представления, как идти. Но с абсолютной уверенностью в том, что на этой лживой планете мне места нет. И что не останусь я на ней. Даже если Обезьян лично падёт на колени и будет со слезами на глазках умолять о прощении.

Подошва ботинка «лесоруба» наступила на меня, с хрустом раздавив все выстроенные планы и намеченные цели, и превратила в жалкие обломки всё, что доселе составляло смысл моей жизни.

0.0: «Вчера, сегодня, завтра»

…как—то, роясь в памяти корабельной сети, он совершенно случайно наткнулся на один странный текстовый файл.

Неясно, откуда и каким образом этот текст скачался в одну из баз данных. Похоже, остался в наследство от кого—то из предыдущих владельцев.

Не удивительно. Нынешний звездолёт Экипаж откупил после списания у Армии Освоения Космоса одной из планет системы Сейлем. На нём до торговцев, наверняка, всякие научные и военные экспедиции в вакууме рассекали.

Так вот, на одном дыхании усвоил он содержимое этого файла, с первого до последнего байта. Предварительно оставив копию в локальной «постоянке» личного терминала, вернул файл из оперативки в память сети, и крепко задумался.

Надо же, думал он. Получается – какие мы, человеки, похожие друг на дружку существа… Когда бы мы ни жили, чем бы ни промышляли, где бы ни сидели, куда бы ни летали, как бы ни «самоназывались». Хоть людьми, хоть человеками, хоть землянами, хоть потомками землян.

Нарытый им файл оказался чем—то вроде бортового журнала допотопной торговой лохани. Независимой. Порта приписки межзвёздная странница не имела, и занималась, в принципе, тем же, чем занимается Экипаж «Пожирателя Пространства», чтобы заработать на кусок булки с паштетом, банку пива, горячую ночку с портовыми девочками (для мужской части команды) и прочие насущные потребности…

И даже, если повезёт, на какую—нибудь укромную хижину где—нибудь на тихой планетке. Но это для тех, кто дотянет до старости, а при вольном образе жизни это не так уж часто случается. Впрочем, вольно—торговым делом и не стремятся заниматься натуры, которые жаждут всенепременно до старости дожить и на пенсию выйти.

Он, правда, толком так и не разобрался, в каком конкретно году этот журнал был заполнен. С датами в тексте – полная неразбериха! Судя по всему, та древняя посудина бороздила пространство не то в двадцать пятом, не то в двадцать девятом веке по допотопному летосчислению. Тому, которое «от Р.Х.».