Александр Афанасьев - Нет пути назад Страница 8

А вот эти…

Знаете, что самое страшное, почему нам так упорно противостоят эти люди, в общем-то, несчастные и бедные? Как раз вера. Если, к примеру, снять ту мерзость, которую я видел вчера, и показать ее по телевидению – удивительно, но они в это не поверят. Они поверят тому, что будет вещать полуграмотный мулла в подпольной молельной комнате. Вера не просто заменяет им разум – вера подавляет разум, заставляя не верить собственным глазам. Поэтому, если мы покажем это, те из афганцев, кто верит, заявит, что это ложь. Что это русские все так подстроили.

Так что вера – это не всегда хорошо.

Из этого же проистекает, что большинство афганцев не думает и не хочет думать, не хочет делать выводы. Будучи наместником (когда это было), каждый четверг я обращался к афганцам через Радио Афганистана. Довольно прилично зная фарси, я читал обращение на дари, а переводчик-синхронист переводил на пушту. Эти обращения я построил не как зачитывание составленных кем-то в штабе инструкций, а как разговор: я понимал, что, если афганцы это слушают, для них это как голос России, далекой и непонятной. Я говорил им: посмотрите, как вы живете. Посмотрите вокруг себя: что из того, что окружает вас, вы построили собственным трудом, а что дал вам Аллах? Вспомните, когда последний раз ашрары оказали вам какую-то услугу. Когда они просто поговорили с вами так, как я сейчас говорю, без наставлений и угроз? Что хорошего принесли ашрары в жизнь Афганистана? Какое из зданий, помимо мечетей, построено в те годы, когда в Кабуле действовали исламисты?

Из положения афганцев вытекает еще одна бедственная характеристика – их лень. С ней я столкнулся впервые, и только в записках тех, кто прошел Замирение на Востоке в двадцатые – сороковые годы. Они не просто ленивы – они патологически ленивы, и это проистекает из беспредела, который происходил на их земле. Все то хорошее, что у них было, мог отобрать бай: если он начинал подозревать, что феллахи укрывают хороший урожай, то посылал нукеров пороть их. Если один из королевских мытарей видел, что какой-то купец хорошо торгует, он просто накладывал на него налог дважды, и никто не смел пожаловаться. Да и общество – оно тоже не любило, когда кто-то начинал жить хорошо, ибо это напоминало им, что они живут плохо. Вот почему афганцы гениальны в части придумывания отговорок, из-за чего не сделаны те или иные вещи. Каждый раз на совещаниях они говорили о том, чего им надо, что им не хватает, но сразу замолкали, как только разговор заходил о том, что они должны дать или сделать. Это больной народ. Его можно вылечить только через два поколения. И на войне это произойдет быстрее.

Жестоко, но это так.

Мы уже выехали за город. Тянуло холодом, несмотря на ватник, трясло. Потом остановились – я догадался, что это. Контроль – один на шоссе Джелалабад – Кабул, первом национальном шоссе, блокпост. Один из ключевых, здесь, по-моему, даже есть рентгеновский аппарат, как на таможенных пунктах пропуска. Вот только все машины под него не загонишь.

Очередь. Я начал задумываться, а по мне ли эта авантюра. Мы так до вечера ехать можем, а зимой много часов практически без движения – не для моего возраста, скажем так…

Машина двигалась рывками. Я догадался, что проверяют быстро, возможно, часть сотрудников бросили на расчистку снега: в Афганистане снежный буран – это настоящее бедствие, это у нас он – обычная зимняя неприятность.

Авантюра…

Человека, с которым я должен был встретиться, звали Джелалуддин Хаккани. Старший из братьев Хаккани, лидер так называемой Организации Хаккани, по нашей оценке, представляющей наибольшую опасность в приграничной зоне. Под его началом – до двадцати тысяч боевиков, как в горах, так и легализовавшихся, чтобы продолжать террористические действия. Объявлен вне закона Высочайшим решением, за его голову назначена награда в один миллион рублей золотом. После ликвидации генерала Абубакара Тимура – самый опасный из всех террористов, действующих в нашей зоне ответственности.

В отличие от многих других террористов и лидеров террористических групп, практически неграмотных, закончил медресе, а потом и исламский университет в Аль-Азхар, в Каире. Придерживается принципов ваххабизма – крайне агрессивного суннитского религиозного течения, созданного британской разведкой с целью дестабилизации Османской империи, а потом применявшегося против нас. Магистр усуль аль-фикх исламского правоприменения с правом быть кади, исламским судьей. Виновен по меньшей мере в двухстах террористических актах против русских, на его личном счету не менее пятисот загубленных жизней.

Просто удивительно, почему такой человек пошел на контакт с нами.

Его люди установили контакт со мной, когда я покупал очередную партию мобильных телефонов. Несколько человек, двое из которых были в полицейской форме, скорее всего, настоящей полицейской форме. Они запросто могли бы убить меня… я бы убил двоих, возможно, троих, еще менее вероятно – четверых, но их было восемь, и пятый однозначно убил бы меня. Но вместо этого они сказали, что один шейх желает говорить со мной, и только со мной, и более ни с кем из русских. И если я желаю с ним поговорить, то они гарантируют мне безопасность, для чего несколько человек из числа крайне авторитетных в горах, представители трех разных родов, не просто гарантируют мне безопасность, а спустятся вниз и отдадут себя в руки моих людей как гарантию моей безопасности.

Я поверил. Потому что шейх не такой дурак, и хоть он и фанатик, но понимает, что вступать в конфликт сразу с тремя пуштунскими племенами, в том числе и со зловещими африди, воинами и мятежниками, – это уже слишком. И что если он нарушит обещание и убьет меня, Шура муджахеддинов, скорее всего, примет решение, что он действовал не по воле Аллаха, и выдаст его пуштунам на расправу. Конечно, можно было предположить, что, например, у уважаемого шейха обнаружили рак, и ему теперь все равно, и он перед смертью решил, что еще может сделать против русских: разменять свою жизнь на мою. Но… в общем, я поверил. И дал свое согласие.

Мы снова поехали…

Самое плохое – все приходилось держать внутри. Доверять никому нельзя, ни единому человеку, ни единому! Поэтому официальные структуры просто не знают, где я нахожусь, и если шейх все же обманул, я погибну. Но такова плата. Такова плата за победу, по крайней мере, это более достойно.

Мы ехали по дороге, и я знал по какой. Шоссе на Пешавар, первое национальное. Это всего лишь дорога по русским меркам, словом «шоссе» у нас обозначается нечто другое. Его строили англичане в шестидесятых годах; в некоторых местах оно сужалось так, что можно было пройти только одной машине в любую сторону, приходилось пропускать идущие в разные стороны машины по очереди, а высота скальных стен в этом месте достигала нескольких десятков метров, отчего становилось жутко. Британцы взорвали эти стены и создали дорогу, проходимую для бронетехники, но узким местом оставался Хайберский проход, ворота в северо-западную Индию. Когда мы пришли, то расширили и проход до трех рядов в каждую сторону, и теперь эта дорога была намного более оживленной, чем раньше. Я понимал это по гудению фур, идущих в Пешавар. Город, объявленный вольным торговым городом по условиям Бисмаркского урегулирования. Город под британской властью, но никто не вправе запретить там торговать. В том числе и русским. В этом был смысл: если мы не выбьем Британию из Индии военной силой, то рано или поздно выдавим своими товарами. Британцы просто потеряют рынок, оккупация Индии станет затратной и будет забирать денег больше, чем приносить, и тогда они уйдут.

Вопрос в том, что дальше. Что-то мне чертовски не нравится, в кого превратились мы, русские, за последнее время. По зубам ли нам этот кусок…

Скверно было еще и то, что стало тяжело дышать… Тут и так тяжело дышать: горы, приехавший сюда человек первое время задыхается. А тут еще и водилы – чтобы хоть немного повысить мощность двигателя в горах, они убирают нейтрализатор и делают что-то типа прямоточной системы. Да и солярка здесь не лучшего качества. В результате грузовики дымят как паровозы, весь этот дым, вся эта гарь скапливается в ущелье, по которому идет трасса, и дышать тут чертовски тяжело. Особенно когда лежишь без движения в сорока сантиметрах от дорожного полотна.

Черт бы все побрал, не спать!

Интересно, далеко ли? По моим прикидкам – километров десять от Кабула отмахали. Зона безопасности двадцать, это как раз радиус применения примитивных ракетных систем «Б-1»[8], и в этой зоне, по заверениям разведки, нет и не может быть ни одного отряда моджахедов. Нет, конечно, сами моджахеды есть, но поодиночке, с легальными документами и без ракетных систем. Дальше идет зона свободной охоты, которую не удается стабилизировать даже постоянным дежурством беспилотников. Каждый месяц хоть что-то, но происходит[9]…