Мария Семенова - Новая игра Страница 8

Вот только голова продолжала болеть. Как будто в самом деле поезд приложился к ней рикошетом.

Зразы оказались так себе, видно, кто-то забыл, что не хлебом единым жив человек. Кстати, выпечкой заведение тоже отнюдь не блистало. Кекс, который Вован взял себе на десерт, был невкусно-резиновым, словно тоже приехал сюда из самого Питера. Прямо из буфета на Ладожском вокзале.

«Ничего, вечером компенсирую…» — пообещал себе Козодоев и хотел было встать, но боль в голове вдруг приобрела новое качество. Такое, что он пошатнулся и тяжело сел обратно на стул. Ему показалось, будто к шишке в углу лба присосалось незримое щупальце. Присосалось и полезло непосредственно в мозг. Чужое и враждебное, оно по-хозяйски ворочалось в черепе, ища подходы к сознанию.

От ужаса Козодоев едва не заорал во всё горло. Удержало лишь стойкое ощущение, что всё происходившее с ним творилось не наяву. Ну не могло оно! Не имело права!

Между тем белый свет перед глазами начал явственно застилаться мутью. И голоса людей за соседними столиками словно бы отдалились и зазвучали сквозь вату…

А ещё Козодоеву вдруг захотелось вскочить и бежать, бежать без оглядки. Так бросается удирать человек, на котором загорелась одежда. Минуту назад усаженный дурнотой обратно на стул, Козодоев подхватился с места и опрометью ринулся в двери. Он не столько бежал, сколько падал вперёд, как-то успевая подставлять под себя ноги. Собственная голова напоминала ему паровой котёл, готовый взорваться. Он что было мочи стиснул её руками, чтобы не сейчас, нет, только бы не прямо сейчас…

Когда он входил в заведение, над Пещёркой светило яркое летнее солнце. Пока он обедал, погода успела перемениться. Ветер потянул с болот, запахло цветущим багульником, по улице покатились плотные волны тумана…

Козодоев нырнул во влажную мглу, и ему необъяснимо сделалось легче. На ватных ногах, хватая широко открытым ртом сырую прохладу, он сделал ещё несколько шагов… Туман неожиданно расступился, и Вован увидел перед собой мужчину и девочку.

— Светка, — прохрипел он, плоховато соображая, и тотчас увидел, что это была, конечно, не Светка. Хотя и похожая. Тоже серьёзная, вдумчивая девчонка, почему-то в просторной одежде, вернее сказать, в одеянии из тонкого белоснежного полотна. Полотно пронизывали солнечные лучи, хотя по сторонам и вверху по-прежнему вихрился туман. Девочка пристально посмотрела на Козодоева снизу вверх, и он успел испугаться, что сейчас она заговорит с ним о железной дороге, но она ничего не сказала, лишь погрозила ему пальцем. Вован отчего-то смутился и поспешно перевёл взгляд на её спутника. У мужчины, выглядевшего примерно ему ровесником, были тёмные волосы и глаза цвета расплавленного янтаря. Облачённый в такое же, как у девочки, просторное белое полотно, он смотрел на Козодоева и осуждающе покачивал головой…

Вот тут старший прапорщик повернулся и дал дёру по-настоящему. Судя по выбранному им направлению, ему полагалось бы три секунды спустя врезаться в витрину «У остановки», но этого почему-то не произошло. Козодоев бежал и бежал, ничего не видя в тумане, но тем не менее не спотыкаясь и не поскальзываясь…

…Пока не рухнул с невысокого обрывчика в какое-то озерко — плашмя в воду, распугивая карасей и плотву.

Когда он вынырнул и кое-как проморгался, туман уже отползал прочь, путаясь в прибрежных кустах. С неба вновь лилось щедрое солнышко, а перед лицом Козодоева плавала его фуражка.

И ещё он почувствовал, что перестала болеть голова. Никакое щупальце больше не копошилось под оболочками мозга, разыскивая корни сознания. Как будто те двое в белых одеждах, встреченные в тумане, этак мимоходом отвели от Козодоева страшную и неминуемую угрозу.

Что? Что всё это значило?..

Стоя по плечи в воде, он смотрел на медленно кружившуюся фуражку, и ему снова хотелось жить, дышать, перебирать ногами, ощущать биение крови, бегущей по жилам.

«Господи, а может, это ещё и не конец? Господи, а может, ещё всё наладится?»

Что-то медленно всплывало перед ним с озёрного дна. Сотенные, пятисотенные, тысячные купюры плясали, переворачивались в зеленоватой воде, затевали насмешливый танец вокруг мятой, мокрой и грязной милицейской фуражки…

Козодоев вдруг крепко зажмурился, застонал, вскинул голову к небу — и дико закричал, затравленно, страшно. Он совершенно неожиданно увидел себя со стороны. Омерзительного, подлого, тупого, густо отмеченного смрадом и нечистотами. Скверной, которую не отмыть. Ибо она давно уже въелась в самую его суть, глуша и замещая собой Божью искорку, вложенную от рождения. Теперь внутри у него обитала душа бессовестного мздоимца, готового продать за деньги всё — честь, родину, товарищей, родную мать. Да какое, он уже всё продал, уже, с потрохами… Родина вручила ему оружие, наделила доверием и властью, а он… он…

Он променял и разменял всё это на сребреники. Так что имя ему теперь — предатель Иуда. Которому самое место на осине. А может быть, даже на осиновом колу…

«Господи, Приснодева-заступница, Святая Богородица… — Козодоев подхватил фуражку, кое-как выполз на песчаный бережок и сел — пока ещё не на осиновый кол, просто на травку, закрыл лицо руками и отчаянно зарыдал. Благо здесь, у лесного озерка, никто не мог увидеть его и услышать. — О, Господи Боже Ты мой, что же делать мне, Господи…»

Ещё миг — и, словно подброшенный незримой пружиной, Козодоев вскочил, торопливо разделся догола и принялся яростно мыться. Какие питательные шампуни, какие там буржуйские гели для нежного и тщательного ухода!.. Не озаботившись раздобыть хотя бы хозяйственного мыла, он скрёб себя палкой, безжалостно драил кожу крупным песком. Отскоблив её чуть не до мяса, Владимир Сергеевич занялся стиркой. Разложил у края воды свою многострадальную форму и принялся тереть её всё тем же песком. Выполоскал — и снова начал тереть…

Мастер и Азиат. Удар будет страшен

— Можно? — Лжечукча Мирзоев, по обыкновению, бочком просочился в прихожую Мастера, где сидела охрана. — Привет вам, о братья, я к Дяде… Он мне звонил, сказал, чтобы я зашёл. Срочно.

Был обеденный час Вэй,[31] однако на столике у бойцов не имелось даже намёка на еду. Зато у одного из них рос и наливался цветами внушительный, на пол-лица, синячище. Такой, что левый глаз, и без того узкий, превратился в форменную смотровую щель, да и та грозилась закрыться. Взглянув на него, Азиат пришёл к здравому выводу, что случилось впрямь что-то срочное. И, видит Бог, нехорошее.

— Ты бы лучше подождал, — братски посоветовала охрана. — У Мастера менты. Поганые. Уже давно. Кровь пьют…

Эту последнюю фразу на самом деле толковать можно было по-разному. В том числе и как совместное распитие, Азиат бы не удивился. Правда, от поедателей белых зайцев столь тонкой словесной игры ждать было трудно…

Почти сразу, как бы отвечая на мысли лжечукчи, дверь отворилась, и в прихожую из комнаты Мастера высунулась фуражка.

— Эй, кто тут утром-то в милицию звонил? Ты? — сурово посмотрел участковый на бойца с разукрашенным фейсом. — Давай заходи. Будешь показания давать.

«Вот тебе и „Книга Перемен“, — скорбно вздохнул Азиат, когда дверь за Козодоевым затворилась. — Как говорят эти русские, за что боролись, на то и напоролись…»

В строгом старшем прапорщике непросто было узнать участкового Козодоева, пусть неумеренно жадного, зато предсказуемого, а стало быть, управляемого. Эх, Дядюшка, Дядюшка, ну и кто же в итоге оказался жаден не в меру?.. Кто во имя пригоршни местных рублей поторопился метнуть магическую силу, не озаботившись тщательно просчитать все последствия?.. Опять же, по выражению русских, хотели как лучше, а получилось как всегда. Козодоев, которому полагалось бы стать овощем, превратился в форменного Терминатора. Разрозненные Дядюшкины фразы наталкивали на мысль, что Мастер Гаданий пытался воздействовать на Козодоева снова, но необъяснимым образом не совладал. Ненормального зомби, взявшегося до посинения отстаивать закон и порядок, словно бы ещё и прикрывала непроницаемая броня. Так-то вот. Магия, она ошибок не прощает… Участковый разогнал нищих, прокажённым пришлось чудесным образом исцелиться… Кажется, одна тётушка Синь продолжала как ни в чём не бывало хлопотать у своей кухни. Остальным пришлось туго. Ни тебе наркоты, ни контрафакта, ни раскрашенных малолеток. Торговые ряды переменились, хоть совсем на них не смотри. Сплошь местные бабки-огородницы, у которых тётушка Синь приспособилась покупать овощи. Эх, не послушал Дядя племянничка, а ведь тот дело толковал — про кипящее-то масло…

Наконец затопотали ноги, энергично отворилась дверь, и из комнаты Мастера вышла троица — двое славян в форме, третий в джинсе. Хмыкнули, фыркнули, по-соколиному зыркнули на бойцов и, хвала всем Богам, убрались. Хорошо бы, с концами.