Алексей Штейн - Ландскнехт. Часть вторая Страница 8

— А ну, братцы, слушай сюда — Балу сказал, против обыкновения, как‑то негромко и мягко, но все услышали — Вы тут — кто по княжьему набору, кто по вербовке — но все присягу давали. Тут, братцы, дело такое. Командиры наши… чтоб им демоны печень выжрали… они, стервецы, желают крепость врагу сдать. Без бою! …

— И так уж, братцы, от крепости что осталось! — ломающимся голосом вклинился мальчишка — Предатели! А сейчас, в собрании сидят, и обсуждают, братцы, как чего себе выторговать! А Родина? А присяга князю?! Доколе, братцы…

— Вот я и говорю — морщась, как от лимона (а и у меня ж, поди, такая же сейчас, рожа?) перекрыл его Балу — Солдаты. Кто желает — айда с нами. Мы собираем команду — вон, минометчики с пехоты два взвода, и наши — и идем сполнять присягу. До конца.

— Это как же? — то с под колпака слез Хорт — пойдем помирать под пули, на штурм?

— А ты все помереть торопишься? — зарычал Балу — Нет уж. Просто помереть — от того толку не будет. Наше дело теперь что? — Теперь поздно уж отвоевывать. И оборонять времени нету — вон, пушки уж разгружают на том берегу. А вот, пока что — взорвать то, что осталось, мы сможем. Батареи. Так, чтоб ремонту надолго. А без батарей эта крепость уже не то. И — пойдем за стенвы, к нашим уходить.

— Побьют. Со стен‑то побьют. — возразил старик — сержант — там, пока уйдем, с версту места ровного. А уж с картечницы…

— Мы оставим отряд прикрыть отход! Я сам его возглавлю! — нет, определенно, этот щенок в лейтенантских погонах отлично подтверждает товарища Дарвина, по поводу естественного отбора… — Мы позволим основному отряду отойти, прикроем его от пехоты на стенах, и от кавалерии, если решат преследовать…

— Да ты, сынок, не понял — сержант покряхтел, потянувшись, а лейтенант, даже в полутьме видно — покраснел, как рак — Наши же, в спину и постреляют. Господа ахфицеры никак не простят нам такого. Ты, сынок, на меня так не зыркай, я и сам никуда не уйду — мне и не уйти с вами‑то уже, здоровья нет. Потому и говорю тебе уже так, без чину, а ты не обижайся — не до чинов, раз уж вы такое дело затеяли. А только — все одно — нас мало, а офицеры так этого не спустят.

Лейтенант сразу потух, а унтер угрюмо просипел:

— А то верно. Да только об том и речь. Первым делом — идти да ваших командиров брать. Всех. И — под запор. Пусть сидят — они хочут в плен — вот и туда им дорога.

Настала тишина, и сержант, которого Балу оставлял за себя, пересохшим голосом выдавил:

— То… измена выходит. На своих командиров оружье поднимать…

— Да какие они теперь командиры?! — взвился унтер — Вон наш‑то — хоть в бою сгинул, а эти? Сдать крепость хотят! Сами они теперь изменники!

— То оно так… только не совсем — пробурчал сержант — Как ни кинь, а все ж — за это полагается что? Удавят кожаным ремнем мокрым, как бунтовщиков…

— А ведь, я никого не гоню — спокойно возразил Балу — Не хошь — не иди. Сиди тут, жди плену. Тока я бы на твоем месте насчет ремня не переживал — кто ж такой роскоши тебе даст, по военному времени? — так, пулю в башку, да и все.

— Ну вот и не пойду — угрюмо ответил сержант.

— Хорош трепаться — сплюнул унтер — пошли, кто с нами!

После секундной паузы сразу шагнули трое, потом еще один. А иные наоборот шарахнулись поодаль, к сержанту. Кряхтя, закинув на плечо карабин, звякнувший стволом по своду, пошел к Балу старик. Матернувшись отчаянно, шагнул вперед ефрейтор Хорт. Еще кто‑то, поминая заступников, присоединился к мятежникам.

Ну, и как теперь быть? Однако. С одной стороны — война эта мне совсем не своя. Если так подумать — плевать мне и на князя и на присягу, и на крепость. С другой — вот они — вот эти, что стоят угрюмо у выхода — они мне сейчас свои. Ну, просто потому что других своих у меня нету. И вот те что жмутся у стены — тоже свои. Но одни свои — правильные, а другие — нет. Это как бы раз.

А как бы два — чего‑то мне ну никак в плен не хочется. Оно, конечно, что? — убьют же еще ненароком. Запросто ведь убить могут. Ну, так и в плену могут, еще и проще — пленный безоружен и убить его никто никогда не мешает. Да и то дело — эко страшно‑то помереть. Я вон, вроде как — разок уже помер, опыт есть. Оно не страшно, даже вишь как забавно вышло. А если и насовсем поубьют — и то дело‑то такое — вечно жить не получится, да и не больно надо.

А вот долго жить — могут устроить запросто, этого я чутка видел. Покрышек автомобильных тут не водится. Но, по рассказам кое — кого из бывалых — и из пука соломы со смолой неплохой аналог запаски выходит. И других радостей есть — так, чтобы жизнь казалась слишком долгой.

Нет уж. Хоть и не мое вроде как тут дело — пойду‑ка я с ними. Вперед лишний раз не полезу, нет. Пусть вон этот петушок — задира кукарекает. Мое дело с краю. Только и края разные бывают.

Перехватил карабин за цевье, шагнул вперед, стал рядом со всеми, чуть озирнулся — ишь, сержант как сверлит, с‑под бровей. Подошли еще двое, и больше никто не двинулся.

— Все? Ну и ладно! А ну, товарищи, спускайся, становитесь в арке у выхода, мы сейчас с тех казематов позовем! — этого воодушевленного сопляка мне все сильнее хотелось приложить прикладом. Ну какого хрена Балу и унтер с ним связались? Сами‑то они мужики тертые, а этот что? Да еще и старший по званию, что тоже добавляет. Разве что — те его пехотинцы, которым он в авторитете? Оказывается, они под бастионом стоят, и минометчики тоже, все с оружием. Вроде как и немало выходит нас. Однако, то, что они так все это тянут — нехорошо. Пока они там будут за советскую власть остальных агитировать, время‑то идет. Так дела не делаются, так мятеж не устраивают. Ой, спалимся мы…

Накаркал, похоже — на лестнице сверху показался наш сержант с солдатом — зыркнули на нас, вроде хотели спуститься в потерну, но видно не захотели мимо идти, внимания привлекать — обратно скрылись. Только, если так сообразить — отсюда, с бастиона, по валу можно пробежать до второго, а оттуда по потерне к казарме. А там и до цитадели рукой подать — тем более что вроде как перемирие и стрелять не станут. Сбегать, что ли, и сказать Балу? Все ж дело‑то такое… Как ни крути, а с товарищами… теперь выходит — бывшими — придется решать. Надобно бы — двери им закрыть, да подпереть чем, а то и охрану оставить… Нехорошо, но иначе‑то как? Как бы тут стрельбы раньше времени не сталось…

Не пошел я к Балу. Плюнул. Не мое все же это дело. Сами пусть разбираются. Я всего лишь солдатик, маленькая пешка, и так лишнего на себя взял — пошел с ними. Хватит и этой ответственности. Я не обязан, если что. Командир — то да. Оп обязан приказать, мое дело исполнять. Если по Уставу и по присяге — то вообще я должен был бы еще в каземате поднять ружье да в Балу всадить пулю. Как в мятежника и предателя, который подбивает идти свергать власть. И плевать, что власть приказала сдаться врагу — так присяга велит.

Да только вот — плевал я на все присяги вместе взятые, что там у нас, что тут и подавно. Тут дело‑то касается — где свои, так вот со своими и иди. Но и тут лишнего я не возьму на себя. Всегда — моя хата с краю. Пусть другие лезут покомандовать. А мое дело — сторона. В общем, не пошел я доносить на сержанта.

Спустилсь наши командиры, а с ними еще с десяток бойцов. Чего‑то у них там тоже не все гладко видно прошло — у лейтенантика вид совсем растрепанный, унтер еще угрюмее стал.

— Пошли, братцы — махнул Балу, и все мы, прямо так, толпой, двинулись к цитадели. Пару раз командиры пооглянулись — унтер поморщился…. но ничего говорить не стал, Балу вообще безразлично посмотрел — он шел впереди всех, словно торопился, а лейтенант вид имел, как недотопленный котенок, и пошатывался, словно выпивши. Ну, хоть сами‑то мы, подходя — как‑то более — менее построились — так, правда, хоть в ворота пройти можно.

Так вот и грызло все меня. Ну, какого чорта полез? — с одной‑то стороны. Ну вот всю жизнь сидел тихо, и дальше бы сидел. С другой стороны… в плен не охота. И сидеть так просто… Если сидеть и исполнять все приказы и присяги до буковки — то прогадить можно все, что угодно — от Советского Союза до своей собственной задницы. Но, тогда, выходит — чего же я влезть — влез, а опять — сижу тихо? Не нравится мне все, не делают так. Надо ж было сказать про сержанта. И вообще. Идем, как стадо баранов, премся толпой… Не может это хорошо кончиться, никак не может. А мне все бы с краю, так что ли? Поморщился я даже прямо на ходу, вот словно гниль какую прикусил. Смортю — а и у других у многих — такое же на лице. Нехорошо это, очень нехорошо.

Едва вошли в цитадель — понял — все, влипли. Из собрания выбегают офицеры, с револьверами, кто и с карабином, бегут — кто от нас да за угол прячутся, другие навстречь, командуют кто‑то, шум и суета. Опередил, видать, нас солдатик, донес. А наши‑то… Балу с зверской улыбочкой прет вперед, как трактор, унтер, набычась, за ним — этот‑то хоть пистолет достал, а Балу так и чешет, едва не строевым шагом. Лейтенант стал как вкопанный, остальные тоже кто стал, кто вперед идет. Я присел на колено, винтовку, правда, держу поверх — ну, все же как‑то… как ни крути — а я тут… Ну, да — чужой. Не мое оно это все, так что же? За свое‑то и то бывало не спешили мы лезть в драку, а тут… Опять, выходит, мое дело — сторона?