Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром Страница 8

Не скрою, столь глубокое знание моих произведений польстило бы и безотносительно к внешним данным ценительницы, но сейчас я был деморализован полностью, окончательно, и меня можно было брать голыми руками.

— Думаю, это можно будет устроить, — слегка поклонившись, сказал я. — Но придется совершить небольшую прогулку. До мастерской. Тут совсем рядом, — и назвал себя.

Она столь искренне удивилась и обрадовалась, что я мгновенно и почти окончательно забыл все свои сомнения и тревоги. Что там говорить о вероятностях? Не зря сказано: «Все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе».

Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:

— Я вижу, вы уже догадались?

— Простите, о чем? Разве о том, что наша встреча сегодня не случайна?

— Хотя бы. Это совсем не мало… Вы очень наблюдательны.

— Профессия такая.

— Да, конечно… Ваши работы мне очень нравятся, и я давно искала подходящего случая, чтобы познакомиться с вами. Сегодня этот случай представился.

Я вновь и несколько иначе посмотрел на нее. Увидел исхлестанное ветром лицо, подрагивающие от холода губы и представил, как она устала, если повторила весь мой сегодняшний маршрут. Пять часов на ногах, да еще на каблуках. У меня и то ноги как не свои, а ей каково? Да… И все это — из-за святой любви к моему творчеству? Лестно, куда как лестно… А я ведь далеко не Пикассо и не Модильяни, да и за теми, насколько я знаю, поклонницы по улицам не бегали. Среди художников и их ценителей это как-то не принято.

…Мы, наконец, пришли, поднялись по темной лестнице в мезонин донаполеоновского еще особняка, притаившегося позади многоэтажных домов на Пушкинской, где мне в свое время неким чудом удалось устроить мастерскую. Толстые каменные стены и сплошная дубовая дверь надежно отделили нас от внешнего мира с его непогодой и проблемами. Что интересно — полжизни я провожу на улицах, а уверенно и раскованно чувствую себя, только как следует от этих улиц отгородившись.

Я помог незнакомке, которую, по ее словам, звали Ириной Владимировной, снять пальто. Невероятно, но если бы пришла в голову идея изобразить идеальную, в моем понимании, женщину, я вряд ли придумал бы что-нибудь иное. Ефремову бы, Ивану Антоновичу, на нее полюбоваться — для подтверждения его теорий… С полчаса она знакомилась с моими работами, и живописными, и фотографическими, а я в это время готовил кофе и легкий ужин, и думал, что мне, кажется, наконец, повезло, и если я не буду дураком, то этот шанс не упущу.

Когда я вернулся, она сидела в кресле у камина. (Камин появился у меня не как дань моде — он был в этом доме всегда.)

— Посмотрели? — стараясь казаться светски-небрежным, спросил я, разливая кофе.

— Да. И нашла то, что хотела… — Она показала на старый холст, где я когда-то изобразил перспективу Столешникова переулка, затянутого сеткой дождя.

— Вот эта пепельная гамма, ощущение печали и одиночества… Вы как-то выставляли ее в Манеже.

— Да, было… — Мне понравилось, что она уловила мое тогдашнее настроение. Значит, мы с ней похоже воспринимаем мир.

— Сколько это будет стоить?

— Ну, вообще-то я с рук не торгую, да и не положено это. Вот если вы согласитесь принять в подарок… При условии, что сегодня — не последняя наша встреча.

Она не стала отказываться, манерничать, а спокойно и серьезно посмотрела мне прямо в глаза — как там, в салоне.

— Что ж, это я, пожалуй, могу вам обещать. А кстати, что вы вообще обо мне сейчас думаете?

— Не хочу показаться банальным. Вам, наверное, и так говорят достаточно комплиментов…

Она посмотрела на меня внимательно, понимающе и словно даже жалеючи. С таким выражением хорошо похоронки вручать.

— Вы наблюдательный, умный человек, с большой выдержкой, крепкими нервами…

Я сделал попытку встать и, поклонившись, звякнуть шпорами. Ирина остановила меня коротким жестом. В смысле, мол, — брось дурака валять.

— Но сможете ли вы спокойно выслушать то, что я сейчас скажу… — В ее тоне не было вопроса, она, скорее, размышляла вслух.

— Смогу, — твердо сказал я, закуривая. Близких родственников, за которых можно тревожиться, у меня нет, а лично меня испугать трудно. Я был готов к чему угодно, но, так сказать, в привычных рамках. В любви она сейчас объясняться явно не будет, следовательно… Она вполне могла представиться сотрудницей иностранного посольства, любой разведки мира, на худой конец — какой-нибудь мафии по делам искусства… Предложить мне подписать коллективный протест против чего угодно или наладить массовое производство «подлинников» Сальвадора Дали или Шишкина. До сих пор ко мне с такими предложениями как-то не обращались, но ведь могут и начать?!

— Даже если я скажу, что говорю с вами по поручению внеземной цивилизации?

«Ого! — подумал я. — Жаль. А с виду выглядишь вполне нормальной…» Но взятый ранее тон даже в этой ситуации обязывал, и я кивнул:

— Отчего же нет?

Я был разочарован, даже шокирован. Такой поворот сюжета не соответствовал ее облику. Даже сумасшедшие должны подчиняться определенным правилам. Так сказать, единству формы и содержания. А она — не соответствовала. Я знавал ее единомышленников. Один все свободное время посвящал сбору фактов об НЛО, выступал с лекциями, метался по конгрессам соответствующего уровня и агрессивно вербовал неофитов в общество покровительства пришельцам, другой, повредившись на индийской философии, с 21 до 23 часов ежедневно медитировал в Измайловском парке в целях приобщения к Шамбале. Но и тот и другой в моих глазах заведомо были жертвами чрезмерного распространения всеобщей грамотности, Ирина же такого впечатления никак не производила.

Впрочем, почему это должно меня волновать? Мало ли кто как с ума сходит? Если за знакомство с такой женщиной нужно прикинуться дураком — отчего бы и нет? Я уже понял, что готов согласиться даже на обращение в ислам, если потребуется.

По-моему, она испытала даже некоторое разочарование от моей покладистости, как человек, у которого слишком легко удался тщательно подготовленный розыгрыш.

— И вы так спокойно это воспринимаете?

— А вы ждали, что я в ужасе полезу под стол, начну творить крестное знамение или хотя бы закричу: «Нет! Никогда!»? Что вас удивляет? Точка зрения Джордано Бруно у нас признана официально, сомневаться в ней только товарищу Шкловскому позволительно, для остальных же — как бы дурной тон. Обскурантизм как бы. Люди посерьезней меня симпозиумы устраивают по проблемам контакта. Меня другое смущает. Какая причина заставила уважаемых пришельцев уведомить именно меня о своем прибытии, да еще столь приятным способом? Надеюсь, вы занимаете достаточно высокое положение и уполномочены вести переговоры? Правда я, к моему глубокому сожалению, к встрече не готов. Не облечен, а также не знаком с этикетом и протоколом…

Сказал я все это и испугался, что переиграл. Возьмет, обидится и уйдет. Кого попроще искать.

— Не надо, Алексей. Этот тон вам не к лицу. А причина есть, как ни странно. Я сама в свое время задавала этот же вопрос. Можете себе представить: с точки зрения инопланетного разума мы с вами — наиболее подходящие объекты для контакта и выполнения некоей миссии…

— Как это для нас с вами ни лестно — не могу. Но допускаю.

— Странный вы, — вздохнула Ирина. — «Не могу, но допускаю». Надо же…

— А чего тут странного? Очень просто. Основания верить в свою исключительность среди пяти миллиардов землян у меня, при всем самоуважении, нет. Но если контакт все же должен осуществляться на индивидуальном уровне, то отчего не допустить, что субъектами, а равно объектами такового можем быть и мы с вами? Как и любой другой, произвольно выбранный индивид.

— Да… Логика у вас…

— Логика вполне простая. Но в обычной жизни люди предпочитают, вполне бессознательно, заменять логику эмоциями, стереотипами, так называемым здравым смыслом, и попытки кого-то к действительно логическому мышлению или, упаси бог, поведению, воспринимаются окружающими как странность и даже вызов. Стройные логические рассуждения любят также называть демагогией. Те, кто знает это слово. Но суть сейчас не в этом. Если я избран, то хотелось бы знать, чем же пришельцы руководствовались?

— Видите ли, в строгом смысле их нельзя назвать пришельцами. На Земле они физически не присутствуют.

— Да? А где же они? На орбитальном корабле? На базе в поясе астероидов? На комете Галлея?

— Нет. Тут совсем другое. В вашем понимании они… вообще не существуют.

«Тоже хорошо, — подумал я. — По крайней мере, неординарно».

Поскольку я уже решил любым путем продолжить столь неожиданное и в высшей степени интригующее знакомство, мне оставалось только играть в ее игру и по ее правилам. А в них еще предстояло разобраться, не давая ей оснований усомниться в моей искренности и лояльности. Когда тебе под сорок, такими подарками судьбы не разбрасываются. Это в юности я мог на предложение нравившейся мне девушки пойти в кино ответить, что этот фильм уже видел…