Антон Грановский - Мастер гнева Страница 8

– Но почему именно черт? – снова спросил Борис.

Александр улыбнулся:

– Мы с тобой советские ученые, старик. А я, кроме того, еще и партийный человек. Улавливаешь связь?

– Улавливаю, – ответил Борис. Он помнил, с какой яростью Александр всегда отстаивал атеистическую точку зрения. Иногда Борису даже казалось, что старший брат воспринимает любую веру в высшее, разумное и персонифицированное начало как личную обиду.

– Вот погоди, Боря, – снова заговорил Александр и положил младшему брату руку на плечо. – Пройдет еще пара лет, и они узнают, на что способны братья Тереховы.

Кого именно имел в виду Александр, произнося слово «они», Борис не понял. Впрочем, уточнять у него не было желания.

– Когда-нибудь, – продолжил Александр, – лет через пятьдесят, мы с тобой будем сидеть в шезлонгах на берегу Средиземного моря (которое мы к тому времени, конечно же, переименуем в Море Революции). И ты скажешь мне, посасывая эту трубку: «Саша, как хорошо, что все получилось так, как мы когда-то загадали. Люди живут в обществе социальной справедливости. В мире нет больше ни болезней, ни голода. Труд превратился в творчество. И я счастлив, что мы с тобой сумели приблизить этот момент – в меру своих сил и способностей, конечно. А ведь все началось в тот день, когда ты подарил мне эту трубку. Помнишь?» Тут я нахмурю брови, сделаю вид, что усиленно вспоминаю, а потом кивну лысеющей головой и отвечу: «Да, кажется, припоминаю…»

Александр засмеялся, и профессор Терехов вздрогнул. На мгновение ему показалось, что смех этот доносится из старинного лампового приемника «Рассвет», стоящего на комоде. Терехов повернул голову и посмотрел на него. Приемник был мертв, шкала его не светилась. Профессор допил вино, затем поставил пустой бокал на подоконник, поднес руки к голове и, помедлив пару секунд, с силой потер пальцами виски.

– Ты знаешь, старик, – снова услышал он голос брата, – иногда, когда я еду в метро, я начинаю дремать, и тогда у меня возникает странное чувство. Я слышу шум поезда, слышу голоса людей, чувствую, как входят они в вагон и как из него выходят. Более того – я словно бы вижу их всех сквозь прикрытые веки. Усталую женщину, сидящую напротив, мужчину, стоящего возле схемы метро, с тубусом под мышкой… Всех других. А потом я выхожу из дремы и открываю глаза. И я не вижу ни этой женщины, ни этого мужчины… Вагон предстает совершенно другим, и наполнен он совершенно другими людьми.

Борис молчит. Ему нечего на это сказать. И тогда Александр продолжает:

– Иногда мне кажется, будто наряду с нашей реальностью существует и какая-то иная. И порою, случайно, непредумышленно, невзначай, нам удается ее увидеть.

И тогда Борис небрежно произносит:

– Теория о параллельных мирах кажется мне интересной. Но не такой уж серьезной.

– Как «кот Шредингера»[3]? – лукаво улыбнувшись, уточняет Александр.

– Как «кот Шредингера», – кивает Борис.

С тех пор они больше не говорили ни о чем подобном – пока Александр не возглавил исследования, курировавшиеся КГБ в рамках проекта «Химера», и странная реальность их фантазий стала оборачиваться страшной явью.

Профессор Терехов вздохнул и потянулся за вином, но едва он дотронулся пальцами до холодного стекла бутылки, как в дверь позвонили.

На пороге стоял тот паренек – Егор Волков. Его куртка и рубашка насквозь промокли. Вода стекала на воротник с мокрого капюшона и длинных темных волос. Глаза смотрели на профессора из-под прилипшей ко лбу челки мрачно и угрюмо.

Егор облизнул и без того мокрые губы и прямо спросил, глядя профессору в глаза:

– Вы дьявол?

Терехов отпил глоток прямо из бутылки, которую держал в руке, посмотрел на Егора спокойным взглядом и осведомился:

– Почему ты так решил?

– Эти очки… – По лицу Егора пробежала тень: – Я видел ад.

– Ад? – Терехов усмехнулся и покачал седовласой головой. – Ты говоришь о мире, в котором мы живем.

– Я говорю о том, что увидел сквозь ваши проклятые очки! – выкрикнул Егор.

Терехов поморщился.

– Будь добр, войди в квартиру, – попросил он.

Егор несколько секунд в упор разглядывал профессора, потом опустил взгляд, посмотрел на свои мокрые ботинки и рассеянно проговорил:

– Я наслежу.

– Если ты продолжишь болтать в подъезде, ты «наследишь» еще больше, – сказал профессор. – Входи.

Он посторонился, впуская Егора в прихожую.

– Сними куртку. И ботинки, желательно, тоже. И кофту снимай – капюшон насквозь мокрый.

Егор сбросил куртку и повесил ее на бронзовый крючок. Стянул через голову толстовку и повесил ее туда же. Потом разулся и, оставшись в майке с надписью «Don’t fuck my brains», прошлепал мокрыми носками в гостиную.

Профессор прошел за ним, указал на диван, а сам поднес было бутылку к губам, но, увидев, что она опустела, швырнул ее в корзину для бумаг и повернулся к серванту.

– Выпьешь? – не оборачиваясь, спросил он у Волчка.

Тот не ответил. Профессор Терехов, действуя спокойно и неторопливо, достал из серванта еще одну бутылку, в точности такую же, как предыдущая, и два хрустальных фужера, краешки которых были покрыты трещинками и сколами. Поставил все это на стол и достал из кармана халата складной штопор.

Взглянув на этикетку бутылки, Волчок не удержался от усмешки.

– А вы, я вижу, постоянны в своих пристрастиях, – язвительно проговорил он.

– Ты про вино? – Профессор пожал плечами. – Я покупаю его в магазине экономкласса. Каждая третья бутылка – бесплатно.

Терехов с легким хлопком выдернул пробку из бутылки и неторопливо разлил по бокалам красное вино. Егор взял свой бокал, поднес его к губам, на секунду замешкался, а потом сделал несколько жадных глотков. Вытер рот тыльной стороной ладони, поставил бокал на стол и потребовал:

– А теперь рассказывайте.

– Что именно? – уточнил профессор, доставая из кармана халата трубку и жестяную коробочку с вишневым табаком.

– О том, что я увидел, когда надел ваши очки.

Профессор неторопливо набил трубку табаком и придавил его пальцем.

– Думаю, ты и сам уже догадался, – сказал он. – Землю населяют миллиарды разумных существ, между которыми, по сути, нет ничего общего. И все они называют себя «людьми».

– Но люди…

– Нет никаких людей, – перебил его Терехов и пыхнул раскуренной трубкой. – По крайней мере, в биологическом смысле. Ты же сам видел: мы все разные. Мы, люди, неоднородны, неравнозначны и неодинаковы. Мы принадлежим к разным расам. И, вероятно, к разным видам. Если уж говорить начистоту, я подозреваю, что родина наших предков совсем не здесь.

– А где? – растерянно спросил Егор.

Профессор вынул изо рта трубку и показал мундштуком трубки на потолок:

– Там.

Егор посмотрел на потолок, нахмурился. Помолчал немного, собираясь с мыслями и угрюмо поглядывая на то, как профессор священнодействует со своей трубкой. Наконец, сказал:

– Это какой-то фокус. Вы что-то сделали с линзами очков.

– И что же я с ними проделал? Натер их соком мандрагоры? А может быть, омыл в крови некрещеных младенцев? – Терехов пыхнул трубкой и добавил: – То, что ты увидел – не обман зрения. Тот, кто собрал нас всех вместе, предпринял меры для того, чтобы мы никогда не узнали правду. Однородность человечества – иллюзия. Мы все – разные.

– Но мир, который я видел… страшен, – хрипло пробормотал Волчок.

– Да, я знаю. Хотя он не столь страшен, сколь непривычен.

Трубка профессора потухла, и он снова щелкнул зажигалкой. Пока старик раскуривал трубку, Егор молчал. На душе у него было тоскливо. Еще полчаса назад он бежал по мокрой от дождя улице, полный решимости вывести профессора на чистую воду. Однако при звуках спокойного, уверенного голоса Терехова вся его ярость куда-то улетучилась.

«А что, если это правда? – с тоской думал Волчок. – Что, если эти дьявольские очки и впрямь показывают то, что скрыто от наших глаз?.. Нет! Не может этого быть!»

– Человечество существует много тысяч лет! – горячо проговорил Волчок. – Люди встречаются, дружат, влюбляются, рожают детей! Как это возможно, если мы все – представители разных видов и рас?

Профессор вынул изо рта трубку, посмотрел на нее недовольным взглядом, словно подозревал в каком-то тайном подвохе, потом снова вернул в рот и сказал:

– Тот, кто собрал нас вместе, позаботился о том, чтобы обеспечить нам видимость взаимопонимания. Что же касается механизма размножения… Не знаю, как, но Конструктор нашего мира справился с этой задачей.

– Вы говорите про Бога? – прямо спросил Егор.

– Необязательно, – спокойно ответил профессор Терехов.

Егора знобило, и он передернул плечами.

– Как же теперь… жить?

Терехов прикрыл морщинистые веки.

– Сложный вопрос, дружок. Для многих груз истины оказался неподъемным. Другие нашли помощь там, где не ожидали ее найти. В моем случае это… вино.

Егор откинул со лба мокрые волосы и посмотрел на Терехова растерянным, несчастным взглядом. Он вдруг совершенно некстати подумал, что черные усики профессора не могут быть такими черными в семьдесят два года, а значит, Терехов их регулярно подкрашивает.