Александр Сивинских - Конклав ночи. Охотник Страница 8

Новоиспеченного нетопыря начали терзать. В конце концов его замучили бы, если б не кончина товарища Сталина. Последующий расстрел патриарха патриархов, Лаврентия Павловича, спровоцировал в вурдалачьей верхушке грандиозную грызню за власть. Механизатор Родя Игнатьев, прикончивший авторитетного матриарха бериевского клана, в одночасье из разменной пешки превратился в фигуру для совсем другой игры. В козырного валета. Он вдруг сделался едва ли не примером для подражания. Его выпустили. Искалеченного, постаревшего, с удаленными напрочь клыками. Утратившего веру в счастье, приносимое обращением в высшего упыря. Ему предстояло длительное, очень длительное существование в шкуре инвалида и доходяги.

Он ушел в подполье. Где и пребывал по сию пору…

– Тезка, – сказал Игнатьев, начав составлять винтовки в ружейный шкаф. – Я тебе уже говорил, что ты дурачок?

– Много раз.

– Почему же ты до сих пор не поумнел? – Он закрыл дверцу, опечатал и повернулся ко мне: – Почему, мальчик?

– А смысл? – спросил я. – Ты вот, Кирилыч, такой умный – аж страх берет. Всю вурдалачью историю на шесть тысяч лет знаешь, всю человеческую – на пять. Но прибытку тебе от этого ноль целых шиш десятых. Сидишь тут, как гриб, бледнеешь, плесневеешь. Ни славы, ни почета.

– Ошибаешься, – сказал Игнатьев. – Выгода самая прямая. Спокойствие! Ты этого пока не понимаешь, потому я и говорю: ду-ра-чок! Кстати, бьюсь об заклад, если получишь то, за чем пришел, рискуешь и вовсе не дожить до понимания.

– Спасибо, дяденька. Приму во внимание. Где она?

– Кто она? – спросил старый крючкотвор, хитро прищурившись. – Или что? Ты все-таки уточни, тезка, чего тебе от меня нужно. А то я ведь пожилой, соображалка плохо функционирует.

– Книга Рафли, – четко произнес я. – Кодекс высших упырей.

– Так ведь такой книги не существует! – не очень натурально удивился Игнатьев. – Она ж на дне Океан-моря, под Алатырь-камнем схоронена. Или под Сухаревской башней Кремля? Я что-то толком и не припомню…

– Ты покривляйся, – сказал я с угрозой. – У меня-то, конечно, терпение не безразмерное, но я Мурку приведу. Она с удовольствием твои сказки послушает.

Игнатьев взглянул на меня с осуждением. Или с ненавистью?

– Мне не до шуток, Кирилыч, – сказал я значительно более мирно. – Книга у тебя. Ты проболтался, когда окосел от крови того прогероиненного насквозь «торчка», которого зарезала моя росомаха. Наркотики – страшно вредная штука, старичок. Даже для высших.

– Понятно, – протянул Игнатьев. – Ну тогда, серьезный мой, возьмешь ее сам.

– Далеко ехать? Я на машине.

– Машина тебе не понадобится, – усмехнулся он. – Ножками дотопаешь. А далеко или близко – это, мальчик, как получится.

– То шутки у тебя, то загадки.

– Никаких загадок. Сплошная диалектика. Единство и борьба противоположностей, а также переход количественных изменений в качественные.

Он присел на корточки возле лежака для стрельбы и с неожиданной силой сдвинул его в сторону. Потом пальцем очертил на открывшемся пыльном прямоугольнике пола неправильную фигуру вроде эллипса. Пробормотал что-то и надавил открытой ладонью внутрь получившегося контура.

С душераздирающим звуком, напоминающим стон издыхающего слона, пол, очерченный эллипсом, исчез. Из открывшегося черного проема потянуло холодом.

– В добрый путь, тезка.

– Мне потребуется фонарь, – сказал я, завороженно всматриваясь в этот жуткий колодец.

– Нет. – Игнатьев покачал головой. – Либо ты идешь так, либо мы прощаемся.

– Ох, дьявол, – сказал я.

– Дьявол? Вполне возможно, вы встретитесь, – скверно ухмыльнулся Игнатьев.

Какое-то время я висел на руках, набираясь решимости разжать пальцы. Глубина ямы могла оказаться любой, а переломать ноги хватит и шести метров. И даже трех, особенно если внизу набросаны какие-нибудь булыжники. Или того хуже, вкопаны заостренные колья. Мне запоздало пришло в голову множество разумных мыслей. Например, такая: как я стану выбираться? Или такая: надо быть не просто дурачком, а настоящим идиотом, чтобы поверить упырю. Вдруг он попросту решил избавиться от надоедливого человечишки? В конце концов, что нас связывает? Дружба? Очень сомневаюсь. Деловые отношения? Тоже не факт. Тот наркоман был единственным блюдом, которое я преподнес Кирилычу. Да вдобавок и неживым уже – едва теплым трупом.

Я поднял глаза. Подкованные каблуки игнатьевских сапог находились буквально рядышком с моими пальцами.

– Пособить? – невинно осведомился он и качнулся с пятки на носок.

Руки разжались сами собой.

Приземлился почти сразу же, и полуметра не пролетел – однако светлый эллипс над головой исчез, будто не бывало. Под ногами чувствовалось что-то мягкое, пружинящее. Потрогал. Не то мох, не то лишайник. Влажный, прохладный. Я пошарил руками вокруг. С трех сторон на разном удалении нащупал стены, покрытые, кажется, тем же лишайником. Справа преграда отсутствовала.

Тишина стояла – гробовая.

Я встал и, ведя пальцами левой руки по стене, чтоб не потерять хотя бы этот ориентир, сделал крохотный шажок. Потом еще один. Потом остановился и прислушался. Мне вдруг показалось, что мои шаги вызвали какое-то движение там, впереди. Движение, сопровождаемое легчайшим шорохом, словно десятки мелких змеек начали расползаться по стенам, цепляясь чешуйками за мох.

Так оно и было. Шуршание. Еле слышное. Не приближается и не отдаляется. Как будто то, что издает звуки, ждет. Меня ждет. Я наклонился и достал из-за голенища высокого солдатского ботинка нож. Старый добрый нож последнего шанса. Короткий засапожный клинок с простой деревянной рукояткой и лезвием «лист ивы», выкованным из двух зубьев бороны. По древнему русскому поверью, именно зуб бороны – лучшее оружие против упырей.

Проверено. Поверье право.

Стиснув зубы, я двинулся вперед. Чем дальше я шел, тем больше мне казалось, что тьма понемногу рассеивается. Что в глубине мха нет-нет да мелькает слабенький зеленоватый блик. Точно скрывающиеся там светлячки запускают на пробу свой светоносный биохимический процесс и тут же пугливо останавливают. Я поиграл ножом и с отчаянной решимостью рявкнул:

– Кирилыч, хватит баловства. Свет, живо!

И стало по слову моему. Лишайники – на полу, на стенах, на высоком потолке, с которого они свисали клочковатыми бородами, почти касающимися моей макушки, – засветились. Напитались неверным пульсирующим светом, в котором я с отвращением разглядел то, что издавало звуки.

Это была сеть. Или, положим, решетка. Она полностью перегораживала коридор, по которому я пробирался к (возможно) Книге Рафли. Сеть шевелилась, ее ячейки то увеличивались, то сжимались. Они постоянно меняли форму, издавая тот самый шелест, который заставил меня пережить несколько не самых приятных в жизни минут. Решетка состояла из миллионов уховерток. Некоторые насекомые были обыкновенными, некоторые – поистине гигантскими. С палец, а то и крупнее. Они ползали друг по другу, стригли своими хвостами-клешнями, падали на пол и вновь взбирались вверх. Смотреть на это копошение было по-настоящему гадко. Настоящая, мать ее, уховерть.

Нас разделяло каких-нибудь пять-шесть шагов.

Позади уховерти коридор расширялся, образуя значительных размеров помещение. Пожалуй, при желании в нем можно было устроить баскетбольную площадку. Правда, для зрителей места почти не осталось бы.

Я нервно облизнулся, наклонил голову, прикрыл левым локтем лицо, выставил руку с ножом вперед и помчался на штурм мерзостной преграды.

Четыре, три, два, последний прыжок – и вот уже на меня обрушился сухо шелестящий дождь. Насекомые скребли цепкими конечностями по обнаженной коже, шевелились в волосах, щипались и кусались. Я замотал головой, выронил нож и принялся с бешеной скоростью стряхивать с себя уховерток. Управился за минуту, вряд ли быстрее. Сброшенные твари немедленно устремлялись обратно к горловине коридора и вновь начинали строить свою пугающую уховерть.

Пошарив в вездесущем мху, я разыскал нож и, как был, на корточках, осмотрелся. Помещение оказалось даже больше, чем виделось из коридора. Высокий потолок, закругленные углы и – пустота. Лишь возле дальней стены вздымалась какая-то кочка. Она тоже была целиком затянута мхами-лишайниками – но резко отличающегося цвета. Если мшистые бороды на потолке и стенах, если влажный ковер на полу имели преимущественно темно-зеленый окрас, то кочка была серовато-желтой. Будто огромный гнойник. Разумеется, Кодексу упырей было в этом гнойнике самое место.

Я размашисто пошагал к нему. Вблизи выяснилось, что высота кочки почти мне по грудь. А то, что я принял за лишайники, лишайниками не являлось. Это были все те же уховертки. Бесцветные полупрозрачные букашки; внутри каждой пульсировала светящаяся желтоватая жилка. Они впились своими крошечными челюстями в постамент, на котором лежал предмет, отдаленно напоминающий небольшой противень с крышкой. Точнее разобрать форму и вид предмета не представлялось возможности, потому что насекомые располагались почти вплотную друг к другу. Самые здоровые твари вцепились в «противень». Наружу торчали брюшки с угрожающе шевелящимися крючками.