Кирилл Юрченко - Первач Страница 9

Его воображению вдруг предстала карикатура — некто лохматый и дикий на вид, представляющий собой то самое усредненное человечество, идет себе, идет и вдруг наступает на грабли, которых никогда прежде не видел и не знает, что это за предмет. Палка взмывает — и прямо в лоб! Но, испытав боль, человек не делает из этого вывода, а, придя немного в себя, наступает на грабли снова и снова. Лопаются глаза, ломается нос, кровь хлещет, чертовски больно… И все же ему по-прежнему любопытно, что будет дальше и чем все это закончится. И некому остановить его…

Медленно переваривая не только еду, но и свои мысли, Тихон вспомнил прошедший день. Особенно — то неприятное существо, позарившееся на самое дорогое, что есть у человека. На ребенка.

Продолжение рода — разве это не главная цель жизни?

«У меня тоже была когда-то эта цель…»

Он вспомнил, как однажды разговорился с двумя бродягами — с проповедником и юродивым при нем, почему-то выделив их из сотни пассажиров «Берты». Дурачок был так себе: слабоумный он и в Африке слабоумный. Проповедник же оказался чокнутым фанатиком, и к тому же словоохотливым. Как-то само собой вышли на тему «смысла жизни в продлении рода». Проповедник, который утверждал, что не принадлежит ни одной церкви, а только собственной, говорил, что продление рода не может быть главной целью человека, что-то плел о том, что если жизнь отдельного индивидуума нужна только для появления другой такой жизни, то ее смысл — в бессмыслице. Вещал о главной в его понимании цели — спасении души. А вдобавок сумел разговорить Тихона, выведать подробности того момента его жизни, когда все кануло в пропасть. Никому Тихон не рассказывал о своей трагедии, хотя допытывались многие, а вот проповеднику рассказал. Спустя какое-то время Тихон посчитал свою откровенность слабостью. И впоследствии каждый раз, когда хотя бы мельком задумывался о цели жизни и смысле существования, он вспоминал тот разговор, когда открыл чужому человеку свое горе…

В такие минуты, как сейчас, тараканы памяти лезли из всех щелей, остановить их было трудно, но он умел это сделать. Еще бы — столько лет тренировки.

Тихон велел себе заткнуться и думать о чем-нибудь другом. Отчасти спасал отвлекающий грохот внизу. Но вскоре стук прекратился. Шаги за стеной и возня тоже стихли. Видать, домашние Амантура устроились на ночлег.

Боязнь одиночества вдруг овладела Тихоном. Торчать здесь — значит, остаться наедине со своими воспоминаниями. Тогда они точно одолеют его. Пойти к людям? Ведь не все же они легли спать. Но он не представлял, о чем будет разговаривать с ними.

«Да хоть о чем! Лишь бы говорить!»

Впервые его тяготила уединенность.

Он решительно откинул мешковину, сел и посмотрел на слабо видневшиеся в полумраке два тела, которые когда-то назывались людьми, а теперь представляли собой лишенный жизненной силы набор атомов и молекул. Поймал себя на том, что в какой-то мере завидует освобождению двух душ от того кошмара, в котором ему, и тысячам таких, как он, приходится существовать ежечасно…

Тихон сообразил, что эта мысль опять заведет его в терзания о прошлом, и поспешил в коридор. Окна второй половины дома выходили на запад, откуда внутрь проникал слабый свет еще не потухшего окончательно неба, и Тихон вовремя заметил сына Амантура, едва не наступив на мальчишку. Тот сидел на ступенях лестницы, вытянув ноги и прислонившись к стене плечом.

— Извини, чуть не зашиб тебя, — сказал Тихон.

Нусуп ничего не ответил. С мальцом трудно найти точки соприкосновения, тем более, что в мальчишке было что-то злое, чего не должно быть в ребенке. Стоит поискать другого собеседника.

Поеживаясь от сквозняка, Злотников направился вглубь квартиры. Он думал, что поселенцы на ночь тоже будут жечь костер, но ошибся. Собравшись в соседней от очага комнатке, родные Амантура уселись в ее центре, как можно теснее друг к другу. Конечно, одеты тепло, но это лишь временное решение проблемы. Ведь скоро начнутся по-настоящему серьезные холода, и что они будут делать тогда?

— Амантур? — позвал Злотников, не видя лиц, только черные силуэты.

— Он ушел на совет, — ответила ему кто-то из женщин.

— Какой совет? Разве вход не заколотили?

— Они наверху собираются. На крыше.

Их голоса разбудили маленького Сармата, и Рахат принялась его успокаивать. Злотников не стал извиняться и вернулся в коридор. Нусуп не повернулся в его сторону. Или Тихон безразличен ему, или паренек уснул, что было вероятнее. Влетит ему от отца, если Амантур вдруг нагрянет. Но будить паренька Тихон не стал, вторгаться в чужие дела — не в его правилах.

Пробравшись в свою комнату, он ощутил, что здесь прохладно, и пожалел, что сбежал с нагретого места. Осень вступила в права, и будет холодно. Возможно, холоднее, чем прошедшей ночью.

«А не развести ли мне костер?» — подумал он, не понимая еще, почему поселенцы готовы мириться с холодом. Набрал щепок, валявшихся в коридоре, сложил из них пирамидку. Этого казалось мало. Но мысль о том, чтобы разломать мебель в комнате, где навечно уснули двое, казалась кощунственной и, видимо, не ему одному, учитывая нетронутость обстановки. Собирался пойти на верхние этажи поискать деревяшек, но его остановил голос Амины.

— Нельзя костер жечь, — сказала девчонка, входя в комнату.

— Почему? — он уставился в ее призрачную фигуру.

— Дядя Амантур говорит, что огонь привлекает тех, кто снаружи.

— Но ведь холодно.

— Ничего не поделаешь, — ответила она.

— Только не говори, что так вы живете всегда.

— Конечно, нет. Мы раньше жили возле Ангарска. У нас там остались дома.

— Ангарска? — изрядно удивившись, переспросил Тихон. — Но ведь это очень близко к Полосе! Радиация.

— Дядя Амантур давал баранов, кому нужно, и они закрывали глаза на то, что мы живем там, где не позволено.

— Но ведь радиация… — повторил Тихон.

— А что радиация, если там спокойно, — сказала Амина.

— Чего ж тогда сюда пришли?

— Мы уехать хотели. Многие так решили. Все ждали, когда прибудут спасатели, но оказалось, что зря.

— Но ведь можно было сделать плоты и сплавиться вниз по Ангаре. Хоть до самого Братска, — Тихон говорил так, словно это Амина решала, как нужно поступить.

— Среди нас много женщин и детей. Разве на всех плотов наделаешь? Да и опасно очень. Говорят, вдоль рек места очень дикие стали.

— Это верно, — согласился Тихон.

Знающие люди говорили, что берега рек в глухих местах стали очень неприветливыми. Вдобавок он мог вспомнить десятки случаев, когда «Берта» подминала под себя не то что плоты, а даже мелкие лодки. Ночью такое бывало часто, и если не выставить огней, ты обречен. Никто тебя не заметит. И никого не интересует судьба людей, упавших в воду, ледяную даже летом.

Амина отвлекла его неожиданным вопросом:

— Как получилось, что ты оказался здесь?

— О чем ты? Твой дядя привел меня сюда под автоматом.

— Нет. Я хотела спросить, почему тебя выгнали с корабля?

— Корабля… — Тихон усмехнулся. — Это на морях корабли. А здесь — ржавые утки для фекалий.

Он представил «Берту» с ее ненавистным капитаном, и это сравнение отчасти доставило ему удовольствие.

— Да это мутная история, — ответил он. — Не хочется вспоминать.

— А все-таки.

— Думаешь, тебе будет интересно?

Было темно, и все же он заметил, что она кивнула.

— Спроси лучше о чем-нибудь другом.

Девчонка задумалась, но ненадолго.

— Ты часто бываешь там?.. — она махнула рукой. Этот жест Тихон скорее почувствовал, чем увидел — по слабому потоку воздуха.

— Имеешь в виду, за Резервацией? Нет, не часто.

— Но ведь ты был там раньше? Правду говорят, что там людям очень хорошо живется?

Теперь настал черед Тихона задуматься. Должен ли он сказать правду — ей, рожденной и живущей в этих невыносимых условиях? Она не может помнить лучшей жизни, даже если родилась до войны. Местные считают, что за пределами Резервации райская жизнь. Их ожидание лучшего легко объяснимо. Но никакие их мечты о рае, увы, не способны показать, насколько там действительно легче жить.

Что я должен рассказать тебе, девочка? Что люди там не ведают, что такое выживание. Позволительным считают выбрасывать горы продуктов — в лучшем случае отдают на корм бездельникам, живущим за счет подачек. Потому что еды столько, что не съесть самим и девать некуда, разве что на помойку, да на корм свиньям. Рекламу тысяч названий мыл, шампуней, пены для бритья, прокладок и антивонючек крутят сутки напролет. Если не попробовал новый товар — считай, прожил жизнь зря. Помылся, побрился — гуляй, не хочу. В городах даже ночью светло, как днем. И можно развлекаться, гулять хоть до утра. Забуриться в тридэо и отдаться виртуальному дьяволу — но вряд ли ты знаешь, что такое тридэо. Резаться в войнушку или замутить стратегию, построить воображаемый дом, семью, а потом все стереть на хрен и начать заново. Поиграть в воображаемый апокалипсис — да запросто. Можно кататься на глайдерах, да и просто веселиться в ночных клубах и сиськотеках — но и об этом ты не имеешь ни малейшего представления. Можно и вовсе не работать, а получать при этом все необходимое для жизни. И обеспечили это высокие технологии, которые не доступны в Резервации. А цена этому всему — сама Резервация. Позорное пятно на поверхности Земли, принадлежащей Человечеству. Резервация — ад, где живут отверженные, те, кого не пускают в лучший мир, обложив кордонами. Место, где добывается кровь и плоть жиреющей цивилизации — нефть, газ, металлы и прочие ресурсы. Кто-то однажды решил, что это место не должно принадлежать одной стране. Кто-то другой решил заразить эту территорию ядерной чумой. Но радиация не вечна. И наступил дележ ресурсов. Честный — в понимании тех, кто причастен к зарабатыванию звонкой монеты, тех, кто, пользуясь благами прогресса, живет на полную катушку…