Джек Вэнс - Языки Пао Страница 9

Между Палафоксом и Фанчиэлем — молодым человеком в темно-коричневом — нельзя было заметить и тени симпатии или враждебности. На самом же деле эмоции настолько пронизывали все здание, общежития и залы Института Брейкнесса, что воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

Фанчиэль паял маленькую деталь некоего механизма, зажатую в тиски. Одновременно он глядел на экран, расположенный на уровне глаз, где высвечивалось увеличенное трехмерное изображение этого устройства. На руках мастера были перчатки со встроенными микроинструментами, и он запросто манипулировал деталями, невидимыми для невооруженного глаза.

Завидев отца, Фанчиэль оторвался от работы, тем самым выказывая почтение своему родителю. Они несколько минут проговорили на языке Брейкнесса. Беран уже начинал надеяться, что о нем забыли, как вдруг Палафокс прищелкнул пальцами.

— Это Фанчиэль, мой тридцать третий сын. У него ты научишься многим полезным вещам. Желаю тебе трудолюбия, энтузиазма и прилежания — я хочу, чтобы ты учился не так, как это принято у вас, на Пао, а как настоящий студент Института Брейкнесса, которым, я надеюсь, ты станешь. — С этими словами он удалился.

Фанчиэль неохотно оставил свою работу.

— Пойдем, — сказал он по-паонитски и повел мальчика в смежную комнату.

— Сначала — вступительная беседа, — он указал на стол из серого металла с черным резиновым покрытием. — Будь так добр, сядь сюда.

Беран повиновался. Фанчиэль пристально рассматривал мальчика, не щадя его застенчивости. Затем, чуть заметно пожав плечами, опустился на стул.

— Наша первоочередная задача — это язык Брейкнесса.

Долго сдерживаемая обида вдруг всколыхнула все существо Берана: пренебрежительное отношение к нему, скука, тоска по дому, а теперь это высокомерное игнорирование его личности!

— Я не желаю учить ваш язык! Я хочу возвратиться на Пао!

Фанчиэля это нимало не озадачило.

— В свое время ты непременно вернешься на Пао — и возможно, в качестве Панарха. Если ты вернешься туда сейчас, ты будешь убит.

Слезы горя и одиночества жгли глаза Берана.

— Когда я вернусь?

— Я не знаю, — сказал Фанчиэль. — Лорд Палафокс предпринимает в отношении Пао некий грандиозный план — ты несомненно вернешься, когда он сочтет нужным. А пока не пришло время, постарайся воспользоваться всеми теми преимуществами, которые предлагает тебе Брейкнесс.

Рассудок Берана и природное послушание боролись с упрямством, присущим его расе:

— Почему я должен учиться в Институте?

Фанчиэль отвечал с чистосердечной искренностью и прямотой:

— Лорд Палафокс несомненно надеется, что ты сроднишься с Брейкнессом и отнесешься с пониманием к его целям в будущем.

Беран не мог вполне понять Фанчиэля, но сама его манера изъясняться произвела на мальчика впечатление.

— А чему я научусь в Институте?

— О, множеству вещей — обо всем я не смогу тебе рассказать. В Колледже Сравнительных Культур — там, где преподает Магистр Палафокс — ты изучишь все расы Вселенной, их сходства и различия, их языки и основные устремления, и узнаешь особые средства, с помощью которых на них можно влиять. В Математическом Колледже ты научишься манипулировать абстрактными идеями, различными рациональными системами — в итоге научишься производить в уме сложнейшие вычисления. В Анатомическом Колледже ты изучишь гериатрию и геронтологию — науку о предотвращении смерти, технику телесных модификаций, и, возможно, сам подвергнешься двум-трем.

Воображение Берана заработало:

— А смогу я быть как Палафокс?

— Ха-ха! — воскликнул Фанчиэль. — Забавная идея! Да осознаешь ли ты, что Лорд Палафокс — один из самых могущественных и совершенных людей на Брейкнессе. Он обладает девятью чувствами, четырьмя энергиями, тремя проекциями, тремя видами смертоносного излучения — и это не считая таких способностей, как внушение мыслей на расстоянии, способность существовать в бескислородной среде, железы, выделяющие вещество, снимающее утомление, подключичная кровяная камера, нейтрализующая действие любого принятого им яда. Нет, мой честолюбивый юный друг! — Но вдруг резкие черты Фанчиэля смягчились, он повеселел. — Но если ты станешь Панархом, то в твоем распоряжении будет множество плодовитых женщин, и таким образом тебе будет подвластна любая модификация, известная хирургам и анатомам Института Брейкнесса.

Беран непонимающе глядел на Фанчиэля. Модификации, даже на таких сомнительных условиях, казались делом слишком далекого будущего.

— Теперь, — оживленно начал Фанчиэль, — перейдем к языку Брейкнесса.

Беран смирился с тем, что перспектива модификации отодвигается в далекое будущее, но в вопросе о языке снова заупрямился:

— Почему мы не можем разговаривать на паонитском?

Фанчиэль спокойно объяснил:

— Тебе необходимо будет изучить много такого, чего ты просто не поймешь, если я буду говорить на паонитском.

— Но ведь сейчас я понимаю тебя, — пробормотал Беран.

— Лишь потому, что мы обсуждаем наиболее общие места. Любой язык — это особый инструмент, обладающий ограниченными возможностями. Это нечто большее, нежели средство общения — это образ мысли. Ты понимаешь, о чем я?

Но ответ можно было прочесть по лицу мальчика.

— Представим себе язык как русло реки, прекращающей свое течение в определенных направлениях и пробивающей себе новые русла. Язык определяет твой образ мысли. Когда люди говорят на разных языках, они думают и действуют по-разному. К примеру, ты знаешь планету Вэйл?

— Да. Мир, где все сумасшедшие.

— Правильнее было бы сказать, что их действия оставляют впечатление полного безумия. В действительности они абсолютные анархисты. А теперь, если мы исследуем вэйлианский язык, мы найдем если не причину такого их поведения, то по крайней мере явное сходство. Язык Вэйла — это сплошь импровизация, с минимумом правил. Там любой выбирает себе язык, как ты или я — цвет одежды.

Беран нахмурился:

— На Пао мы не заботимся о подобных мелочах. Наше платье мы не выбираем — никто не наденет костюма, приличествующего представителю другой социальной прослойки — иначе его просто не поймут.

Улыбка осветила строгое лицо Фанчиэля:

— Правда, я забыл. Не в привычке паонитов надевать привлекающее внимание платье. Может быть, отчасти вследствие этого психическая ненормальность — очень редкое явление. И практически все пятнадцать миллиардов паонитов нормальны. То ли дело на Вэйле! Там живут совершенно стихийно — и в языке, и в манере одеваться отсутствуют какие бы то ни было законы. Возникает вопрос: является ли язык первопричиной или лишь зеркальным отражением этих странностей? Что первично: язык или поведение?

Беран был в явном замешательстве.

— В любом случае, — продолжал Фанчиэль, — когда ты увидишь связь между языком и поведением людей, ты, наверное, захочешь выучить язык Брейкнесса.

Берана одолевали сомнения:

— И тогда я начну вас любить?

Фанчиэль сердито спросил:

— Ты хочешь любым способом этого избежать? Могу успокоить тебя. Все мы меняемся в процессе обучения, но ты никогда не станешь настоящим человеком Брейкнесса. Ты родился паонитом — им ты и останешься. Но говоря на нашем языке, ты поймешь нас, и если ты будешь думать так же, как твой собеседник, ты не сможешь его ненавидеть. Теперь, если ты готов, начнем.

9

На Пао царили мир и благоденствие. Паониты обрабатывали поля, рыбачили в океанах, а в некоторых районах добывали из воздуха путем фильтрации цветочную пыльцу — для изготовления пирогов с приятным медовым вкусом. Каждый восьмой день был базар, каждый шестьдесят четвертый день люди собирались на певческих полях и распевали гимны, каждый пятьсот двенадцатый день проходили общеконтинентальные ярмарки.

Люди перестали противиться власти Бустамонте. Вторжение Брумбо было забыто. Налоги Бустамонте были не такими изнурительными, как во время правления Аэлло, да и правил он с минимумом помпезности, что, впрочем, приличествовало его двусмысленному праву на Черном Троне.

Но Бустамонте не был полностью удовлетворен. Он не боялся, но идея личной безопасности стала навязчивой. Дюжина обыкновенных просителей, однажды позволившая себе просто слишком резкое движение, была испепелена огнеметами мамаронов. Бустамонте также вдруг вообразил, что является объектом унизительных насмешек, и другие поплатились жизнью за слишком веселое выражение лиц в тот момент, когда Панарх глядел на них. Но самой горькой пилюлей, отравлявшей всю жизнь Бустамонте, стала дань, которую он обязался выплачивать Эбану Бузбеку, Гетману Брумбо. Каждый месяц Бустамонте набирался мужества отказаться от уплаты, но всякий раз побеждала осторожность, и Регент в бессильной ярости выплачивал положенный миллион марок.