Михаил Ахманов - Ливиец Страница 9

– С храмом? – насторожился Иуалат. – Каменным?

Инхапи сделал жест отрицания:

– Нет. Он совсем не похож на святилище Амона в Уасете или на храм Маат в Саи* – просто большая хижина, а в ней глиняный бог. Ни золота, ни серебра, ни меди.

– А приношения? Есть там приношения? Масло, пиво, мед, вино?

– Ничего нет, мой господин. Пусто.

– Чтобы шакалы сожрали мумии твоих предков! – выругался Иуалат. – Ты дважды ходил по этой дороге, сын осла, и ты не нашел ничего ценного?

– Я – лазутчик пер'о, – с достоинством произнес Инхапи. – Я ищу дорогу для войска, а не добычу на ее обочине.

Сплюнув, Иуалат дернул себя за рыжую косу. Хем-ахт, не обращая на него внимания, повернулся ко мне:

– Кое-что вы все-таки нашли. Довольствуйтесь этим, ибо все по-настоящему ценное принадлежит Великому Дому.

Я проследил за его взглядом. Масахарта и Псушени возвращались – с ослом и полудюжиной тощих коз. На осла были навьючены бурдюки и корзина с сушеными смоквами.

– Выступаем, – сказал я и кивнул Хем-ахту: – Быстрее, досточтимый чезу, пока твои воины не выпили ручей. Мало воды – плохо, много воды – тоже плохо… Боюсь, они за нами не поспеют.

Так и вышло. Когда мы добрались до деревни с двадцатью домами, чезет египтян плелся в километре сзади нас. Еще через пару часов, когда мы миновали селение побольше, с храмом и полусотней дворов, на дороге не было заметно даже пыли. Усуркун, который вел четвертую сотню, наш арьергард, пробрался в первые ряды, и они с Иуалатом заспорили: рыжий считал, что надо остановиться, обшарить деревню и заодно подождать Хем-ахта, а Усуркун не видел в этом смысла. Люди разбежались, талдычил он, и Семеро видят, что взять в этом гачире нечего, кроме драных коз. Пройдем ущельем в долины Джахи, где нас не ждут, а там уж найдется добыча – и козы пожирнее, и вино, и женщины. Может, и серебро – а если так, то лучше его прикарманить, пока Хем-ахт – чтоб печень его высохла в песках! – не наложил загребущую лапу.

Прекратив их свару, я велел двигаться вперед. Инхапи вел нас прямо к горам, невысоким и покрытым редким лесом. Они отличались от мрачных гор Синая, выглядели более приветливыми и округлыми; у их подножий зеленели травами пологие склоны, выше торчали гребенкой сосны и раскидистые тамариски, а над ними поднимались светло-серые скалы, блестевшие прожилками кварца и слюды. Отличное пастбище, подумал я, такого не встретишь ни в сухой саванне, ни в оазисах. Вид и правда был буколический, даже библейский, не хватало только стада овец с пастухом.

Хижины, пальмы и оливы остались позади, и теперь с обеих сторон тракта лежала пустошь, заросшая травой и кустарником. Трава была объедена до корней, а в мягкой почве тут и там отпечатались копыта, следы босых ног и сандалий всех размеров – верный признак, что день или два назад жители благоразумно убрались с пути отрядов фараона. Скорее всего, ушли на северо-восток, за Мертвое море или в долины Иордана. Пожалуй, во всем египетском войске я один имел представление об этой местности, лежавшей за горами. Военные экспедиции Та-Кем бывали здесь не раз, но в давние, почти легендарные времена, в эпохи Древнего и Среднего царств. Где-то в тайных святилищах и усыпальницах хранились папирусы с описанием этих земель, но как найти их после гиксосского завоевания и столетней смуты? Найдут, конечно, но еще до этого опять разведают дороги, расспросят купцов, сирийских, финикийских и ахейских, и через семь десятилетий Тутмос Завоеватель обрушится на Азию. Может быть, и в его армии будет Гибли, вождь ливийских наемников… Поживем – увидим.

Мы подошли к ущелью, довольно широкому, с обрывистой восточной стенкой, которую подмывала мелководная, но бурная река. Был пятый час пополудни; мои воины, привычные к жаре и долгим переходам, двигались бодро, не выказывая признаков усталости. Одни жевали на ходу финики, смоквы и вареное просо, другие болтали на шипящем языке жителей пустыни, третьи, раскрыв рты, глядели по сторонам – уж больно эти земли отличались от африканских степей, долины Хапи и хмурого безжизненного Синая. Какие только люди не жили здесь и какие будут еще жить! Ханаанеи, хурриты, амореи, филистимляне, иудеи, арамеи, греки, римляне, арабы…

Подозвав Осохора из племени уит-мехе*, я послал его разведать путь. Осохор, оставив мешок с припасами и меч, обогнал с тремя своими людьми нашу колонну, забрался на западный склон ущелья и вскоре исчез из вида. Уит-мехе, жители нагорий, были непревзойденными скалолазами и меткими пращниками.

Мы шли вдоль бурлящей реки, по каменистой почве. Ширина ущелья, если не считать потока, была метров восемьдесят – как раз столько, чтобы развернуться сотне бойцов. Развернуться, бросить камни и дротики, ударить – этим почти исчерпывались тактические ухищрения нынешних времен.

– За ущельем река поворачивает к восходу, к большой соленой воде, – задумчиво произнес Инхапи. – Мы туда не дошли, но поймали нескольких хабиру. Они клялись, что такие воды есть воистину и что они соленые, как в море. Может, лгали, дети гиен? Ведь Уадж-ур на закате, а не на восходе.

– Не лгали. На восходе есть… – начал я и запнулся: понятия «озеро» не было ни в ливийском, ни в египетском языках. – Есть водоем, очень большой, с солеными водами.

Инхапи словно не удивился, что я это знаю, – кажется, был уверен в моих магических талантах.

Колонна воинов втянулась в ущелье. Строй они не соблюдали и видом своим были похожи на разбойничью шайку – ни панцирей, ни шлемов, ни щитов, окованных металлом. Все это, а также короткий тяжелый меч, длинное копье, строй гоплитов и фаланга, появится в Элладе лет за семьсот до Рождества Христова и приведет к новому виду столкновений – кровавому и беспощадному ближнему бою. Сейчас, в более патриархальные времена, врагов старались поразить таким же способом, как и опасного зверя – издалека, стрелой, дротиком и камнем из пращи. Еще старались напугать криками и угрозами, своей решимостью и числом.

В эту эпоху так воевали все, кроме ливийцев. Ливийцы не боялись схватки грудь о грудь, предпочитая стрелам мечи и секиры. Не выучка была тому причиной, даже не жажда завладеть добычей и не презрение к смерти, а лишь природная свирепость.

Слева, на гребне стены, возникла фигурка нашего разведчика. Он махнул дротиком, затем сделал вид, что пронзает им врага, и начал спускаться на дно ущелья.

– Похоже, наткнулись на шаси, – молвил Иуалат, оскалив зубы в волчьей ухмылке.

Человек Осохора – я не помнил его имени – скатился по склону:

– Люди, вождь. Вооруженные. Вступили в ущелье.

– Сколько их? – спросил я, взмахом руки подзывая к себе старших над сотнями.

– Осохор считает.

– Далеко?

– Пятая часть сехена. Пешие, без колесниц. Два отряда, а в середине – повозки с быками.

Египетский сехен составлял примерно одиннадцать километров – значит, враг доберется до нас минут через двадцать – двадцать пять. То, что мы встретили врагов, не подлежало сомнению, но кто они и сколько их?

На фоне неба возникли силуэты Осохора и двух его уит-мехе. Спускаясь, они прыгали по камням словно небольшое стадо горных антилоп. Воины за моей спиной уже готовили мечи и секиры, распускали ремни на связках дротиков, привязывали к запястьям пращи. В сумках пращников глухо шелестели глиняные снаряды, кто-то поспешно – жик-жик! – подтачивал топор.

– Сотен семь впереди, – доложил Осохор, – потом повозки и еще четыре-пять сотен воинов. В повозках люди в красных плащах. Богатые, мой вождь! Шапки золотые, плащи красные, как солнце на закате, и тоже шиты золотом. Еще ожерелья из бирюзы.

Сирийцы, мелькнуло у меня в голове. Сирийские князья любили пышно одеваться – в пурпурные финикийские ткани, в тиары, украшенные самоцветами и золотом. Войско, с которым нам предстояло столкнуться, могло быть первой из дружин, отправленных на помощь Шарухену. Видно, в Сирии еще не знали, что Яхмос уже стоит под городскими стенами.

– Золото… – пробормотал Усуркун.

– Бирюза… – эхом откликнулся Иуалат.

– Плащи, – добавил Тахи, старший над третьей сотней.

Эти трое, как, впрочем, и все остальные за моей спиной, не думали о численном превосходстве врага, о вероятности смерти или тяжелой раны; ими руководил разбойничий инстинкт: всех перерезать и отобрать богатства. Эта идея фикс не вызывала у меня ни неприязни, ни, разумеется, сочувствия. Они были тем, чем были, а я – одним из них и, кроме того, наблюдателем и собирателем фактов. Нам, психоисторикам, известно, что прошлое, цепь событий и нравы людей, не изменить и что попытка подойти к истории в терминах вины и правоты, жертв и злодеев нелепа. Это лишь эмоциональные оценки, связанные с определенной эпохой, не существующие вне ее контекста, и если смотреть с удаления, понимаешь, что злодей мог превратиться в жертву и наоборот. Мы изучаем историю так же, как изучают Вселенную Носфераты – sine ira et studio, без гнева и пристрастия.