Василий Головачёв - Запрещенная реальность. Том 1 Страница 9

— Проходи, — кивнул Дмитрий Васильевич, сдавил глаза пальцами, отпустил. — Я как раз дошел до точки: ничего не вижу и не слышу. Выпьешь? — Вопрос был традиционным, потому что Завьялов знал отношение Тараса к спиртному.

Он достал бутылку «Фьюджи», налил в бокал на палец, посмаковал белую жидкость, проглотил.

— Это же кокосовый тоник, почти без алкоголя, попробуй. Его можно пить утром, днем и вечером.

— Мой сосед в таких случаях говорит: выпил с утра — и целый день свободен! — Горшин с улыбкой присел у стены, где стояли четыре деревянных стула. Глаза у него были прозрачно-желтые, но не «кошачьи», а скорее «птичьи», и стыло в них такое холодное всеобъемлющее понимание, что Дмитрий Васильевич поежился. У него при разговоре с Тарасом всегда появлялось ощущение, что тот видит его насквозь, знает все его мысли, чувства и желания.

— Мы теряем темп, — сказал Горшин, предваряя вопрос хозяина кабинета. — Нужны люди.

— Не просто люди — профессионалы, — уточнил Завьялов. — И не просто профессионалы, а друзья и соратники, преданные делу.

— К сожалению, друзья приходят и уходят, а враги накапливаются, как говорил один умный иностранец. Человечество вырождается быстрее, чем рассчитывала природа. Примеров тому хоть отбавляй. Вчера и меня прижали в подъезде какие-то подонки, видно, расслабился.

Завьялов с любопытством глянул на собеседника, от которого явственно повеяло угрюмым недовольством.

— Плохо верится, что можешь расслабиться до такой степени. В каком таком подъезде ты оказался?

— Был в гостях у приятеля, вышел, а они кого-то ждут. Потом уже сообразил, что попался случайно, а шли они «пощупать» коммерсанта этажом выше. Ни грана интеллекта — тупая, воинствующая наглость! Что ей увещевания, призывы к совести и справедливости? Ей понятны только кулаки и зубы.

— И как же удалось выйти из положения?

— Помог какой-то «крутой» парнишка, владеющий боем на таком уровне, какого я еще не видел. Хотя он почему-то пытался этот факт скрыть.

— Не преувеличиваешь?

Горшин пропустил реплику мимо ушей.

— Я не смог его прозондировать достаточно четко, парнишка далеко не прост и владеет пси-блоком, но попался он мне не случайно. Если я прав, он может быть либо нашим другом…

— Либо?

— Врагом, разумеется. Потому что работает он на команду контрданс.

— Как? Не понял.

— Он перехватчик, если пользоваться жаргоном военных профи, агент-индивидуал высокого класса, работающий на отечественную разведку «Смерш-2».

— Ого! А откуда тебе это известно?

— Мне многое известно, друг Горацио Дмитрий Васильевич. Попробую поработать с ним, встречусь пару раз, пощупаю поле возможных траекторий, поговорю. Заинтересовал он меня вельми.

— Я не всегда все понимаю, Тарас Витальевич. Что еще за «поле траекторий»?

Тарас улыбнулся. Дмитрий Васильевич Завьялов понял, что ответа не получит, и перевел разговор на другую тему:

— Ты знаешь, что в МВД по заказу Генпрокуратуры создана спецкоманда для борьбы с террористами?

— Знаю.

— Вероятнее всего, это по наши души. Рудаков и Чураго перестраховываются, поскольку ниточки от Жарова, Филина и других «гегеншабен» тянутся к ним. Поэтому за нами начинается охота с призывом «пленных не брать!».

— Масакра…

— Что?

— Дмитрий Васильевич, я как раз по этому поводу. «Фискалы» взяли нашего исполнителя. Его подставили: в квартире гаишника-майора, который наговорил на своего же подчиненного, переложив вину с себя на невинного, была засада. «Фискальный» спецназ — ДДО[9] «Руслан».

— Кого взяли?

— Костю Ариставу.

— И он им дался?!

Глаза Тараса еще больше посветлели, став почти прозрачными.

Завьялова охватил ледяной озноб.

— Даже такой мастер, как Аристава, ничего не смог сделать против выстрела в спину.

— Он…

— Жив, но тяжело ранен. Давайте кумекать, как будем его выручать. У меня есть кое-какие мыслишки.

— Зачем Аристава ходил к гаишнику? Кто дал ему задание?

— Никто. Точнее, совесть. Он просто решил помочь другу, который рассказал ему о своем горе. А друг оказался провокатором, работающим на ФСК.

— То есть Аристава отправился на несанкционированную операцию, презрев законы «Чистилища», забыв о дисциплине, подставив тем самым всех нас.

— Формально все так, Дмитрий Васильевич, но мы забываем, что наши ребята живут не в вакууме, что у них есть семьи, родственники, друзья и элементарная порядочность, вынуждающая с ними считаться, душа, наконец. Кадры, как вам известно, подбирал я сам, я знаю их всех. Но ведь «Стопкрим» своих людей не бросает в беде? Да и пора дать кое-кому хороший урок.

— Кому? Ребята из «Руслана», что брали его… не виноваты.

— А я не про них говорю. Речь о начальниках, планирующих такие операции с подлянкой, и о тех из нас, кто возомнил себя демиургом. Подставили Ариставу не без помощи второго спикера.

Завьялов вздрогнул:

— Кравчука?! Не может быть!

— Может, — тихо сказал Горшин. — Кравчука предложил, кстати, комиссар-три, отметьте сей факт.

— Ну и что?

— Первый случай — случай, второй… Рыба гниет с головы, Дмитрий Васильевич. Но это к слову. Поживем — увидим.

Завьялов промолчал.

Матвей открыл мерцающую холодным голубым огнем дверь и оказался внутри огромного затемненного храма с каменными фигурами высотой с десятиэтажный дом, поддерживающими потолок. Дальняя стена храма напоминала зыбкую пелену тумана, и из нее вдруг выступила огромная фигура женщины в сверкающем звездами плаще.

На голове — золотая корона с семью лучистыми бриллиантами, в руках — раскрытая книга. Лица ее Матвей описать не смог бы, настолько оно было прекрасным, неземным и изменчивым.

— Читай, — сказала она певуче, протягивая книгу.

Матвей перевел взгляд на страницы, мерцающие призрачно-зеленым светом, и, похолодев, понял, что этого языка он не знает. Написано как будто по-русски, но каждая буква — символ, раскрывающий одну из тайн бытия.

— Тебе предстоит познать зло и добро, — продолжала женщина. — Готов ли ты изменить свои убеждения?

— Я н-не… знаю… — выговорил Матвей, с болью понимая, что вошел в храм неподготовленным.

Лицо женщины как бы погасло.

Сердце Матвея замерло от чувства, более глубокого, чем страх. Он не мог вымолвить ни слова, ощущая, как перед ним разверзается бездна, отделившая его от храма, от женщины, олицетворявшей собой Истину. Ему казалось, что он вот-вот узнает, кто она такая и что хотела сообщить, но видение таяло, оставляя острое сожаление, от которого слезы навертывались на глаза и жгли кожу лица…