Андрей Круз - Ветер над островами Страница 9

— Коней, коней держи! — крикнула Вера, пробежав мимо меня и оттолкнув так, что я чуть не свалился в рыжую дорожную грязь.

— Стой, девка! — заорал я, видя, что она несется к вожделенной гнедой лошади, даже не глядя на валяющегося на земле человека, который вовсе не был мертв, а уже приподнимался на локте.

— Лежать! — рявкнул я и выстрелил ему в грудь.

Опять грохнуло, того откинуло ударом, из руки выпал длинный нож, а испуганная выстрелом из-за спины девочка с визгом отскочила в сторону, споткнулась и растянулась на дороге. Однако времени на обиды терять не стала, а, перекатившись, вскочила на ноги и, не обращая на меня ни малейшего внимания, вновь понеслась вперед. И через пару секунд уже сидела в седле, а еще через минуту вела уже за собой в поводу двух других лошадей, улыбающаяся и гордая собой и совсем ни капли не шокированная развернувшейся перед ней бойней.

А я стоял над одним из убитых, перекатывая в ладони подобранные пустые гильзы и задумчиво его разглядывая.

— Это негр? — спросил я Веру, так и не спускавшуюся с седла.

— Негр, не видишь разве?

В ее голосе явственно слышалось недоумение моей непонятливостью. Нет, я понимаю, что я ничего не понимаю, но… в этом самом моем понимании на негра, черного и губастого, похож был больше я, чем убитый молодой мужик, лежащий передо мной в грязи. Худощавый, мускулистый, он весь был покрыт татуировкой в виде переплетающихся орнаментов, даже лицо, а на лбу у него было выколото нечто, напоминающее три разновеликих треугольника, сомкнувшихся краями. Еще он был смугл потому, что загорел почти до черноты, что немудрено на таком солнце, но в остальном… В общем, волосы у меня были даже темнее, потому что его русые космы, заплетенные в многочисленные косички, выцвели на солнце, да и в небо он смотрел раскрытыми и остекленевшими голубыми глазами. И если к чертам лица присмотреться, то Ванька Ванькой получается, Рязань косопузая.

Другое дело, что этот «Ванька» одет был в портки с чужой задницы, которая размера так на три больше была, чем у него, да и подпоясан веревкой. Я глянул на другого, одетого не только в портки, но и рваную рубашку, которая тоже не выглядела так, словно ее на него шили, к тому же одного рукава у нее не хватало примерно наполовину.

На третьем же было что-то вроде набедренной повязки, сделанной из мешковины, причем мешковины настоящей — на ней сохранились трафаретные буквы от какой-то надписи. Обуты все трое были в некое подобие мокасин из толстой, плохо выделанной кожи. В общем, вопрос «дикарства» в данном случае даже не возникал. Но другие вопросы оставались.

— Вера, ты прости… у нас негры по-другому выглядят, — сказал я. — А почему вы этих неграми называете?

— А как их еще называть? — удивилась девочка. — Они же негры.

Видать, я совсем чушь пороть буду, но прояснить ситуацию я намерен. И проясню.

— Негр — это черный, — сказал я. — Черного цвета.

— Верно! — вдруг обрадовалась Вера. — Господь в бесконечной мудрости своей дал нам облик по образу и подобию своему. И Господь есть Свет, и слава его освещает земли наши. Так?

— Ну… так, — в целом согласился я.

— И свет славы Господа есть цвет белый, он же цвет чистоты. На языке франков — «бланко», так?

— Ну… если на «языке франков», то так, — подтвердил я, удивляясь такому названию для испанцев — «франки».

— А если кто по дикости и злобе своей отвергает образ, Господом ему данный, и оскверняет лицо, повторяющее лик его, может ли он быть чист?

— Ну… нет? — попробовал угадать я.

— Верно! — торжествующе ответила девочка, воздев руку как проповедник. — Отвергший образ Господень нечист, а нечистоту означает цвет черный, на языке франков как?

— «Негро»?

— Ха! — указала она на меня пальцем. — Сам все знаешь, а придуриваешься. Поэтому и негры.

— Понятно, — кивнул я. — А у нас таких просто дикими зовут. Или дикарями.

— А эти из негров самые плохие, — добавила девочка. — Они охотятся на других негров и продают их торговцам. И нападают на купцов.

— А на нас зачем кинулись? — уточнил я.

— Они не думали, что ты так быстро стреляешь, — ответила она. — Наверное, хотели поймать, а потом продать. Видишь боло? — Она указала пальцем на измазанный в грязи ловчий инструмент, так и тянущийся из руки убитого. — Ты большой, сильный, а я… девочки всегда дорого стоят на рынках у турок. Тем более такие…

Она гордо покрутила в пальцах свою светлую косичку.

— Хорошо, — кивнул я. — Вот у этого ружье. У того я револьвер вижу. И сумки у них чересседельные, надо пошариться.

Обыск прошел быстро. Оказалась у негров длинноствольная однозарядная винтовка с рычажным затвором, под патрон, здорово напоминающий наш старинный для берданки, а сама винтовка напоминала формой известные в свое время винтовки Балларда. К винтовке нашлось с десяток патронов, и я не удержался, раскачав, выдернул массивную свинцовую пулю из одного, высыпал порох на ладонь — дымарь, черный порох. Остальные патроны вместе с опустевшей гильзой ссыпал в сумку — винтовка выглядела вполне новой, и я решил, что она чего-нибудь да стоит. По ходу осмотра заметил, правда, что, словно в подражание цитате из Писания на прикладе моего «винчестера», на прикладе трофейной винтовки было что-то выжжено арабской вязью. Интересно.

У второго негра был плохонький, весь разболтанный револьвер «переломного» типа, смахивающий на старинный «смит-и-вессон» второй модели, всего с пятью патронами в барабане, которые я высыпал на ладонь и отдал Вере. Оказались такого же калибра, вот и пригодятся. У третьего было что-то вроде казачьей шашки из плохого железа и клеенный из разных сортов древесины лук за спиной, с запасом стрел. Я показал его Вере, но та лишь пожала плечами, и оружие Чингачгука полетело в кусты, предварительно разрубленное пополам ударом мачете. Такому мы не учены, не умеем.

Из «орудий захвата» у двоих были боло, а у последнего — свернутый аркан у седла.

— Верхами мы быстро доберемся, — радовалась Вера. — Бери вот этого, серого, он как раз по тебе, самый крепкий.

Я посмотрел на не слишком высокого лохматого серого конька, напомнившего мне статями монгольских лошадей, и понял, что теперь надо будет сознаться в постыдном. Я понятия не имел, как на него садиться, как на нем держаться, и как заставлять или уговаривать его ехать, и как заводить. Все. Момент истины.

— Этого, говоришь? — вдруг крепко задумался я. — М-да.

Вера помолчала, глядя мне в глаза, затем спросила:

— Откуда ты? И кто ты? У нас все умеют верхом. С детства.

— А у нас кони только на картинках, — честно ответил я.

Разговор у нас затянулся примерно на час. Как ни странно, сознание девочки, воспитанное на коктейле из Ветхого Завета с Новым, достаточно легко восприняло мое заявление, что я попал сюда не пойми откуда. Понятие «чудо» для нее не было чем-то отвлеченным, а «воля Божия» запросто мотивировала это явление, да еще придала некой значимости моему появлению в этом мире. А мое появление рядом с ней в трудный момент вообще было явным знаком того, что без «Десницы Господней» не обошлось, и таким образом он спас ее, послав к ней меня. И это в ее собственных глазах налагало на нее некие обязательства передо мной, против чего я и не возражал, — «проводник» мне нужен был категорически, без всяких сомнений, потому что для начала мне неплохо было бы хоть какой-то целью обзавестись в этом мире. И «помочь девочке-сироте попасть к своим» в качестве первой цели звучало очень неплохо. А потом… потом видно будет, так хоть первый шаг спланирую.

Плохо то, что объяснить самому себе, куда же я все-таки попал, я так и не мог — не получалось. Для Веры сей мир был данностью от рождения, и «объяснить его» она просто не могла — не хватало ни слов, ни знаний, ни понимания самого вопроса. А вот, казалось бы, странное отсутствие лошадей в моей прошлой жизни ее мысль обошла с удивительной элегантностью: она просто рассказала мне о неких «болотниках» — людях, проживающих среди проток, на малых островах, у которых вместо лошадей были лодки, грести которыми они начинали одновременно с тем, как учились ходить. А лошадей у них не было, потому что негде на них кататься было. Что-то подобное, видимо, представилось ей, когда я, мучительно подбирая слова, пытался рассказать ей о машинах.

Болтали мы не впустую, а в процессе обучения основам верховой езды. Трудностей в ней оказалось немало, хотя Вера уверяла, что условия почти идеальны — эти негры пользовались нормальными седлами и прочей сбруей, а в иных случаях могли ограничиться просто лошадиной спиной.

Искусство влезания в седло я освоил быстро — ловкости хватало. Как ни странно, но и необходимость привставать в стременах при скачке тоже не удивила — я мотокроссом занимался в свое время, а там это первое дело. Разве что, в отличие от мотоцикла, стремена норовили еще и «погулять». Зато непривычная позиция с широко расставленными ногами внушала уверенность, что максимум к завтрашнему дню внутренние мышцы бедра болеть будут так, что ходить получится исключительно неприличной походкой, словно в штаны навалил.