"Канцелярская крыса" - Константин Сергеевич Соловьев Страница 13

- Отстаньте от меня! – отчаянно воскликнул Герти, тщетно пытаясь вжаться в сиденье, - Отстаньте, слышите?

Он попытался оторвать чужую руку от своего сюртука, схватив бродягу за запястье, и поразился тому, как она горяча. У здорового человека никогда не бывает такого жара. Судя по всему, лихорадка, а то и что-то пострашнее. Удивительно, как этот человек вообще сохранил способность передвигаться, а не мается в бреду!

- Монетку, сэр! Один медный пенни! Кхэ-э-э-х…

Бродяга хотел сказать что-то еще, даже распахнул грязный, с черными губами, рот, но тут его скрутил спазм. Он хрипло и лающе закашлялся, и Герти с ужасом заметил, как из распахнутого рта бродяги с каждым приступом кашля вылетают облачка крохотных черных снежинок, мельчайшая черная пыль. Герти растерянно заморгал. Померещилось ему, что ли? Но нет, черная взвесь, пусть и едва заметная, парила в воздухе перед его собственным носом. Этот попрошайка что, от голода грызет уголь?.. Или это проявление какого-то серьезного и опасного заболевания? Тропическая форма туберкулеза?..

Кэбмэн резко потянул рычаг и локомобиль, отрыгнув дымом, ускорился. Не ожидавший этого бродяга, все еще кашляя, скатился на мостовую. Где и остался сидеть, сотрясаемый бесконечными спазмами. Герти даже пожалел, что не дал ему пару пенсов. Он попытался разгладить помятый отворот сюртука и обнаружил, что сладковатый запах паленого жира успел въесться в ткань. Как только он доложится в канцелярии и обретет крышу над головой, надо будет немедленно вымыться с антисептическим мылом…

- Не беспокойтесь, скоро выедем из Клифа, - сказал через плечо кэбмэн, - Там этой публики поменьше.

- Ерунда, - сказал Герти, стоически улыбнувшись, - Меня это ничуть не беспокоит.

И, кажется, солгал. Беспокойство, причины которого он не понимал и не мог нащупать, уже свернулось где-то в уголке его души, точно драный бродячий кот, самовольно устроившийся в гостиной.

֎ ֎ ֎

Постепенно Герти и сам стал замечать, что портовый район постепенно выпускает их из своих владений. Дома по сторонам улицы делались не то, чтоб богаче, но, по крайней мере, аккуратнее и чище. Пропали с тротуаров вяло копошащиеся пьяницы, а дети уже не напоминали шныряющих по помойке бродячих котов. И подворотни не казались более распахнутыми гнилыми ртами. Герти поклялся, что более никогда без насущной необходимости не сунется в Клиф. Пусть бульварные писаки с придыханием расписывают романтику портовых пабов, суровую мудрость здешних обитателей и особый уклад жизни, воспитанному джентльмену крайне опрометчиво появляться в подобных местах.

Движение в этой части города было не в пример оживленнее. Транспортные средства еще не теснили друг друга, как в Лондоне, но все же составляли заметное большинство на дороге, безжалостно оттесняя к обочинам вяло плетущиеся ландо и гужевые кэбы. К разочарованию Герти, почти все здешние автомобили были на паровом ходу, отчего улицы казались затянуты легким колышущимся туманцем. Лишь изредка встречались бензиновые «Бенцы» и «Роже», легко заметные по сизому бензиновому выхлопу и тарахтению, а кое-где попадались даже и американские «Олдсмобили». Судя по всему, Новый Бангор лишь только вступал в эпоху автомобильного транспорта, только этим можно было объяснить такое обилие устаревших и даже допотопных моделей, использующих уголь. Это несколько разочаровало Герти. Удивительно, что город, в котором действуют фабрики по выпуску столь сложных автоматонов, с таким упорством цепляется за пережитки прошлого!

В потоке локомобилей все чаще стали встречаться другие кэбы, возницы которых, кажется, все знали друг друга в лицо. Даже говорили они на общем наречии, отрывистом и сумбурном, похожем на диалект какого-нибудь племени Полинезии. Может, кэбмэны и в самом деле составляют в городе свое обособленное племя, со своими устоями, законами и традициями? Герти улыбнулся этой мысли.

Не замечая его улыбки, а точнее, не замечая и всего Герти целиком, кэбмэны при всякой возможности перебрасывались с коллегами приветствиями и замечаниями, которые со стороны звучали сущей тарабарщиной:

- Встретимся в Шиме в три! Везу два кэппи в бочку!

- Илли, где ты пропадал, старик? Рыбу поди жрал?

- Тере! Тере![19] Куда лезешь!

- Эх, не видел ты, как вчера этот киви накрысячился!

- Гони к Окурку! Окурок! Там все веселье нынче!

- Под Ржавым Рубцом слетело корыто. Два часа возился…

- Вчера снова досталась мне на ужин холодная телятина, вакааро[20]?. Ну, если не сподобится на нормальную жратву, сегодня-то я точно ее оприходую по высшему разряду, пусть хоть сам Эйк за мной явится!..

Не слушая их, Герти озирался, рискуя вывихнуть натертую галстуком шею. Новый Бангор окружал его со всех сторон, и так плотно, что грозил раздавить. Город больше не был сонным, каким казался с борта «Мемфиды». Он гремел вокруг Герти лошадиными подковами, шелестел шинами и газетными листами, сверкал хищными оскалами витрин, трещал человеческими голосами и пыхтел паровыми трубами. Все здесь двигалось, и всякая, даже самая мельчайшая деталь, жила тут своей собственной жизнью, пока еще непонятной Герти, но обособленной. Пожалуй, такого оживления ему не приходилось видеть даже на Ломбард-стрит в часы пик.

Сердце Герти позванивало, как полнящийся шампанским бокал. Неправы были те, кто утверждал, будто бы белому джентльмену никак невозможно выжить на таком удалении от цивилизации, в сердце дикой Полинезии. И Новый Бангор вовсе не захолустье, прав был странный офицер, тысячу раз прав! Здесь, на краю мира, тоже кипит жизнь, обжигающая, пенящаяся и манящая. Надо лишь встроиться в эту жизнь, стать естественной ее частью…

Воображение Герти, обретшее неожиданную легкость, заскользило лебединым пером среди окутанных дымом локомобилей, рисуя картины дальнейшего его будущего. Вот он, приятно утомленный после рабочего дня, сидит в уютном ресторане, попивая содовую со льдом и лениво ковыряясь в десерте. На нем легкий летний льняной костюм с расстегнутой на одну пуговицу – единственная уступка послеполуденному зною! – рубашкой.

А вот он в театре, в собственной, взятой в абонемент на весь сезон, ложе, глядит на сцену, слыша волнующий шелест бархата. На нем, разумеется, новенький, с иголочки, фрак, лоснящийся как мокрая тюленья кожа. В пальцах сжата холодная ножка бокала, прелестные юные дамы из соседних лож заинтересовано глядят на него, стеснительно скрадывая взгляды густыми ресницами…

Вот