Бумажный тигр (II. Форма) - Константин Сергеевич Соловьев Страница 17

мечтают завоевать их расположение, одарив всеми мыслимыми земными благами в обмен на дохлую курицу и пару прочитанных на ломанной латыни замшелых катренов[23]. Что только не идёт в дело! Какие-то фальшивые средневековые манускрипты Христиана Кнорра фон Розенрота, переписанные до полной потери смысла инкубулы Парацельса, просто какая-нибудь тарабарщина на арамейском, которую выдают за тайные дневники Корнелия Агриппы… Говорят, какая-то выжившая из ума вдова попросила у Девятерых, чтоб к ней вернулся её покойный муж. И он вернулся. Спустя несколько лет после смерти.

На лице Уилла мелькнула какая-то догадка, которую он, впрочем, не успел облечь в слова.

— Он…

— Ну да. Про его внешний вид она ничего не уточняла. Как говорят у нас среди лавочников, получила товар запрошенного качества. Едва ли воссоединение любящих сердец вышло таким же красивым, как пишут в книгах. Канцелярским крысам пришлось оцеплять квартал, в котором она жила. Формально — утечка в газопроводе. Но весь Хукахука слышал пальбу до самого утра. Как и полагается, крысы исчезли с рассветом. А вместе с ними исчезла и убитая горем вдова.

— Вот как…

— Таковы в большинстве своём все кроссарианцы. Жадность и невоздержанность сами по себе серьёзные грехи, но в сочетании с излишней самоуверенностью это часто приводит к конфузам. Впрочем, даже тщательно просчитанные желания редко заканчиваются чем-то хорошим, такова уж суть Девяти. Я знал одного амбициозного студента, который ночами вместо латинской литературы штудировал оккультные трактаты, что добывал из-под полы в Скрэпси. В один прекрасный день он исполнился уверенности в том, что сможет без ошибок провести ритуал. И провёл. К слову, его желание было сформулировано вполне конкретно. Он пожелал знать всё. Всё на свете.

Уилл нахмурился.

— Тоже отдаёт самоуверенностью, как по мне. Позволительно ли человеку знать всё?

— Он проявил осторожность в своём желании. Он пожелал знать только то, что известно человечеству, разумно не став соваться в тайны бытия. Впрочем, не могу сказать, что это ему сильно помогло. Проблема в том, что человеческий мозг по своему устройству отнюдь не бездонный сундук, у него есть ограничения чисто биологического характера. Попытайтесь представить, что с ним произойдёт, если вы попытаетесь втиснуть в человеческую голову антропологию, линейную алгебру, все разделы логики, волновую физику, историю за все века, демографию, социологию, военное и плотницкое дело, основы бухгалтерского учёта, кораблестроение, металлургию, банковскую науку, все мыслимые языки и прочее, прочее, прочее, вплоть до какой-нибудь имагологии[24]! Знания пёрли из него таким потоком, что Темза на этом фоне показалась бы жалким ручейком. К полудню он мог наизусть цитировать «Вопросы к четырём книгам Аристотеля» Альберта Саксонского и в совершенстве разбираться в устройстве гидравлических прессов, но уже с трудом мог вспомнить своё имя. К вечеру его уже мало кто мог понять — он углубился в дебри теоретической физики так глубоко, что почти лишился возможности понимать человеческую речь и лишь слабо дёргался, извергая из себя какие-то невразумительные формулы пространства-времени. К тому моменту он уже не помнил ни своего имени, ни где он находится, ни того, как справлять естественные потребности. Видимо, его память оказалась заполнена более ценными знаниями. Сделалось видно, что он невменяем. Утром его собирались отправить в лечебницу для душевнобольных, что в Олд-Доноване, да не довелось — ночью его хватил удар. Такой силы, что прозектор, вскрывавший его тело, приятель нашего доктора Фарлоу, говорил, будто внутренности его черепа от бесчисленного множества инсультов превратились в протёртый клюквенный морс. Воистину, многия знания — многия печали, как говорил мудрейший сэр Соломон.

— Значит, остров может сотворить с человеком всё, что ему заблагорассудится?

Лэйд чуть не прикусил язык. Уверившись в том, что полностью завладел инициативой и уверенно ведёт за собой Уилла, как буксир — покорную баржу, он не ожидал вопросов, особенно такого рода.

— Я как раз собирался рассказать случай про старого мельника, о котором мне поведал О’Тум, но если вы…

— Значит, наша плоть подвластна ему? — настойчиво спросил Уилл, — Он в силах превратить нас прямо посреди улицы в пресмыкающихся гадов, к примеру?

— Знали бы вы, сколько от этого выходит проблем! — вздохнул Лэйд, — Не далее, как в прошлый вторник мой приятель, с которым мы шли вот так, как сейчас мы с вами, позеленел и превратился в огромного каймана. Можете вообразить мой ужас! Он должен был мне восемь пенсов!

Во взгляде Уилла явственно сквозила укоризна.

— Вы шутите, мистер Лайвстоун.

— Старый добрый британский юмор. Распространяется по всей территории Британского Содружества и пока ещё, хвала Господу, не защищён патентом. Лучшее средство от неудобных вопросов. Жаль, это же средство не годится для защиты от налогов… Вы имеете обыкновение задавать непростые вопросы, Уилл.

— Когда я задал его полковнику Уизерсу, тот предпочёл сменить тему. И сделал это так ловко, что я этого даже не заметил.

— Полагаю, этим ценным навыком умения полковника Уизерса не исчерпываются, — усмехнулся Лэйд, — Поблагодарите судьбу, что не ознакомились с прочими. Говорят, когда-то давным-давно один не в меру самоуверенный грабитель попытался застрелить полковника Уизерса. Говорят, это было в гостинице под названием «Полевой клевер», но в последнем я не уверен — на острове нет гостиниц с таким названием. Как бы то ни было, этот тип выпустил в полковника Уизерса полный заряд обоих своих револьверов с расстояния в два фута, почти в упор. Но не оставил на его костюме даже дырки. В ответ полковник просто наставил на него палец — и незадачливый грабитель превратился в растерзанный дымящийся свёрток — словно в него палило полдюжины митральез!

— А сейчас вы сами пытаетесь сменить тему, не так ли?

Лэйд едва сдержал смешок. Этот Уилл, может, юн и наивен, но сбить его с толку не так и просто. Как, вероятно, и запугать. Что ж, он знал, что ему предстоит много работы — ещё в тот момент, когда предложил свои услуги.

— Это не та тема, о которой я люблю рассуждать, — заметил он, стараясь держаться прежнего небрежного тона, — Мы, узники Нового Бангора, немного мнительны относительно некоторых вещей. И власть Левиафана над нами — пожалуй, самый болезненный из вопросов.

Есть имена, произнося которые, испытываешь подобие зубной боли. Есть имена, чьи отзвуки рождают в груди дрожь или беспокойное шевеление. Есть такие, что отдаются гулом в ушах. Есть такие, которые проще вообще не произносить, но звучание которых всё равно внутренне слышишь, лишь только мысль коснётся какого-то запретного участка в мозговой коре.

Он всё-таки произнёс это имя.

Левиафан. Единственный полноправный владетель Нового Бангора. Капризный император и мудрый правитель. Невидимый защитник и щедрый покровитель. Безумный архитектор и ночной кошмар.

Многие знакомые Лэйду люди предпочитали не произносить этого имени вслух — считалось, что оно притягивает Его внимание. Многие, напротив,